Шарманка

Часть 1.

Шёл 1825 год. Дело близилось к осени. Золотом оделась листва, заметнее стал ощущаться холод, затихли звонкие голоса птиц.

К поселению ремесленников и торговцев, близ барского имения, приближалась молоденькая семнадцатилетняя девушка. Её ещё такое свеженькое и беленькое от юности лицо, озаряла лучезарная улыбка. Светлые, немного рыжеватые волосы были заплетены в две длинные густые косы. Платье красавицы нежно-голубого цвета с белыми оборочками прекрасно смотрелось на ней. Правой рукой она поддерживала наряд, а в левой красовалась пара милых туфелек. Чудные маленькие ножки всё скорее спешили к уже издали, видимому дому.

Взбежав на крыльцо первой избы, что выглядела больше и богаче остальных домов деревеньки, девушка громко постучалась.

Из-за двери показался уже немолодой, но приветливый мужчина, при виде гостьи он улыбнулся ей.

— Ну, здравствуй, Дарьюшка. Ни свет, ни заря, а ты уже дома, проходи давай, — кивнул он запуская девушку.

— Доброго Вам дня, Филипп Иванович. А батюшка дома? — учтиво спросила Дарья, взглянув на работника своими большими серыми глазами.

— Конечно, он...

Не успел Филипп Иванович договорить, как с верхнего этажа, а потом и на лестнице послышался топот, затем показался и сам главный ремесленник.

Лаврентий Николаевич являл собою человека строгого, но одновременно и доброго. При виде своей единственной дочери он всегда расплывался в самой искренней и светлой улыбке. До того любил он Дашу и заботился о ней, что не будь просьбой самого барина, поступление её на службу к его дочери Софьи, Лаврентий ни за что бы не согласился отпустить Дашу куда-то дальше своего дома.

Выглядел Лаврентий достойно и гордо, не зря же пользовался он расположением Петра Венского и всей их барской семьи. В свои сорок два года ремесленник не был похож на старика. Немного полное, бородатое лицо; маленькие, но умные глаза; крупный нос с горбинкой; выдавали в нём, конечно, не молодого, но достаточно солидного человека.

На одежде Лаврентий Николаевич не экономил, пусть она и не сияла блеском, как у барина, зато была комфортной, приличного вида.

Подойдя к горячо любимой дочери, он сначала с гордостью оглядел её, затем его зоркий глаз кое-что приметил и, нахмурившись, Лаврентий вскрикнул:

— Даша, Дашенька, чего же ты босая-то ходишь? А если заболеешь? Кто лечить будет, кто? Вон у нас один лекарь на деревню и тот в разъездах.

— Батюшка, не горячись, не заболею я! Барыня мне вот рассказывала, что матушка моя тоже любила гулять босиком! — проговорила, улыбаясь, Даша, своим тихим мелодичным голосом.

— Помалкивала бы лучше твоя барыня, всё-то она знает, всё-то умеет, Софья твоя!

— А как же, на то она и барыня, али не так, батюшка? Она мне говорит, а я слушаю, учусь, да делаю. Но не об этом разговор! Софья скрин тебе заказала, резной, красивый! Сказала к барину молодому поедет, подарок сделать ему хочет. Ох, госпожа Соня добрая, разрешила поглядеть мне на барина одним глазком, коли я ей ларчик добыть помогу, — весело проговорила девушка, отчего глазки её заблестели, как звёзды, а на щёчках румяных ямочки заиграли.

— Ох, подмастерье ты моё, ладно, помогу тебе, сделаю скрин барской дочке. А ты иди, иди, давай обратно к усадьбе, мало ли чего ещё Соньке понадобится.

От всей души поблагодарив отца, Дарья быстро спустилась по лестнице и выбежала на двор, успев обуть башмаки на ходу.

— Туфли-то не растеряй, помощница! — кричал ей с балкона Лаврентий Николаевич.

Звонко рассмеявшись и махнув на прощание рукой, Даша побежала дальше.