The Delirium

Chapter II

Да, я не был хорошим парнем, никогда им не был, но я считал, что заслуживаю взаимности. Хотя бы потому, что я не так уж плох. Я был бы хорошим бойфрэндом, заботливым и нежным, пускай с первого взгляда так и не скажешь. Даже если бы он оттолкнул меня и спросил, не сошел ли я с ума, это было бы куда лучше, нежели отвращение, которое уже ничем не смыть.

Я вытер губы рукавом худи. Не помню, плакал ли я, но во рту стояла горечь: сдерживал злобу, но, возможно, слезы потекли по щекам; не спросив моего разрешения, распахнули мою душу и вывернули ее наизнанку перед Хосоком. Я поднялся с пола, и вышел пошатываясь. Как обычно гулял по городу, с надрывной музыкой в наушниках, с солоноватой влагой на щеках, что было так несвойственно мне. Когда я стал таким ранимым? Как же это, блять, могло произойти со мной? Юнги, «суровый рэпер» Мин Юнги.

Я крушил дорожные вывески, рекламные стенды, разъебал зачем-то витрину, зачем? Как можно было совершить поступок, подрывающий карьеру всей группы к ебеням собачьим, но не помнить, в честь чего? Знаю только, что-то отвлекло меня.

Я до сих пор не могу возобновить в голове картинку, что же это было. Психолог настаивает на том, что я забыл какие-то детали той ночи, но память никуда не испарилась. Просто осела где-то глубоко во мне. [Я не могу вернуть ее тотчас, но я в силах сделать это постепенно.]

Прошло много времени после того случая, но мы так ни разу не говорили о произошедшем в спальне Хоби. Казалось, мне приснилось сон, начиная с того момента, когда я понял, что он сученыш, и заканчивая реабилитацией в больнице после аварии. Физически я остался цел, пострадала только нервная система.

Я вошел в дом и сказал «Привет».

За все время пребывания в реабилитационном центре, голодания и крича от бессилия, борясь с бессонницей, мысленно проецируя последнее выражение на лице Хосока и страдая от кошмаров – «Привет» оказалось первым, что я сказал, придя домой. Бросил на пол рюкзак, захлопнул входную дверь, запер себя в ванной.

Я страдал, когда меня запирали врачи, не позволяя говорить с друзьями, когда я так нуждался в них, не разрешая танцевать, ибо «физические упражнения и излишние разговоры не пойдут на пользу во время реабилитационного периода», который, к слову, длился четыре месяца. Но чувство, будто четыре года.

Когда мне, как думали другие, становилось легче, было разрешено видеться с семьей и с другими посетителями, гулять, танцевать и все что угодно, – я умышленно запирал себя в четырех стенах, не ел, не слушал музыку, временами забывал звучание собственного голоса.