Запретная любовь ||18+

20 ГЛАВА

Я влюбился в нее по самые уши первого сентября прошлого года, когда не понимал еще ни черта, не знал, что так бывает, смотрел на свою мечту недосягаемую, шутил неуместно, ее в краску вгонял и кайфовал. А как иначе, разве мог я перед ней устоять? Я же ополоумел совсем, сдурел окончательно, а когда коснулся ее впервые, вдохнул фруктовый аромат, совсем себя потерял. Ей отдал, сам того не осознавая.
А она, училка моя, вся такая неприступная со своим грозным «Кораблин» во мне лишь азарт охотничий подогревала.
И отпустил ее, потеряв целый год. И как я так тупо купился на несуществующего мужика?
Ну не дебил, скажите? Дебил, как есть.
Поверил, в глаза ей смотрел и очевидного не видел. Какие, нахрен, мужики, когда она в моих объятиях дрожала, когда меня целовала. Какой, к черту, жених?
И, блядь, я Белому по гроб жизни должен буду за дурость его и безрассудность эту. За что, что шило в заднице не позволило ему тихо и мирно сидеть в Европе. Потому что если бы не придурок этот бешеный, я бы, наверное, свою Александровну уже и не встретил, а если и встретил бы, то, наверное, реально уже замужнюю и счастливую.
И разошлись бы мы с ней, как в море корабли, так что, Белый, спасибо тебе за то, что ты такой придурок дурной.
И вот теперь обнимая ее, к себе прижимая, после, должно быть, самого идиотского признания в любви, я понимаю, как сильно мне повезло и какой я долбанный счастливчик, потому что она, Александровна моя, никому не досталась, потому что она моя.
Смотрю, думаю и удивляюсь, как она, краса такая, невероятная просто, никого себе не нашла, евнухи ее что ли окружали все это время. Она же нереальная, настолько охрененная, что я едва ли слюни не пускаю, как только ее вижу. С первого дня, с первого, мать его дня.
И хорошо, конечно, хорошо, что мужики вокруг оказались дебилами конченными, раз такую конфетку не заметили, потому что я, наверное, не сдержался бы, убил просто, придушил к чертовой матери. Меня от одной мысли о потенциальном мужике разрывает. Ревность по телу разливается, все внутри огнем сжигая.
Не отдам, никому я тебя не отдам, Александровна. Я же совершенно точно на тебе помешался, поехал крышей, если хочешь.
И нет, я ничерта не жалею о сказанном, и от нее вот прямо сейчас ответа не жду. Понимаю, конечно, что глупо ожидать от нее признания. Хочется, дико хочется, но рано пока, наверное. Не готова она пока к таким признаниям, не готова до конца мне довериться, и это, конечно, жутко бесит, раздражает так, что меня лихорадит просто, но это не ее вина, естественно, а мудака того, что бросил ее беременную, наверняка навешав лапши в три короба, чтобы в трусы нырнуть.
И, сука, добился своего, а она, я полагаю, девчонкой восемнадцатилетней влюбилась и, как это часто у девочек наивных, добрых, слишком правильных бывает, утонула в нем, поверила. Таких уродов воспитывать надо жестко, чтобы девочек хороших не портили, чтобы детей им не делали и не сбегали, разбив вдребезги мечты розовые.
Я не ангел, конечно, нет. Вообще ни разу и никогда им не был. Но фиалок нежных таких никогда не трогал, не посмел бы просто. У меня все девчонки прожженные были, они прекрасно понимали на что шли, и чего хотели. Все по согласию, без претензий, потрахались и разошлись.
А таких наивняшек, как Александровна, я стороной обходил, потому что нельзя таких трогать, если реально ничего серьезного не планируешь. Потому что они другие, у них ценности другие и мир они видят иначе. И это же ясно как день. Надо быть уродом просто отбитым, чтобы ломать вот таких красных шапочек.
— Ну чего ты, Ксюш, чего испугалась? — улыбаюсь своей красе ненаглядной, бесконечно бы на нее смотрел и из рук не выпускал. И как я так втрескался?
А она взгляд потерянный отводит, руками мою футболку комкает, явно ища правильные слова в своей чудесной, полной воинственных тараканов головке.
— Я не знаю, что сказать, я…