Инцест во имя Магии

я Джи, а это Джинни

Я встала в тот день и устала. Больше не могла двигать взгляд, думать планы и отрывать конечности. Мне хотелось думать, что я все еще хороший человек и что это они все — плохие, но не могла. Крутите пальцем у виска, но я считаю себя самым ужасным существом в мире. Они не виноваты, потому что и система в целом придумана для них. Для любителей подчиняться течению и оставлять все на «авось и так сойдет». Я пошла против них и получила ботинком по клитору. Как жаль, что эти уебки не подумали раньше, что может явиться из пизды на свет Уизли, способная их порубить на куски. Тогда бы точно придушили меня пуповиной.

Горький кофе, который я никогда не пила раньше, потому что он горький, а я люблю по жизни сладости. Я взяла его тем утром. Поглядела на французские булочки Флер, с годами превращающиеся в батонища, и облизнулась, жалея, что у нее нет хера, который можно было бы чирикнуть ножом. Но, к счастью, там, в спаленках, лежали двое сонь. Она разливалась во мне, эта горесть от кофе. Но было от этого только приятно. Хотелось закусить черным шоколадом, который я даже на запах не перевариваю, а затем сверху накинуть самого отвратительного алкоголя, чтобы меня вырвало так же, как рвало изнутри во все прошлые дни. Не беременная, почти сумасшедшая, с великой миссией в этом ублюдском мире. Господи, спасибо моему совершеннолетию, я в свои крохотные годы чувствую себя минимум сорокалетней, брошенной тремя мужьями и поиметой как минимум целым Хогвартсом и половиной Лондона в придачу. Ну, знаете, мужской половиной. Только они умеют так иметь. Дикие... животные. Въебанные звери, голодные на мокрые киски и сладкие набухшие груди. Я хочу проглотить их члены, ощущать, как остывающая плоть двигается сквозь глотку по пищеводу и застревает где-то в желудке. Хочу съесть их все, целиком, не разжевывая, словно неумелая проститутка, но заглатывая и отгрызая. Я хочу трахаться с ними своим огромным аппетитом. Люблю смотреть на Кенов. Между ног не так гладко, но если поработать после ножа бритвой, а после колдонуть какой-нибудь очиститель бесчестия, то можно получить просто кожу. Волосатую, знаете, с такими рыжими мелкими кудряшками. Вместо хуев. Кожу, блять. Она коснулась моих губ, а я игриво отпрянула, потом шлепнула по щеке эту прошмандовку и ушла к своей цели. Ей понравилось, хоть я и услышала вслед: «Не делай больше так». Холодные слова не способны растопить мое горячее игр-кофе. Горькое, как желчь, жаркое, как капучино. Господи, зачем ты создал каждой твари по паре, если все они твари и все одного вида? Они или даже мы. Я тварь, но другая. Наверное. — А Молли-то шлюха. Она оглянулась. Жир скатывался по голым бокам и сползал на голые бедра, худые, костлявые, но только в сравнении с ее. Я видела эту срань, но единственным, о чем я могла подумать, было: «Настоящая Джинни не стала бы такое говорить, настоящая Джинни не стала бы о таком размышлять». Я чувствовала себя гребанной фальшивкой. «Эй, кто ты?! Отвечай, прошмандовка, спрятанная в моем теле! Отвечай, а то придется иметь дело с жаркой бестией Джи, а не с какой-то там сопливой девочкой». Но никто не отзывался. Вот только Молли ответила, эта жалкая-жалкая Молли, остановившая продолжающееся движение. Тело маленького и, что не удивительно, рыженького мальчика двигало тазом, мощными рывками вгоняя в нее свой огроменный, длиной с Дамблдорову бороду, ствол. Он неустанно ебал это дно, как будто вгоняя кончик удочки в широкий колодец. Профита ноль. Рыбку не мог поймать он, но мог это колодец. Если бы я не пришла, это дно издало бы смачные шлепки, а вода из него излилась бы такими потоками, что ни в одно ведро столько бы не поместилось. Давно меня так не колбасило. Я смотрела на эту свиную тушу и хотела было позвать отца, но это было так забавно, что рот даже не хотел открываться для слов. Я улыбалась, держась за стенку от хохота, но почему-то смешно было только мне. Где же публика? Где мой закадровый смех? Я не хочу чувствовать себя глупенькой, улыбаясь там, где все ругаются и плачут. Молли слезла с его хуя, хотя тому было уютно на гребанном донышке. Мама терялась в догадках, за что ей сперва браться: снять с ручки двери трусики или у окна схватить юбку. Нет-нет, точно, она хотела вырвать из-под головы маминого щенка свою блузку. Ох уж эти комплексы. Такой тушке и голой ходить было бы горазд. А ведь эта собака ничего не подозревала. Спала себе мирно, пока рядом валялась целая пачка ебучего снотворного. Ебалась во сне с собственной родительницей. Оказывается, не одну меня здесь оприходовали. Интересно, сколько раз эта тварь, которую я больше не зову и никогда не посмею назвать мамой, уходила прочь из спальни отца, неудовлетворенно клацая губками, и прикладывала эти едкие уста к плоти сыночка, погибающего под средствами для хорошего, крепкого и, возможно, даже вечного сна. Сколько, бля?! Она попробовала пройти мимо, а я все еще не могла оторваться от стенки. Только почувствовала, как ее плечо тряхнуло в движении мое, трусики сами слетели с ручки двери, а она их подхватила почти у самого пола. Блядина ушла, остался несчастный. Впрочем, до этого момента его можно было даже назвать счастливчиком. Он-то уж с уверенностью сможет сказать: «Мамку ебал». — Какой большой и как мне ж-ж-ж-ж... — вместо слова «жаль» вырывался только шмелиный шум. Не закрыла двери, не постаралась унять шум или предусмотреть хоть что-либо. Я познала одиночество в толпе и взяла в рот. Мелкое дежавю, лифон, давящий на плечи. Я не могла вынести этот груз, а потому свалила свой бюстгальтер рядом с другим, размера на три побольше. Он был горячий и грязный, весь в соках этой днистой мадамы. А я все сосала и сосала, надеясь очистить его в последний раз от блуда. Вот не хотелось мне лишать молодого мужчинку достоинства полностью. Отрезанный член — не приговор, но отрезанный член, весь мокрый от мамки... отстой. Ебать всем Дурмстрангом в ее Шармбатон. Чистый хер — равно — чистая хирургическая подача. Нож двинул по основанию, унеся с собой и яички. Не помню, когда его до такой степени заострила, что ним можно было фрукты в воздухе нарезать, но выглядело это забавней некуда. И не знаю уж, сколько Молличка вкачала Ронику таблетосов, но как бы ему не пришел лавандос в этом неведении. «Настоящая Джинни не стала бы так делать», — этот херов голос продолжал луной отходить в голове на задний план, а я, вновь окровавленная, рыдала над телом брата. Потом вингардиумлевиоснула его и понесла в воздухе в сторону знакомого сарайчика. По пути не встретилось никого, но в сторонке, вне моего маршрута стояла Флер. Она тоже плакала, но, как мне показалось, не от того же, от чего я. Зареванная, она умчалась в свою комнату, а я думала только о том, чтобы не звала Билла. Ого, а я почти забыла главного лицемера нашей семьи. Надо же. Три тела, три длительные остолбенейки... были бы, если б у меня не оказались в руках те волшебные снотворные таблеточки. Я закидала их сразу в три глотки, залила в рот, заставив проглотить, и дождалась момента, когда уродцы начали мирно посапывать в парный унисон. Как оказалось, Фред был довольно тихим типом. Я приморозила рану Рона, поколдовала над остальными и ушла. Должны были пару дней пожить на этом обеспечении, а я...