Молитва нейрохирурга.

48.

— Это сила вины, — сказал он. — Ты себя убиваешь. Мысленно. Тело просто откликается и изничтожает себя.

— Я не могу поверить, что сделал этот укол. Я же чувствовал, что не стоит! И все равно его сделал!

— Ты чувствуешь себя виноватым. Может, это твоя вина. А может, и нет, — сказал он. — Излей Богу душу. Он волен простить любой грех. Даже если ты признаешься в чем-то, чего не совершал, Богу и так все известно, и повредит это только твоей гордыне. Что бы ты ни сделал, это не изменит того, как Бог тебя видит. А равно так же не изменит того, как тебя вижу я.

* * *

Он принял мою исповедь. Я признался Богу в грехе, и друг сказал, что Бог простил меня. Бичевать себя как прежде — значило признать, что мои стандарты выше, чем у Бога. Одна только гордость мешала мне поверить, что меня простили. И все же мой ум по-прежнему прокручивал то роковое решение, и я еще нескоро принял мысль о том, что прощен. Я каждый день воевал сам с собой, и каждый раз, когда я видел Кена, мне приходилось напоминать себе, что Бог любит меня независимо от того, сколь хорошо я работаю.

Да, я на самом деле жалел о своем решении, я сказал об этом и Кену, и его родным, но еще я посчитал, что просить у них прощения за исход операции не стоит. Все равно это не принесло бы им никакой пользы. В конце концов, такой риск и правда был. Вместе с Кеном мы молились о его выздоровлении — и о том, чтобы опухоль удалили без осложнений. По крайней мере особо кровить она не будет. Хоть в этом-то я был уверен на все сто.

Мы обязаны докладывать главному нейрохирургу о любых осложнениях, возникших на операции.

Я доложил, и он сказал, что это не тот случай: осложнение было чисто внешним, в неврологическом отношении больной не пострадал, а потому и говорить тут не о чем. Но сам я и близко не считал такой исход нормальным.

Кена выписали. Рана на лице исчезла, но шрам остался навсегда. Он остался и у меня на сердце.

Кен отправился домой на седьмой день. Он все еще принимал слабые болеутоляющие. Опухоль успешно удалили две недели спустя, тогда же провели и пластику. Рана на лице исчезла — но шрам остался навсегда.

Он остался и у меня на сердце.

* * *

После Кена была Лиза. Пятьдесят лет, парикмахер. Вдоль основания ее черепа, за правым ухом, разрослась опухоль, похожая на сигару, — честно скажу, нечасто их там встретишь, — и теперь она грозила поразить ствол мозга и все ушные нервы. Опухоль тоже была необычной, и реши черепной хирург удалять ее без первоначальной эмболизации, она бы превратила все вокруг в кровавое болото.