— У меня есть деньги, постой. — Я потянулась за своим рюкзаком на заднее сиденье, однако, пока копалась, водительская дверь уже хлопнула.Эйфория, вызванная не иначе как чудесным спасением, быстро испарялась, уступая место стыду. Я должна была сразу обратить внимание на тот конверт в отделении. Едва ли в нем любовная поэма, а вот месячная зарплата учителя — очень даже. Сколько там? Примерно столько, что деньги на пластыри и зеленку приходится искать в захламлённом бардачке, радуясь обнаруженным двум сотням, как новогоднему чуду.
Вот так я и стала содержанкой.
— Настюш, не переживай так, — Тимошенко быстро вернулся, устроил между кресел аптечный пакетик, и, видимо, заметив ницшеанские настроения, как мог пытался подбодрить, — это только выглядит страшным. Дома ты как следует умоешься, я обработаю ранки и...
— Кирь, — я не дала ему закончить, — сколько?
— Что? Прости, Настюш, я не совсем понимаю.
— Ты же не думаешь что я такая тупая, чтобы поверить в то, что меня выпустили просто так? Без постановок на учёт, звонков в школу и родителям, без единой бумажки?
— Ты же не Кеннеди убила, чтоб всё было так серьезно.
— Кому ты рассказываешь, — я чуть было не выдала кое-что из нелицеприятных подробностей, но вовремя отдёрнула себя.
Произвести впечатление опытом приводов в милицию идея так себе.
— Я видела, что ты передал дежурному конверт. И судя по тому, что я ещё жива, это деньги не моих родителей.
— Я бы ни за что не стал...
— Да это понятно, — я снова перебила, игнорируя его попытки отморозиться, — но так дело не пойдёт. Я должна всё вернуть.
— Ты ничего никому не должна, в особенности мне.
— А ты? Ты что, мне должен был?
— Да. — Я перевела на него недоуменный взгляд, встреченный тёплой улыбкой: — Я был должен забрать свою девочку.
Если бы моя команда знала, от чего капитан десять минут как дура лыбится, мне бы выдали помпоны и отправили репетировать танец вместе с девочками из группы поддержки.
— Потерпи Настюш, — Кирилл не доверил мне даже умыться самостоятельно и, усадив на край ванны, сам убирал с лица грязные подтёки мокрым полотенцем, — очень больно?
— Говорят, проходит, если поцеловать, — я подняла бровь, не отрывая взгляда от беспокойных глаз.
— Говорят, что кур доят. — Закончив с отмыванием, он аккуратно коснулся губами кончика носа, тут же отстраняясь: — Сначала немного полечим, ладно?
— Хорошо, — я великодушно согласилась, уже жалея об этом, когда дико вонючая мазь начала щипать так, что искры из глаз посыпались.
— Тшш... — он продолжил ещё осторожнее, — сейчас всё пройдёт.
— Я не так представляла наказание.
— Ты даже не рассказала, за что именно я должен злиться.
— Если в этом доме мне наконец предложат чай, то я готова упасть в твоих глазах.
