Tenderness in crystal shoes

37

юлия
— Вы понимаете, что ему только восемнадцать? — с нарочитым вызовом, приступает к моральной порке Милохина.
— Да, прекрасно понимаю.
— Понимаете, что у вас муж в «органах», но вы все равно морочите голову мальчишке?
— Я подала на развод, — говорю слишком быстро и импульсивно.
Как итог — Милохина кривит рот, словно я призналась в чем-то еще более аморальном, чем роман со старшеклассником.
— Конечно, вы подали на развод, — фыркает она. — Кто же выпустит такой шанс? Единственный сын известного банкира, такие перспективы. Задурили ему голову своими… мерзостями?
Она из шкуры вон лезет, чтобы вылить на меня всю эту грязь, а я мне почему-то лезут в голову все те «мерзости», которыми меня развращал сын этой королевы — и рот сам растягивается в улыбку. И Милохина эта реакция обескураживает, потому что на миг маска брезгливости сползает с ее лица и на меня смотрит она: немолодая и, кажется, не очень счастливая женщина.
— У моего мужа огромные связи, — говорит она, снова делая вид, что держит ситуацию под контролем. — Вы даже не представляете, что он может с вами сделать.
— Очень хорошо представляю, — ничуть не лукавлю я.
— То, что вы до сих пор работаете в школе, — она подчеркивает, что знает обо мне все, — это только моя заслуга.
Если она ждет, что я упаду ей в ноги и буду молить о пощаде, то… не дождется.
Почему-то именно сейчас вспоминаю все те разы, когда я, девчонка из многодетной семьи, попадала на людей, думающих, что они лучше меня только потому, что мои вещи из магазина «вторых рук». Сначала мне было обидно, потом я научилась отделять материальное от человеческого. А со временем просто перестала обращать внимание.
— Вы вылетите со школы, Варвара, уже до конца дня и, поверьте, по специальности в этом городе вам уже никогда не найти работу. И не только в этом.
Я просто согласно киваю. Она сжимает челюсти, берет паузу, после которой переходит к следующей части своего монолога.
— Даня спит и видит, как поступит и пойдет к отцу на стажировку. Вчера, когда ваша… интрижка всплыла, муж поставил ему условия. Даня умный мальчик, я уверена, он уже сделал правильный выбор.
Мне приходится вцепится в ремень переброшенной через плечо сумки, чтобы не поддаться желанию проверить телефон. Ленская понимает, что, наконец, задела меня за живое и продолжает добивать:
— Вы же взрослая женщина, — звучит почти как оскорбление, — должны понимать, что между вами ничего не может быть. Что вы можете ему дать? Заботы? Быт? У моего сына впереди целая жизнь, в которой он может и будет выбирать лучшее. Вы просто блажь, которая выветрится из его головы сразу же, как только вы уберетесь вон из его жизни.
— Мне вы это зачем говорите?
— Чтобы вы понимали, что гробите мальчику жизнь! — все-таки срывается на крик Ленская. — Мой муж — человек слова. Если он сказал, что Даня не получит стажировку, то это значит, что он именно так и поступит. И Даня потеряет огромные перспективы, деньги и возможности Из-за вас.
— Я ведь просто блажь, — пожимаю плечами, — вам не о чем беспокоится, Алла Сергеевна.
Мне нужны все моральные силы, чтобы «держать лицо». Несколько минут мы просто смотрим друг на друга, а потом Ленская порывисто проходит мимо, бросая на прощанье:
— Если у вас есть хоть капля совести и здравого смысла, вы отвяжитесь от моего сына.
Когда она скрывается из виду, я присаживаюсь на заснеженную скамейку, зачерпываю пригоршню снега и прикладываю к щекам.
Понятия не имею, что делать.
Тем более, что Даня продолжает молчать.
Я возвращаюсь на работу и потихоньку, стараясь не привлекать внимания, на всякий случай убираю в ящике своего стола. Если завтра меня попросят на выход, я по крайней мере не буду собирать вещи под осуждающими взглядами коллег. А в том, что они будут, можно не сомневаться: сплетни о связи учительницы и ученика, пусть и бывшего, расползутся со скоростью звука. В человеческой природе заложена ненормальная тяга перебирать чужое грязное белье.
В начало пятого, когда я еле держу себя в руках, чтобы не разреветься от отчаяния, звонит телефон. Я даже боюсь смотреть на экране, чтобы не разочароваться, но когда вижу имя «Даня», слишком громко выдыхаю, нарываясь на любопытные взгляды коллег.
Выбегаю в коридор, плотно прикладываю трубку к уху.
— Колючка? — слышу его вопрос, слишком поздно соображая, что не могу произнести ни звука. — Эй, детка, ты там?
— Даня, — говорю, чуть не плача. Облегчение сходит лавиной, практически валит с ног. — Ты не писал, я не знала, что и думать.
— Был занят, Колючка. Выходи, жду тебя у «Хрума».
Собираюсь, кажется, за секунду, выбегаю даже не застегнув пальто. По пути неосторожно подворачиваю ногу, падаю прямо в снег.
Даня ждет меня у машины и я сразу понимаю, что что-то не так. Он старается выглядеть непринужденным, опираясь бедрами о капот машины, но в капюшоне под меховой оторочкой модной «парки» хорошо видны пара свежих синяков у него на лице. Подхожу ближе, упираюсь руками ему в грудь, когда пытается меня поцеловать, стаскиваю капюшон и не могу сдержать вздох.
Его нижняя губа разбита, переносица припухла, правая сторона лба заклеена лейкопластырем.
— Даня, что… — Понятия не имею, о чем спрашивать. Почему-то в голову лезут слова его матери об отцовских угрозах. Он сделал все это с ним? С моим Даней?!
— Кто он-то? — хмурится Даня, и так я понимаю, что произнесла эти мысли вслух. — Колючка, что такое?
Голос Дани хриплый, и на щеках заметная алая дымка. Прикладываю ладонь к его лбу.
— У тебя температура! Ты сел за руль с температурой?! И что с твоим лицом?
— Все нормально. — Перехватывает мою руку, забрасывает себе на плечо и крепок обнимает, зарываясь носом мне в волосы на макушке. — Я люблю тебя, детка.
Обнимаю его за шею, а у самой горло сводит от желания просто кричать обо всем сразу: о том, что я не хочу портить ему жизнь, но уже просто не представляю нас врозь, о том, что его мать, хоть и говорила грубо, но ее слова совершенно заслуженны, о том, что у него и правда целый мир возможностей и более подходящих женщин без паршивого прошлого.
— Я встречалась с твоей мамой, — говорю шепотом. Даня хмыкает мне в волосы: наверное, успел догадаться. — Она сказала о стажировке.
— В жопу стажировку, Варя, — зло бросает Даня, и практически оборачивает вокруг меня крепкие руки. — Я всегда могу подать резюме наравне со всеми. И поступлю сам — не идиот. Вдвоем справимся, Колючка. Я обещал, что ты теперь со мной, помнишь?
Господи, как душат слезы.
Комкаю в кулаках края его куртки, поднимаюсь на носочки и зарываюсь носом в его плечо. Теперь там будет мокрое пятно моих слез.
— Я люблю тебя, Даня, — так глупо, так быстро, так невозможно… и так невыносимо сильно и искренне, что вот-вот задохнусь в собственных чувствах. — Ты молчал. Я … так сильно… испугалась, что…
Вместо ответа он немного разворачивается и, наклоняясь к моему уху, тычет в сторону своей машины. Из раскрытого окна торчит перетянутая защитной сеткой верхушка живой елки. Кажется, дерево просто огромное!
— Еле выбрал, — хвастается Даня. — Новый год на носу, а мы без елки.
Молчу и продолжаю глотать слезы.
— Только, Колючка. Давай украшать конфетами и мандаринками?
— Нам понадобится лестница, чтобы прицепить звезду.
— Пффф, — Даня легонько прикусывает меня за ухо, и хвастливо говорит: — Чем тебе мои плечи не угодили, детка? Подсажу.
Еще несколько минут мы просто стоим возле машины: обнимаемся и молча смотрим на елку. Нам даже не нужно разговаривать, чтобы понять — мы думаем примерно об одном и том же.
— Поехали ставить елку. Колючка.
Даня помогает мне сесть в машины, усаживается за руль, и я замечаю, как он морщится от боли. Приходится до боли сжать кулаки на коленях и не приставить с расспросами прямо сейчас, чтобы не отвлекать от дороги. И все же — не мог отец избить его до такой степени. Из-под пластыря на лбу виден свежий шрам.
Мы поднимаемся в квартиру, Даня заносит елку, потом спускается вниз за треногой (ее он тоже купил, оказывается). Пока его нет, раздеваюсь, вставлю чайник, достаю из холодильника ужин: кое-что на сковороду, кое-что в микроволновку. Хочу приготовить Ленскому что-то свежее, но у нас не так много времени, а с елкой он точно провозится минимум час. Не представляю, как справится, но под руку лезть точно не буду.
Когда захожу в гостиную, Даня уже разделся и спокойно, уверенно, ставить елку в треногу.
— У дерева никаких шансов, — говорю с улыбкой.
Он поворачивается, стряхивает с волос иголки, улыбается — и тут же жмурится от боли.
— Даня, что с тобой? Тебя отец избил?
Ленский снова жмурится, но на этот раз не от боли. Сует руки в передние карманы джинсов и смотрит на меня исподлобья, как будто раздумывает, что сказать.
— Это не отец, колючка. Точнее, — он ухмыляется, потирает разбитую губу, — не все это — его рук дело.
По моему позвоночнику ползет холодок. В голову лезут мысли о бандитах, нападениях, гангстерах из фильмов про итальянскую мафию. Он же ездит на такой дорогой машине, мало ли что кому в голову взбредет!
Я прихожу в себя только когда понимаю, что крепко, изо всех сил, обнимаю его за талию и прижимаюсь лбом к его груди.
— Все хорошо, Колючка. Давай сядем, расскажу тебе кое-что.