Инцест во имя Магии

от точного понимания до"... похуй"

Отходить от коктейля розовой сладости ей определенно не хотелось, но Джинни точно понимала, кто она и что собралась сделать. Больше не было сомнений и пререканий, как и не было речей в голове на тему того, правильно она поступает или нет. Это казалось забавным, отвратительным, но таким нужным одновременно. Джинни не хотела вступать с собой в полемику, она верила внутреннему «я» и была с ним одной целой мразью. — Отпусти меня, я отсосу и вернусь. — Ты хотела сказать «оторву»? — Это тоже. Серьезность их взглядов зашкаливала в кубическом измерении, а губы девушек больше не соприкасались. Вместо этого буйствовали пейринги губа/щека, губа/шея, губа/лоб, но чаще всего — губа/лобок/клитор, объединенные в одну теплую групповушку. — Билл же тебе заранее все рассказал? Забегали глазки, а потом спокойно уставились в одну точку в попытке не выдавать хозяйку. — Ты слишком спокойно к этому отнеслась. Ко всему. — Да, я знала. Поэтому и приехала, хотя он был против сначала. Но потом он сказал мне, что я нужна тебе. Нужнее, чем кто-либо. — Потому что ты единственная, с кем я могу говорить об этом. — И кто... — ...меня не наябывал. За словами пошли обнимашки. И душевные слезы. Это было странно. Как и все то, что они делали в последние дни. Как и вся новая жизнь Джиневры. Как и эти мягкие касания к бедрам, поглаживания спины, массирования плеч. Как хрупкие вздохи и тяжелые выдохи. Утро началось не с отсоса. Они напились. Прямо на кухне. Флер подливала, Джинни опрокидывала одну стопку за другой. Их тела удобно разместились на деревянных стульях, а рядом время от времени мелькала тушка Молли, не желающая перед ними долго светиться. И не удивительно... после вчерашнего-то. Она избегала их взглядов очень долго, пока не смогла найти кого-либо, кроме Перси, невнятно что-то мычащего в ответ. Взбешенная, Молли пришла к ним. — Близнецов не видели? — Нет. Наверное, смылись с дома, никого не предупредив. Как и обычно, — без ноток фальши ответила Джинни. — А... — Молли никак не могла договорить предложение до конца. — А... А Р... Рон где? Хотелось было съязвить что-то в духе «соскучилась мамаша по сынуле-кобельку», но это выглядело бы мало того, что нелепо, так еще и эту женщину никак бы не задело. А вот отстраненность — самое оно в такой ситуации. — Утром он громко храпел в своей спальне, а хрен его знает куда пошел. Жует булки наверное где-то за кладовой, чтобы ты не ругалась. Рот Молли было открылся, чтобы наругать Джинни за такие грубые высказывания, но потом та видимо вспомнила, что больше ей не мать. Больше нет. Ушла она раздосадованная. Флер все это время молча ела, запивая закуску водкой. — Не палёная? — Не-а. Они выхватили магией из какого-то магазина несколько бутылок алкоголя. Наверное, это был русский магазин. Впрочем, какая разница, что пить, если главная цель — превратить себя в хлам. В грязнющую хламину, валяющуюся на полу возле опрокинутого мусорного ведра. В собирающую руками собственную блевотину тварь. Джинни пила столько, сколько не могла выпить. Ее ротовая полость превращалась в сушеную пустошь. Всего через несколько часов ей предстояло лежать на Флер и напевать песенки о том, как она «kissed a girl and liked it», хоть это и не было правдой. Вот вообще не было повода пить, но в этом будто бы состоял смысл их жизни на тот день. Джинни села на ее коленки с раздвинутыми ногами, лицом к лицу. Ее киска двигалась вдоль франц-ляжек, половые губы мягко скользили по гладкой коже, жесткие волоски кусали ее. Не слишком резкие и не больно точные удары по клитору разливали внутри тела прилив желания. Толчки учащались, Джинни ебалась с ногой Флер. Все было просто замечательно. Прямо на ебаной кухне, где их любой мог спалить за непотребствами, но, если честно, всем было бы чисто поебать, потому что уже все поняли, что у них там какие-то розовенькие шуры-муры. Ну, всем, кто еще был относительно в сознании и относительно достаточно цел для подобных сложных умозаключений. — Кажется, я тебя намочила. — Стул тоже пострадал. — Ахуительно. В общем, они разошлись. В какой-то момент все стало слишком. Просто слишком. Казалось, единственный, кто вообще ничему не удивлялся и кто продолжал быть точно таким же молчаливым мудаком, был Артур. Он спокойно сновал по дому туда-сюда, большую часть времени просиживая у себя в комнате. Там он работал. Ну или дрочил. Кто б свечку-то держал над ним. Джинни не приходилось с ним часто пересекаться, но сегодня она хотела, чтобы это произошло, и даже больше, чем когда-либо. Надела большую футболку без лифчика, гольфы, белые трусики, сделала косички. Джинни не знала, что действительно его заводило, но была прекрасно осведомлена о своих вкусах. Эта легкая невинность, проскальзывающая во всем ее виде, пробуждала лучшие из пошлых мыслей в голове. Легко накрашенные в нежный розовый губы. Она была такой сладкой, что вторая часть личности просыпалась без воплей на будильник. Триггер был запущен. Я определенно знала, что нравилось таким мужчинам, как он. В моей киске побывали разные жеребцы, но такой, как он... этот тип можно было назвать особенным. Он — мой личный сорт сладости. Больше не отец, скорее уж он, как милфа для меня, но только в мужском роде. Мы познакомились не в лучших условиях. Я была девственницей, а чем можно заниматься с такой девушкой? Неопытной, глупенькой, орущей от боли? Я хотела реванша и, помня о первой ночи, желала, чтобы он снова стал моим первым. Легкой походкой я пошла к нему в комнату, но папы там не оказалась. Пустующая кровать отдавала в голове гулким эхо, а я грустно потирала киску, изнывая от желания испустить свои воды. Окно подкралось незаметно. Не ждала я такого подвоха. Эта сука стала слишком много подозревать, а ведь нужно было догадаться. Черт, а уж если это мелкий уебок Перси проболтался, то ему однозначно пизда. Со всей дури я сорвалась с ног и помчала в сторону сарая, куда прошла, постоянно озираясь, Молли. Только что эта сука пресекла ту границу, которую ей было дозволено пресекать. И хоть об этом никто не знал, кроме Флер, я понимала, что мою магию и отследить можно было. А еще она могла увидеть меня тогда, когда я совсем не скрывалась. Могла не рыдать от смущения, жалея, что позволила мне спалить их, а смотреть, как я утаскиваю Рона в сарай. Или могла догадаться. Это было чуть ли не единственное место в нашей домашней округе, в которое мы пробирались только в определенные дни года, да и то не всегда. В общем, вполне очевидно я не знала, откуда она узнала о том, что тела лежали именно там, но я просто чуяла уже, как она открывает эту гребанную дверь в сарай и приводит в порядок этих уродов. Хм... она же недотраханная получается. Скучает по огромному члену Рона и просто разъебет меня за то, что я отрезала единственное его достоинство. Хм... ...мммм... Я готова была отстрапонить эту старую шлюпку. Что угодно, лишь бы она не болталась у меня под ногами и дала расслабиться. В руках дрожала крепко сжатая пальцами палочка, обгрызенные ногти отчего-то больно жглись. Я шла вперед, не зная, что такое страх и с чем его и почему едят люди. Я шла туда, потому что была самой самоуверенной и самой безграмотной шлюхой в мире. Все было настолько естественным, что я даже вздрогнуть не успела, когда она схватила меня за горло и приставила к стене. Помню только, как орала ей отпустить меня, как молила вновь признать своей дочерью, пусть даже это только я от нее отказалась, а не она от меня. Но Молли была неумолима. Молли, будто моль, прогрызала меня насквозь, она кидала обезумевшие взгляды в сторону полураздетых готовеньких почти парней, которых называла своими сыновьями, и готова была убить меня. Орала: — Жаль, что я не сделала аборт. «О да, мама. Но как жаль, что и наши предки не были чайлдфри, а еще эгоистами, не способными к самопожертвованию». А ведь это правда: и от херов отказаться не горазды были, и от магии. Они, конечно же, не дебилы, но сволочи ведь. Ответ последовал с замедлением. Как будто в плохой задачке по математике, в которой мальчик надевал штаны десять минут, а куртку пятнадцать. В ней главный вопрос был не сколько времени у него ушло на то, чтобы одеться, а «Что с мальчиком?». Я ответила матери глухим лещом, после чего запустила заклятием ей прямо в живот и заставила ее тельце плюхнуться возле трех остальных. Господи, вот теперь мне реально стало их жаль. Бедные парни, на них такая свинка приземлилась, что просто свиньище. «Раздавленные хребты и разрушенные судьбы», — наша история полюбасу должна была называться так. Сука Молли, ты такая сука, что не смогла мне рассказать обо всем раньше, а теперь оказалось, что ты еще и сынка насиловала. Ох, ты такая же, как они. Ты такая сука, что у меня челюсть превращается в сморковскую. Ты тупая дрянь, которую я сейчас втоптала грязной вонючей ногой в эту помойную яму. Мразина, я тебя ненавижу. Пожалуйста, умри, пока не поздно. Вы все сломали мне психику и целую жизнь. Я знаю, что мне, вероятно, придется за это заплатить, но лично с вами я буду в расчете. Чувство, будто я королева-плеча, когда смотрю на это действо. Оно прекрасно, словно рассвет. Все, кто обижал меня, слегли или полягут тут. Именно тут. Я люблю себя. Люблю то, что делаю. И не потому, что у меня нет выбора. Я люблю давать людям то, что они на самом деле заслужили, потому что они посчитали, что я заслужила всех тех страданий, пережитых ранее. Нет. Я не заслуживала этого. Припечатывая лицо свиньи рылом к другому рыльцу, еле успевшему покрыться пушком, заливалась смехом, воображая себя властительницей ада. Она вырывалась, но я осыпала ее одним заклинанием за другим вместе с матерными словами разной степени жесткости. Как вдруг я услышала тот самый шмелиный шум, теперь напрямую ассоциирующийся у меня только с одним словом человеческого языка: — Давай, скажи, что тебе жаль, но знай — я лишь отвечу, что мне похуй.