Outcast: yes or no

Седьмая. Финальная.

  Люди верят, что время лечит, но так ли это? Можно ли навсегда позабыть о травмирующих событиях, можно ли позабыть пережитую боль и страдания, можно ли забыть о том, через что пришлось пройти, чтобы оказаться на свободе? Наверное, всё зависит от ситуации. Люди помнят первую любовь и болезненное расставание, помнят смерть близких, потерю родных, и тоска навсегда затаивается где-то в душе, выбираясь на поверхность лишь в редкие моменты подавленности и желания пожалеть себя. Боль физическая забывается проще всего, особенно, когда не остаётся синяков и шрамов, напоминающих о ней. Есть люди, что несколько раз ломали ногу или руку, теряли сознание от болевого шока, кричали не своим голосом, но проходит месяц, второй, третий, от перелома не остаётся и следа, и люди снова перебегают скользкую дорогу, не боясь упасть и травмироваться. Намного хуже поддаётся лечению боль душевная, накладывающая отпечаток на покорёженный внутренний мир. От неё не спрячешься за пеленой обезболивающего, не сможешь отвлечься от грызущего изнутри мерзкого чувства, когда нет настроения, всё валится из рук и взгляд всё чаще зависает бездумно в пространстве.

- Состояние стабильное, но организм ещё очень слаб. Ваш сын пробудет у нас ещё какое-то время, восстановление идёт медленно, он сильно измотан. Мы понимаем, вам тяжело видеть его таким, но мы всё-таки не волшебники. Главное, что сейчас он рядом с вами и под нашим наблюдением. Через пару недель сможет уже носить вас на руках, а пока что пусть отдыхает.

Врач уходит, прикрыв за собой дверь, мама подходит ближе к больничной койке, смотрит с жалостью и бесконечной любовью, присаживается на мягкий стул, с которым успела сродниться за прошедшие дни, и мягко берёт за руку, поглаживая прохладную кожу. Женщина выглядит такой постаревшей, такой бесконечно усталой и первая седина проглядывается в некогда чёрной копне волос. Тэхён чувствовал бы стыд и вину перед ней, обвинял бы себя за то, что своим исчезновением довёл её до такого состояния, но внутри словно что-то надломилось. Нет никаких чувств, лишь звенящая пустота, как в душе, так и в голове.

- Меня долго не было?

- Нет, милый, ты... Ты пропал совсем ненадолго.

От неё пахнет свежим ароматом духов и кислым запахом лекарств, пропитавшим в этой больнице даже плитку под ногами. Тэхён переводит взгляд за окно. На улице вечереет, в свете фонаря виден летящий снег, что подхватывается ветром, кружится в причудливых вихрях, разбиваясь об оконное стекло. От вида белых хлопьев холод пробирает до костей и чудится свист ветра, хотя в палате лишь негромко жужжат подключённые к измождённому телу приборы. Что-то в царящей тишине заставляет слегка нервничать, что-то в воцарившемся спокойствии пробуждает дрожь, бегущую по телу. Мать думает, что парень замёрз, и поправляет на нём одеяло и принесённый из дома тёплый плед. Тэхён продолжает смотреть пустым взглядом в окно.

Ему кажется, он что-то забыл.

В другом корпусе больницы в ожоговом отделении ещё один парень таким же пустым взглядом сверлит носящийся сумбурно снег за окном. Но это скорее попытка абстрагироваться от боли во всём теле, что не утихает даже под действием лекарств. Тело с ног до головы окутано бинтами, вена горит от воткнутой в неё иглы и кажется, что всё вокруг окрашено цветом бордо. Стоит только перевести взгляд на подоконник, на стену, на тумбочку, на многочисленные приборы вокруг, и все они тут же сменяют свой цвет. Даже если закрыть глаза, от этого никуда не деться. И сквозь этот цвет оранжевые и жёлтые всполохи, треск и запах гари, а после чёрные тонкие линии распускаются на покрытом засохшей кровью холсте, образуя причудливые цветы.

- Юнги... Как ты себя чувствуешь, сынок?

Отец смотрит так, будто Юнги вот-вот концы отдаст, и парень уверен, раньше он бы отшутился, а может даже огрызнулся, но сейчас даже будь возможность ответить, он бы не стал. Кажется, если разлепить губы, корка на них потрескается и начнёт заливать рот кровью, а горящее горло взорвётся болью. Вопрос такой глупый. Как он может себя чувствовать? Как недожаренный кусок мяса, вот как. У него серьёзные химические ожоги и без того ранее израненной и покрытой гематомами кожи, от которых останутся множественные шрамы, проблемы с дыхательными путями, с голосовыми связками, с глазами. Врачи, что толпились вокруг него по несколько человек, в один голос твердили о том, что на восстановление уйдёт куча времени и средств. Конечно, родители наскребут, отдадут всё, что нажито посильным и непосильным трудом, но теперь им придётся надолго распрощаться с мечтой о загородном доме. Да какие уж там мечты, когда мать слегла в больницу с сердцем, когда её «любимый мальчик» пропал. Мальчик, что в тот день крупно поссорился с родителями. Мальчик, в исчезновении которого женщина, что отвесила напоследок хлёсткую пощёчину, винит только себя.

- Господин Мин, можно вас?

Заглянувший врач выглядит хмурым, слишком серьёзным для человека, что должен из вежливости утешать, и Юнги, видящий его отражение в окне, лишь надеется, что его организм не решил отправить своего хозяина на тот свет. Раньше какая-нибудь жуткая болезнь, опухоль или рак не вызвали бы никаких эмоций, но сейчас...

Сейчас хочется жить.

Юнги не знает, почему, он никогда не отличался жизнерадостностью или целеустремлённостью. Он вообще жизнь считал слишком большой ответственностью, приправленной раздражающими обязательствами и необходимостью оправдать чужие ожидания, но сейчас... Господи, он весь один сплошной комок боли, живого места на теле нет, зато есть вероятность, что глаза никогда не смогут нормально видеть, и каждый вздох отдаёт болезненной дрожью каждого нерва в организме, но почему-то именно сейчас хочется, как никогда вновь встать на ноги, покинуть эту чёртову больницу, увидеть солнце, вдохнуть свежий воздух и просто жить, даже радоваться этой жизни.

- Мы только что сделали повторный анализ крови Юнги. Скажите, он до исчезновения не сидел на наркотиках? Быть может, у него были какие-то причины принимать сильнодействующие психотропные? Дело в том, что мы нашли остатки смеси в крови, которая...

Голос врача звучит в ушах эхом, а перед глазами вдруг видится пакет, какой врачи крепят к капельницам. Юнги медленно переводит взгляд на капельницу, что присоединена к его руке, и если бы лицевые мышцы слушались, парень бы нахмурился. Тот пакет выглядел несколько иначе, и на нём была синяя матовая полоска понизу. От воспоминания об этом пакете рука отдаёт фантомной болью, как если бы по вене текла не кровь, а горячая вода, раскалённая лава, и в ушах эхом грохочет чей-то смех.

Попытки вспомнить ещё что-то, связанное с проскользнувшим под закрытыми веками, отдают болью в висках, и Юнги отгоняет непрошеные мысли, погружаясь в наполняющую его изнутри пустоту, по которой рябью бежит боль.

Долгожданная тишина и покой.