1942

2

Том ненавидит засыпать, когда в комнате есть кто-то ещё. Что в приюте, до того как его заперли в отдельной каморке. Что в Хогвартсе. Несмотря на обвешанную защитными чарами кровать, сон не бывает глубоким. А под подушкой всегда лежат палочка и опасная бритва. Мало ли что... Он ненавидит чужое присутствие. Ненавидел... Гарри чужим не ощущается. С ним уютно. Даже на одной кровати. Под одним одеялом. Школьная форма утром будет мятая. Ну и наплевать. Магия на что? Люмос погашен, но от стен исходит бледное мерцание. Спать оно не мешает, а споткнуться в полной темноте после пробуждения не даст.
- Это у нас ночёвка, да? Ну типа как положено школьникам... - Гарри чуть ли не мурлычет, улыбаясь от уха до уха. - Что вообще на ночёвках делают?
Риддл показательно закатывает глаза. Пережитый стресс отдаётся слабостью во всем теле. Близость друга - странным теплом.
- Понятия не имею. Нашёл кого спрашивать.
Где-то под рёбрами сжимается болезненный комок. Воспоминания всплывают неуместно. И почему-то все разом. Стоило бы сменить тему и заставить себя думать о чём-то другом. Но Том будто в Адское пламя суётся. Зная, что будет хуже. Так пусть сейчас, и по своей воле...
Быстро и отстранённо рассказывает про полукровное происхождение и амортенцию. Без всяких эмоций. Будто список ингредиентов для зелья перечисляет.
Гарри слушает молча. Находит под одеялом руку Риддла и переплетает их пальцы.
- Не старайся зря. - Вдруг с ядовитой усмешкой останавливает его Том. - Я же сказал. Это не имеет смысла. Я не знаю и не узнаю что значит... привязанность. Не смогу даже определить её, как не определяю амортенцию по запаху.
Он сам понимает, что несёт что-то не то. Совсем не то, что просится на язык. Гарри невозмутимо обхватывает его обеими руками, подгребая под себя. От такого самоуправства Том даже замолкает. То ли растерявшись, то ли пригревшись. Тёплые пальцы вплетаются в волнистые, черные пряди.
- Это все хуйня. - Уверенно заявляет Гарри после непродолжительного молчания. - Когда любишь, этого хватит на двоих. Ну то есть... Любовь же все сознание занимает. Не думаешь о себе. О том любят ли тебя. Понимают ли, что ты любишь. Только о том, что можешь дать любимому.
- Откуда ты такой выискался? Философ бля. - Бурчит Риддл, старательно утыкаясь лицом в подушку. Ещё не хватало тупо разреветься. Как тогда в астрономической башне.
Гарри в ответ только улыбается и неопределённо дёргает плечом. Паззл медленно сходится в голове. Том отрывается от подушки, заглядывая в авадовые глаза:
- И все-таки. Ты - моя галлюцинация? Или мой монстр Слизерина? Или...
- Я твой. - Гарри отвечает так, будто это все объясняет. Легилименция по-прежнему не находит ни ответа, ни информации. Ну или находит... Но вместе с ней приходят вещи, заставляющие краснеть и отбрасывать бестолковую мысль. Риддл не сразу понимает, что сжатая пружина под рёбрами давно отпустила. А объятие такое тёплое... И так хочется спать. Он закрывает глаза всего на минутку. Но когда уже почти проваливается в сон, его настигает очередная гениальная идея лучшего и любимого, хоть и повернутого, друга:
- А вообще, свари мне амортенцию. Посмотрим на результат. Сам убедишься, что разницы никакой не будет. Что с ней я тебя люблю, что без.
Том сердито протирает глаза и набирает полные лёгкие воздуха, чтобы ругаться уже почти всерьёз. Что за безрассудство?! Да и с понятием "дитя амортенции" у предложенного плана общего - только название зелья. Понимание вдруг накрывает ступором не хуже долбаного петрификус тоталус. Риддл стискивает ребра Гарри до боли. До хруста костей. Своих и чужих. Но он, кажется, не против.
- За двоих? - Почти беззвучно уточняет Том. Гарри утыкается носом в чёрные волны и кивает.