За последней дверью

1

Дни в Первом Государстве тянулись необычайно долго, особенно когда сидишь в камере, освещенной маленьким лучиком света, пробивавшегося сквозь плотную дверь в коридор, обитую толстым железом. Зови это хоть "днем", хоть "ночью" – разницы нет, ибо, не видя солнца, не знаешь, какое сейчас время суток. 

Определить, сколько времени находишься в заключении, также невозможно. Даже кормят тут через раз, будто иногда просто забывают об этом деле. В редкие моменты, когда открывается маленькая задвижка, в которую еле пролезает чашка с жидкой кашей, можно услышать стоны соседей-заключенных. Так ты хотя бы понимаешь, что мучаешься не один. Весной, летом, осенью и зимой в камере одна и та же температура – довольно низкая, но в целом терпимая; высокая влажность, аж до испарины на каменных стенах, и одинаково прохладный, неприветливо твердый пол.

Абадон сидит в этой темнице невероятное количество часов, дней или лет, а может даже десятилетий, – он уже не знает. Тут почти всегда темно, и потому он не видит, насколько он худ и жалок, насколько грязны остатки его некогда по-купечески богатой одежды, и насколько спутаны его лишенные питания тусклые грязно-серые волосы, бывшие когда-то густо-кудрявыми и ярко-коричневыми. Он давно позабыл о тех богатствах, которые имел благодаря нечестному труду, от которого сюда и попал; забыл о жене и пятерых сыновьях, забыл даже название деревни, в которой некогда жил и, можно сказать, правил. Он помнит лишь сдобный запах хлеба, слышимый ему теперь только во снах. Да иногда проскальзывает приятное ощущение тяжести в левой ладони, будто в ней до сих пор лежит тот роковой кинжал, из-за которого его и засудили на двести лет тюрьмы и последующее повешение. Но и этого обстоятельства мужчина уже не помнит, а тяжесть в ладони объясняет тем, что тело страшно затекало во время сна на твердом полу.

По правде же тот самый кинжал находился в нескольких милях выше темницы Абадона. Он прикреплен к тому самому эшафоту, что ждет мужчину после положенного ему срока. И каждое солнечное утро, когда первый луч солнца падает на рукоятку кинжала, Абадон чувствует его тяжесть в руке. Это была семейная реликвия, передающаяся от отца к последнему сыну, многовековая традиция, прервавшаяся только на Абадоне, поэтому сила ее не иссякла даже после стольких лет и того, что последний ее наследник забыл о ней бесследно.