двадцать четыре ножевых;

|х|

девятое марта две тысячи восемнадцатого года

и около шести вечера я встаю с кровати, кидая заблокированный телефон на кровать, шумно выдыхаю, отдираю засохшую жвачку со вкусом мяты от прикроватной тумбочки и запихиваю ее себе в рот; вкуса уже нет. голова не мыта пару дней, а футболку я не менял, кажется, неделю. но мне все равно. я как обычно надену куртку, ворот которой отвратно воняет сигаретами, и спущусь в магазин через дорогу. «две бутылки темного» - и этот день уже не кажется таким уж плохим. и сейчас на мне появляется моё двадцать пятое ножевое; прошло так много времени, а я все ещё жив; даже и думать не мог, что доживу до двадцать пятого дня рождения. в прихожей кидаю куртку на пол, прохожу на кухню и в тарелку кидаю остывший ужин; это пресное дерьмо просто невозможно есть, но выбора нет, в противном случае я просто выблюю вместе с желудочным соком сам желудок. пересматриваю фотографии, сложив нагло ноги на стол и закуривая прямо на кухне (запах, оседающий в комнате, душит; оно и к лучшему). где-то вдалеке отчаянный гудок поезда, что проезжает мою ж/д станцию. после этого крики пьяных мудаков под окном, осуждаю их, но разве я чем-то лучше? самодельная пепельница вбирает в себя окурок за окурком. ветер сквозит и обдувает босые ноги настолько, что холод проносится по всему телу; но носки не надену, плевать. даже если замёрзну прямо здесь, в кухне своей однушки; или упаду в обморок; или напьюсь до состояния, что размозжу себе череп; все будет в порядке. в мой день рождения можно все. стеклянное горло бутылки приятно прикасается к сухим губам, а жидкость обжигает язык. делаю звук музыки громче, дабы заглушить крики всех моих личностей, что просятся наружу. заткнитесь, суки, у меня блять праздник. дожил. здесь. может быть даже счастлив.

[тэхён]: с днём рождения, юнни.

да, теперь точно счастлив.