Вторая жизнь

15 глава

Боль от затёкших конечностей привела его в чувство. Плечо ныло сильнее обычного, но всё же меньше чем весь прошлый день. Рейх открыл глаза и уставился в чистое небо с редкими, чуть сероватыми с краёв, облаками.

Помнил он мало. Кажется, вчера они не успели дойти до загадочного секретного места Союза и устроили привал. А вот дальше пелена. Обрывки воспоминаний кружились в голове в причудливом танце, не складываясь в логическую цепочку. Рейх помнил, что смотрел на огонь и было довольно темно. А ещё он что-то говорил Союзу. Или сам с собой разговаривал? У него и такое временами бывало. Особенно в окружении идиотов.

– Спящая красавица очнулась?
Рейх повернул голову вбок и слегка скривился. Коммунист сидел у догорающего костра и готовил что-то в котелке. А он уже успел порадоваться его отсутствию хоть бы и недолгому рядом с собой.

– Не дождался поцелуя принца, в связи с его отсутствием, – без огонька огрызнулся немец.

–А вчера ты был куда любезнее, – со странной полуулыбкой и словно невзначай бросил Союз.

Рейх же резко позабыл о безмятежности и голубом небе. Слишком уж довольное выражение лица было у коммуниста, что пробуждало здоровое опасение.

– И что же я говорил?

Союз улыбнулся в открытую и Рейх почувствовал холодок, ползущий по позвоночнику во все стороны.

– Ничего особенного в общем-то. Всего лишь декларировал стихи про вечную любовь и просил прощения. Немного ползал на коленях. По мелочи в общем.

Не успел Рейх выдохнуть спокойно как подавился воздухом. Что он делал?! Да быть такого не может. Наглый коммунист бессовестно врёт чтобы его позлить.

– Я не мог такого сделать!

– Да ладно, – Союз ухмыльнулся и протянул: – Ты и хуже вещи делал в невменяемом состоянии. Под невменяемым я подразумеваю пьяный в стельку.

Огрызнуться в очередной раз и завязать словесную перепалку не дал сам коммунист.

– Да угомонись, – предвосхитил его злость Союз и поворошил угольки палкой. – Ты всего лишь рассказал о своей матери.

– Лучше уж стихи, – выдохнул сквозь зубы Рейх.

Он никому не рассказывал о матери настолько это было личной и глубокой раной с каждым годом не заживающей, а только прогрессирующей в своём гниении. Пожалуй, это была та самая вещь, которую если бы не бред он бы унёс с собой в могилу.