Fallen Grandeur

1. better

Уважай каждого из нас,
Будь дружелюбен, очисти сознание от негатива.
Защити себя от опасности,
Просто не позволь себя сломать.

Negative - Black Light

Улыбайтесь друг другу, ведите себя хорошо и не ссорьтесь ближайшие три часа - таков залог спокойных мировых отношений. Только вот правители не понимают, что всё это слишком просто и скучно.

Нам больше нравится сыпать колкостями, ругаться матом, орать что-то про чужой «дебилизм, безответственность, эгоизм» и прочие пороки. Нам больше нравится шуметь так, что мы готовы развязать войны из-за бутылки воды.

Эй, ребята, не хотите ли немного размять косточки своих жителей и напитать нашу матушку-землю кровью?

Хей, у вас есть тысяча и одна возможность для этого!

К примеру, Англию можно обвинить в шпионаже за Америкой (хотя все знают, что всё наоборот), а Россию - в употреблении наркоты, иначе почему у него такой странный взгляд?

Испания, Германия (хотя и Англия тоже) виновны в совращении малолетних, хотя эти самые малолетние не были против.

А меня можно уличить в завышенном самомнении и хорошенько отлупить, чтобы показать насколько я слаб.

Нам нужна кровь, нам нужна жизнь, нам нужно что-то, на чём будут строиться отношения между нами. По этому принципу мы все и живём, изображая приличных людей в строгих, официальных костюмах, под которыми у кого-то футболка со старомодным, но неизменно любимым принтом, у кого-то - татуировка, у кого-то - любимая пижама, а у кого-то - шрамы. По этому принципу мы живём, стремясь докопаться до глубин чужой души, чтобы построить отношения.

Очень весело.

Весело и этому русскому ублюдку, так как он пялится на меня всё собрание и улыбается. Улыбается так, как умеет только он, - безобидно и угрожающе одновременно. Я игнорирую упорное желание доказать своё величие, съездить ему по роже и всё гадаю, как Китаю удаётся почти спокойно и невозмутимо сидеть рядом с ним.

Я всё гадаю, когда же это кончится.

Простреленное плечо ноет, сломанный пару дней назад нос - тоже. Мне хочется сделать что-то подобное с каждым, кто находится в зале, кроме Италии, Японии и моего брата. Но проигравшие здесь мы, поэтому права слова не имеем.

Теперь нас никто не будет слушать.

Нас, развязавших Вторую Мировую войну, скорее уткнут носами в землю и будут избивать до потери сознания. Нас будут презирать и ненавидеть.

Самое дерьмовое то, что мы (по крайней мере, я и Италия) почти признаём свою неправоту, но и от убеждений не отказываемся. Это самое паршивое лицемерие, которое я видал в жизни. Блевать тянет. Хотя, может быть, это просто в организме у меня не порядок.

[Всё, Гил, хватит, не ври себе. Мы все прекрасно знаем, что у тебя там не то что порядка нет - там ничего нет. Ну, кроме гниения организма, конечно же].

Это собрание - адская пытка, но, к счастью, или же наоборот, последнее в моей жизни. В этом я точно уверен. Нас собираются разделить. Меня. Собираются. Оторвать. От. Брата. А я губ не могу разжать. Возразить не могу!

Я могу только проклинать всех сидящих вокруг, а особенно - этого русского ублюдка, который скалится всё собрание, как маньяк, который буквально пронзает меня взглядом. К середине встречи (а точнее Страшного суда для меня и моих союзников) я готов возобновить военные действия и надавать по роже хоть кому-нибудь.

К середине собрания я на грани истерики.

- Германия, подтверждаешь ли ты факт разъединения тебя и Восточной Пруссии? - сухо и безразлично произносит Англия, перекладывая и перебирая бумаги. Он устал, ему хочется домой, ему хочется выпить чаю. Ему плевать. В конце концов, не он проигравший (в этот раз), не его ждёт чёртова куча лет дерьмовой жизни.

Брат молчит, смотрит, будто сквозь всех, кусает губы, и я знаю, что он хочет извиниться передо мной. Он хочет рвануться, порвать все эти официальные бумаги (!), обнять меня, наверное, тоже - сделать хоть что-нибудь.

Но совершает он совершенно обратные действия.

- Подтверждаю, - глухо и рычаще говорит он, цепляясь пальцами за столешницу. Англия смотрит долго, а затем протягивает ручку и бумаги, будто бы говоря: «Ну, давай же. Отрекись от брата, что воспитал тебя (прямо как Америка когда-то)!» Брат щурится и часто моргает, а затем смотрит на меня, грея ручку в пальцах. Я без особых проблем могу выдержать любой долгий взгляд, но не его. «Прости, Гил, прости», - читается во взгляде отчаянное послание. Я двигаю плечами, совсем чуточку морщусь от боли и киваю.

Чернила портят бумагу за секунды. Широкий росчерк подписи расцветает на листе.

Теперь я официально не существую.

Теперь со мной можно сделать всё, что угодно.

Я почти теряю самообладание.

Страны ещё некоторое время обсуждают что-то несомненно «важное», но я не слышу их. Я чувствую ненависть и почему-то отчаяние. Сердечный сбитый ритм отдаётся в ушах, кончики пальцев покалывает от напряжения. А когда я перевожу взгляд в другую сторону, то вижу жуткие застывшие глаза Брагинского. Я не могу назвать их цвет и оценить их красоту по какой-нибудь шкале, но я могу с уверенностью сказать, что это - глаза дьявола.

Я сжимаю зубы и презрительно кривлю губы. Он улыбается.

Я одними губами произношу проклятие. Он улыбается.

Я вскакиваю и бросаюсь к нему (хотя меня тут же усаживают на место, ударяя локтем в рёбра). Он улыбается.

Он улыбается.

Я отчаянно матерюсь, меня и мирно, и угрозами призывают к сохранению порядка, но я посылаю их. Дар речи возвращается, и я готов кричать без перерыва. Организм, правда, не согласен; из горла вырывается жалкий хрип. Я дёргаю руками; наручники плотнее прилегают к коже и натирают её до волдырей. Скоро они лопнут, и из них потечёт кровь.

На плечо ложится тяжёлая тёплая рука. Я уже знаю, что это Брагинский. Больше некому, даже Польше. Лукашевич отчего-то слинял, как только разрешили уходить. А ведь часть моих территорий теперь принадлежит ему...

- Пошли, - ласково говорит этот чёртов коммунист, но я даже не собираюсь подняться со стула. Его рука сдавливает плечо сильнее, мои губы произвольно кривятся от боли, - тебе же лучше, Байльшмидт.

Я считаю, что ничего не лучше, но всё же иду наперекор себе и поднимаюсь на ноги. Они позорно дрожат, но Брагинский держит уже мой локоть достаточно крепко, чтобы я не упал к его ногам.

Брагинский находится со мной достаточно близко, чтобы я мог почувствовать силу, исходящую от него, и запах крови, пропитавший его всего.