Саммервуд. Город потерянного лета

Часть III Глава 14

        Часы не пробили и семи утра, когда Алистер остановился в проеме высокой арки, что разделяла спальню и личную гостиную Темперанс, переделанную из банкетного зала и отчего-то прозванную будуаром. Выстланная коврами, украшенная резными панелями и комнатными цветами, та даже в утренней полутьме переливалась медью и изумрудом и походила на расписную шкатулку, что щедро сулила если не чудеса, то неизменный уют и тепло.

Со своего места, через открытую дверь ванной комнаты, Алистер мог без помех видеть подругу юности, стоящую перед большим, подсвеченным по периметру зеркалом: Темперанс не спеша расчесывала гребнем волосы и негромко напевала. Но затуманенное с похмелья сознание внезапно накрылось тьмой и, ударив исподтишка, нарисовало иную картину.

Темперанс — юная, тоненькая, будто ивовый прутик — сидела на кушетке в изножье широкой незаправленной кровати и, обхватив ручонками сбитые колени, смотрела перед собой пустым мутным взглядом.

Алистер стоял в шаге от нее, возле высокого окна, и исподлобья наблюдал, комкая жесткую, накрахмаленную гардину и не зная, что сказать или сделать.

Его футболка и шорты были ей велики, так что Темперанс буквально тонула в них и всем своим видом напоминала помятого птенчика, выпавшего из гнезда в ворох прошлогодней листвы.

Неровно обкромсанные пряди еще недавно длинных ухоженных волос топорщились теперь в беспорядке и едва доставали до плеч. Мягкие черты милого личика пугающе исказились: под глазами пролегли тени, на подбородке темнела глубокая ссадина, скулы же вспухли и лоснились иссиня-черным. Но и эти следы были не единственными на ее теле.

Пальцы сжались, примяв хрусткую ткань. Ноздри судорожно втянули воздух, но тот, словно болотная вода, пошел горлом — Алистер и ночь спустя помнил навязчивый запах мокрой пыли и мха, запекшейся крови и чего-то острого, едкого, не человеческого — звериного.

Запах, который невозможно вытравить из памяти. Видение, которое невозможно забыть.

Темперанс, бестелесный, бескостный призрак, на заднем крыльце его дома. Сжавшаяся в чернильной тени, почти слившаяся с нею. Прозрачная, холодная, неживая.

Никогда прежде Алистер не знал такого страха. Тот и сейчас не желал отступать: покалывал в груди, стискивал горло, током обжигал ладони, и казалось, к ним снова липли окровавленные пряди, навсегда потерявшие свой живой золотистый свет.

Алистер крепче стиснул пальцы и невольно отвел взгляд, проклиная свое бессилие.

Темперанс так и не рассказала, что с нею произошло. И как бы сначала Алистер, затем Дафна с Бренданом ни пытались вывести подругу из транса, та не проронила ни слова. Лишь отрешенно смотрела в одну точку, либо спала, тонкими, обтесанными до крови пальцами вцепившись Алистеру в плечо. И час за часом, пока длилась ночь, эти изувеченные пальцы и рваное дыхание, обжигающее его шею, казались единственным, что имело значение. А в голову лезли мысли, одна страшнее другой.

Алистер вздохнул, пробормотал, что скоро вернется, и с тяжелым сердцем вышел из спальни родителей.

— Ну, она что-нибудь сказала? — Дафна, сидящая на банкетке в дальнем конце коридора, оторвалась от созерцания своих, как всегда, идеальных ноготков и поднялась навстречу. Алистер отрицательно покачал головой. — Я предупреждала: Темперанс всегда была скрытной, а за последний год и вовсе от нас отбилась. Ничем хорошим это закончиться не могло.

Дафна насупила брови, провела ладонью по нахмуренному лбу и, не найдя слов, развела руками, чтобы следом выпалить скомкано, отчаянно и зло:

— Темперанс ни за что не дала бы себя в обиду! Она бы любому накостыляла!

В зеленых глазах сверкнули слезы. Алистер подошел ближе, привлек Дафну к себе, и она с тихим вздохом положила голову на его плечо, как делала всегда, если была чем-то расстроена.

— Темперанс и сейчас кому угодно накостыляет, — поцеловав Дафну в висок, заверил ее Алистер, и едкий вкус первой лжи загорчил на его губах. Вот только правда была еще горше. И Алистеру не оставалось ничего иного, кроме как обнять Дафну покрепче, ткнуться щекой в ее мягкие ароматные кудряшки и перевести обеспокоенный взгляд на Брендана.

Тот стоял неподалеку и, скрестив на груди руки, опирался на стену в насквозь фальшивой, якобы непринужденной позе. Мрачный, окаменевший и пугающе молчаливый.

Впрочем, им всем не хватало духа озвучить свои мысли вслух. И, как призналась Дафна, «хотелось позвать мамочку». Вот только из них троих, стоявших сейчас в коридоре, мама была у одного лишь Алистера, и именно на нее они возлагали теперь свои надежды: если кто и мог разговорить Темперанс, то только она.

Алистер вернулся в родительскую спальню за несколько мгновений до того, как дверь ванной комнаты распахнулась, и его мать Этель Элизабет Грей Вашингтон показалась на пороге. Набросив поверх тонкой сорочки пестрый халат, она не спеша размазывала по рукам какой-то перламутровый крем и, как всегда, благоухала яркими восточными благовониями, которые так любила.

Увидев сына, миссис Грей Вашингтон (а Алистеру нередко хотелось обращаться к ней официально, будто простого «мам» было недостаточно) изогнула аккуратные брови и спросила с легкой усмешкой:

— Так-с, птенчик, и чего ты до сих пор тут торчишь? Я с тобой уже поговорила и велела идти завтракать. Я неясно выразилась, или ты боишься оставлять златовласку со мной наедине? — Она кивнула на неподвижную Темперанс и вновь усмехнулась: — Не бойся, я ее не покусаю.

— Дафну покусала, — едва слышно пробурчал Алистер и, потупив взгляд, лишь сильнее раззадорил мать.

— Ой, подумаешь! — беспечно отмахнулась она, подошла к проигрывателю и, запустив любимые «Земляничные поляны», продолжила: — Твоя Дафна слишком уж вжилась в роль маленькой обиженной девочки, а я всего лишь посоветовала ей быть осторожнее, когда строит глазки другим у тебя за спиной. Твоему кузену, между прочим.

— Дафна не такая! — решительно вскинув голову, заступился за любимую Алистер, но ему не дали закончить.

— Конечно «такая»! Представь себе, и я была «такой», когда училась в старшей школе: крутила хвостом так, что у самой голова кружилась.

— Мама... — закрыв лицо рукой, обреченно выдохнул Алистер: он обожал свою мать, но не знал, куда себя девать всякий раз, когда она при его друзьях пускалась в воспоминания юности. Впрочем, Темперанс не замечала сейчас ничего вокруг, хотя Алистер был уверен, не заметить его мать невозможно. Даже при всем желании.

Несмотря на слабое здоровье, она была энергичной, громогласной, сбивающей с ног. В городе ее любили за широту души и побаивались за острый язык. Но в первую очередь — побаивались.

Чего уж там, даже родной сын нередко терялся и робел перед ней. Особенно сегодня, когда она застала в его спальне картину, которую назвала «забавной групповушкой», и вызвала к себе на ковер.

— Мам, только ты с Темперанс помягче, хорошо? — попросил Алистер вполголоса и получил в ответ шутливый воздушный поцелуй.

— Если хотя бы половина того, что Брендан рассказывал про златовласку, — правда, мы с ней поладим. — Второй поцелуй полетел в направлении зеркала, что висело напротив кровати и, даже натертое до блеска, отражало вместо привычного личика Темперанс лишь искаженное мутью пятно. — Не кукся, детка, тебе не идет. И бояться меня не надо, а то Алистер тебя, небось, застращал.

Темперанс не ответила, но от нее и не ждали ответа.

Подмигнув Алистеру и не тратя напрасно время, его мать изящной юркой змейкой проскользнула к трюмо, взяла дорожную косметичку и, сев на кровать позади Темперанс, аккуратно перебрала ее всклоченные, разной длины волосы. Затем спросила, что-то прикидывая в уме:

— Ты ж вроде, как и я, Львица? Вот и встретишь день рождения с новой прической, будешь еще краше. А то, как утопленница, с этими космами до пят ходила — средневековье какое-то, право слово. Так что, кто бы тебя ни обкромсал, сделал тебе одолжение. Сейчас мы как следует подравняем...

И хотя волосы Темперанс, которыми в городе восхищались наперебой, никогда не привлекали внимания Алистера, сейчас он едва сдержал свое возмущение, так сильно его покоробили слова матери. Но та как ни в чем не бывало взяла в руки гребень с ножницами, и комнату тут же наполнил противный металлический лязг.

Когда-то золотистые, а теперь тускло-серые пряди одна за другой падали на белоснежное одеяло, и Алистеру отчего-то нестерпимо захотелось отвернуться. Но он все же пересилил себя, лишь свел на переносице брови и привалился спиной к двери.

Пока ее обстригали чуть ли не под корень, Темперанс ни разу не шевельнулась, окаменевшая, безразличная, точно статуя. Но мать Алистера это не смущало, и она продолжала говорить, так что ее громкий, хорошо поставленный голос, должно быть, раздавался в каждом уголке особняка:

— Если бы возраст и положение в обществе меня не сковывали, я каждый месяц экспериментировала бы с прическами. Я бы и налысо побрилась, да кто ж поймет? Так что пользуйся возможностью, златовласка, пока молодая и кольца на пальце нет, потом уже будет не так весело.

— Тебе всегда весело, мам, — со смесью восхищения и осуждения вставил Алистер. — Иногда даже слишком.

Но мать ожидаемо проигнорировала его слова и, едва ли сбавив громкость, шепнула Темперанс на ухо:

— Ох, Брендан, наверное, в обморок грохнулся, когда увидел, что с твоими волосами сталось. Но ничего, он будет смотреть на тебя, как кот на сметану, даже если сейчас я подстригу тебя под машинку. Обрати наконец на мальчика внимание, пока совсем не усох — ему не идут любовные страдания. Они вообще никому не идут. — И, в миг переключившись, строго, но заботливо велела, взяв Темперанс за плечи и повернув к себе: — Что бы там с тобой ни приключилось, моя деточка, это уже в прошлом. Жизнь порой — поганая штука, но все пройдет и все забудется. — Затем поцеловала Темперанс в лоб и развернула обратно к зеркалу. — Уж поверь мне, чего я только в жизни ни хлебнула, но, как видишь, ничего со мной не сделалось. Рассыпаюсь на части, конечно, но умереть здоровой было бы обидно. Алистер, крошка, прикури мне сигарету.

— Я не курю, — насупился тот и непримиримо отрезал: — И тебе врач запретил.

— Он много чего мне запретил, но это не значит, что я собираюсь лишать себя радостей жизни. И так бОльшая часть их уже позади. — И со словами «сделай милость» початая пачка сигарет приземлилась на колени Темперанс.

И вновь Алистеру пришлось сдержать свое возмущение: прежде будто околдованная злыми чарами, Темперанс наконец очнулась, взгляд ее обрел осмысленность, движения — четкость. Она достала из пачки зажигалку и сигарету, громко чиркнула пьезо, попыталась прикурить — и тут же согнулась, давясь кашлем.

— Проклятье... Ну и дрянь!..

— Вот! — подмигнув Алистеру, возликовала его мать и, ловко выхватив из пальцев Темперанс сигарету, с наслаждением затянулась. — Какая милая девочка! Не зря я всегда мечтала о дочери, да здоровье не позволило еще одного родить. Так что ты, златовласка, для меня прямо божье благословение: другие мальчишки тащат в дом щенков да котят, а мой сын умудрился приютить хорошенькую девочку — не ожидала, что он у меня такой прыткий. И по секрету: я, конечно, придерживаюсь прогрессивных взглядов, и, по мне, Алистер вполне взрослый, так что я бы не удивилась, застукай его в постели с девушкой, но чтобы с двумя одновременно...

— Мам, я уже все объяснил! Мы просто спали.

— Это-то я понимаю. Я не понимаю другого: почему бедолаге Брендану пришлось ютиться на полу? Место позволяло, могли бы и подвинуться. Еще меньше понимаю, как этот маленький сибарит согласился на такую несправедливость. Он же даже ночевать к тебе приходит со своим одеялом, а тут на коврике, как щеночек — да у меня от жалости чуть сердце не остановилось.

— Это Дафна его на пол спихнула, когда Брендан уснул, — со смешком объяснила Темперанс, и Алистер, подносивший матери пепельницу, от неожиданности едва не споткнулся об ковер.

— Ну вот, наша златовласка очухалась, — продолжала радоваться его мать. — Надо же, обошлось без крайних мер, а я только-только вошла во вкус... А теперь повернись-ка, красавица, я тебе челку покороче сделаю. Вот так, отлично! Сразу глаза на пол-лица. И давай-ка улыбнись!

Темперанс честно попыталась исполнить настойчивую просьбу, скорее напоминающую приказ, но потерпела сокрушительное фиаско. Лишь в голубых глазах, которые, несмотря на припухлости и отеки, действительно занимали пол-лица, заблестели слезы.

— Ну-ну, нашла, из-за чего реветь: что бы ни случилось, оно того не стоит. Так что не смеши мои старые кости.

— Ты не старая, — автоматически поправил Алистер (любимая присказка матери давно набила ему оскомину) и с подбадривающей улыбкой протянул подруге платок.

— Может, и не старая, но иногда чувствую себя мумией. Симпатичной, но все-таки мумией. Знали бы вы, как я вам завидую, птенчики! У вас все еще впереди. Когда я была в вашем возрасте, твоя, златовласка, бабушка нагадала мне на кофейной гуще, что выйду замуж за принца и буду жить в замке — и ведь почти угадала. Правда, я тогда думала, она имеет в виду Томаса МакКвина, отца Брендана. Он был таким красавчиком! Но при ближайшем рассмотрении оказался редкостным занудой, каких свет не видывал. Я прекрасно понимаю, почему его жена сбежала, сверкая пятками. Я бы тоже долго не продержалась. А вот Брендан мне нравится, он мог быть мне отличным сыном: мы с ним на одной волне. Иногда я всерьез думаю, что их с Алистером поменяли в больнице, неспроста они с разницей в один день родились.

— Опять эта история... — с обреченным стоном закатил глаза Алистер, но громкий смех Темперанс прервал его на полуслове.

— Я иногда тоже думаю, что их перепутали. Только не отдавайте Алистера мистеру МакКвину, а то они на пару заплесневеют в том мрачном особняке.

— Вот видишь, сынок! Я не одна так считаю. Ну, не дуйся, мой малыш. Иди сюда, — мать притянула вяло сопротивляющегося Алистера к себе и звонко расцеловала в обе щеки. — Ты же знаешь, я шучу, моя крошка. Я тебя люблю и никому не отдам. Но Брендана я бы усыновила, все равно он здесь и так почти поселился. Кстати, видел, какую крутую пластинку он подарил мне на День матери? «Оливер!» по Диккенсу. Оригинальный состав, раритет, между прочим. (1)

— Оригинальный состав, да «пиратская» копия. Мы ее, вообще-то, вместе покупали.

— Да? Хм... А чего ты тогда подарил мне какую-то ерунду? Учти, сынок, на мой век осталось не так уж много праздников, ты должен лучше стараться. А то умру ненароком, так и не дождавшись от тебя подарка, который хотелось бы утянуть на тот свет.

Алистер счел за лучшее не отвечать, он привык к подобным разговорам и давно уяснил: реагировать — себе дороже. К тому же сейчас голова болела о другом, и шутки матери вызывали разве что рассеянную улыбку на его губах. Но голос прозвучал делово и четко:

— Темперанс может остаться? Когда ее бабушка умерла, дом сожгли, Темперанс некуда идти. С отцом я договорюсь.

— Твой отец не заметит, даже если ты приведешь в дом гиппопотама — проблем и без того полно.

— Я не буду обузой, — встрепенулась Темперанс, и щеки ее заалели нездоровым румянцем. — Обещаю! Я могу работать.

— Совсем сдурела? Тебе школу заканчивать надо. И так осенью каждого второго старшеклассника не досчитаемся.

— Не от хорошей жизни, — буркнула Темперанс и, вцепившись в рукав футболки, натянула на опухший, покрытый коркою локоть. — Не все выходят замуж за принцев и живут в башне из слоновой кости.

— Языкастая малявка, — окинув девочку внимательным взглядом, не без одобрения усмехнулась миссис Грей Вашингтон. Затем взбила пальцами пышные, с медным отливом волосы и, выудив из косметички замысловатый браслет из муранского стекла, ловко застегнула на запястье. — Я себе на цацки, между прочим, потом и кровью зарабатываю: убиваю зря время на таких вот оболтусов, которым в одно ухо влетело, из другого — вылетело.

Здесь она беззастенчиво покривила душой: Алистер знал, его мать обожала преподавать, и даже необходимость мотаться в соседний студенческий городок ее не останавливала, несмотря на все предостережения врачей. Да и на «цацки» она удачно «заработала» еще до своего рождения: ее семья не знала нужды со времен самой Британской Ост-Индской компании, и хотя удача в какой-то миг изменила Лоуренсам, младшей (и любимой) из их отпрысков никогда не приходилось волноваться о своем финансовом благополучии.

Точнее, не приходилось до сих пор.

— Знаю я, что про нас в городе говорят: мол, жируем, пока другие с голоду пухнут. Пусть говорят, если им от таких разговоров легче. Но и у богатых проблем хватает — после закрытия шахт нам тоже не сладко. И нет ничьей вины в том, что месторождения истощились — всему приходит конец. Нашему городу, видать, тоже.

— Туда ему и дорога, — едко выплюнула Темперанс и, отвернувшись, попыталась отодвинуться от собеседницы, но та не дала ей ускользнуть — протянула руку и ласково погладила по острым, выпирающим позвонкам.

— Полно, птичка. Пока ты под нашей крышей, волноваться тебе не о чем, а там, даст бог, разберемся. А теперь, сынок, оставь нас с девочкой наедине, мы поболтаем о своем, о женском. И отыщи ключи от моей машины.

— Тебе нельзя садиться за руль, — напомнил матери Алистер.

— Ну, значит, сядешь ты, — не видя проблемы, пожала плечами та и элегантным движением затушила сигарету.

— Мама, ты же знаешь, у меня еще нет водительских прав.

— Твои права — твоя фамилия.

— Есть, мэм.

Алистер вздохнул, но спорить не стал — знал, его мать не переспоришь. Она же тем временем поднялась с постели, взяла сына под руку и с властным видом вывела за порог, наказав напоследок:

— Передай Дафне и Брендану, что теперь с вашей подружкой все будет в порядке. А того, кто ее обидел, я сотру в порошок и, как в сказке, развею по ветру.

И у Алистера не было причин ей не верить.