Двенадцать

87

Белый Майк шагает на запад, в сторону солнца. Поворачивает на Пятую авеню, где стоят заснеженные деревья и вытягиваются тени. В голове у него пусто, а руки холодные. От северного края Центрального парка он поворачивает налево и снова идет на запад. Дойдя до другого края парка, он направляется в Гарлем.

Он знает, куда идет. В собор святого Иоанна Богослова. Один из самых больших готических соборов в мире. Может, даже и самый большой. Белый Майк точно не знает. Тень от собора такая длинная, что не видно, где она кончается. «Зачем ты сюда пошел? — думает он. — Мог бы просто пройтись по Гарлему, чтобы тебя пристрелили, как Чарли. Да нет, тебя не застрелят, если ты будешь идти по Гарлему. Кто же убил Чарли?» Холодно. Белый Майк прибавляет шагу и заходит в массивные двойные двери.

Своды очень высокие, освещение тусклое, службы сейчас нет, ничего не происходит. Белый Майк смотрит на множество свечей и хочет зажечь еще одну, но не делает этого, потому что вообще-то не представляет как. Поэтому он только на секунду задерживает взгляд на этих теплых кружках света. Впереди стоит, наверно, тысяча старых церковных стульев, а за ними виден алтарь. Белый Майк слышит звук собственных шагов. Он проходит вдоль небольших притворов, и по величественному собору прокатывается эхо. Кругом все украшено дубом и позолотой. Наконец он подходит в Уголок Поэтов с надписями на стенах. Обычно он останавливается и читает такие вещи, но не в этот раз. Белый Майк проходит в середину собора и садится.

«А ведь предполагается, что в таком месте мы должны терять дар речи», — размышляет Белый Майк. Он сжимает спинку стула перед собой с такой силой, что фаланги хрустят, а костяшки становятся белыми. Полы его пальто лежат на полу возле стула, и Белый Майк понимает, что ему жарко и неуютно. В соборе очень тепло. Он снимает пальто, запрокидывает голову, опустив затылок на спинку стула, и разглядывает высокие своды. Краем глаза он замечает ссутулившуюся пожилую женщину. Ему внезапно приходит в голову, что его поза в этом месте может показаться странной и непочтительной, поэтому он ставит вытянутые ноги поближе к себе, подается вперед и склоняет голову.

Так он сидит долго. Позади него, среди моря стульев, сидит сгорбленная старая дама, а вдалеке — двое туристов, но они достаточно быстро встают и уходят, и есть еще один-два человека. А Белый Майк сидит и ни о чем не думает, вцепившись в спинку стула перед собой, опустив голову. В тускло освещенном соборе тихо, и все звуки повторяет эхо.

А потом он начинает думать о Чарли и о том, как, должно быть, Чарли умер. Вспоминается эпизод из фильма о войне, в котором солдат рассказывает, как пуля разрывает кожу, и все это показывают в замедленной съемке: вот она пробивает какие-то внутренние органы, и образуется свободный туннель, который потом заливает зеленоватой желчью. А когда рассказ заканчивается, все показывают в обратном порядке: туннель исчезает, желчь уходит обратно, кожа снова становится целой, а пуля летит задом наперед. Но такого, само собой, никогда не бывает. А потом Белый Майк, сам того не желая, вспоминает, как в следующем эпизоде того фильма корова подрывается на фугасной мине и как смешно было на это смотреть. Но тут он злится сам на себя за такие мысли и решает, что сидеть в соборе глупо и что пора уходить. Он перебрасывает пальто через руку и выходит на улицу.