— Ты сильно на меня злишься?..
— Конечно нет, ты всего лишь разбил мой телефон за восемьдесят тысяч, — спокойно говорит Глеб, вытаскивая раздробленную сим-карту. — Слав, реально, вот как так можно?
— Я случайно, просто... — Михайлов замечает резкую напряженность Глеба, и поспешно затыкается.
— Ты же знаешь, как я ненавижу, когда ты начинаешь оправдываться.
— Прости, — Слава горячо обнимает Глеба, виновато выдыхает ему в шею. Он постепенно съезжает вниз, поглаживая плечи, ребра, бедра блондина. На него смотрят как на дико провинившегося ребенка (хотя так и есть), он смотрит с некой грустью, щеки горят от стыда и своей рукожопости.
Голубин тихо фыркает и обходит несколько пораженного Славу.
И как ему теперь, блять, извиняться? В кармане, вроде, не завалялись лишние восемьдесят к, а Глеб — не ванильная девчонка, которая простит всё за букет роз, коробку конфет и примирительный секс, где ей обязательно отлижут.
— Моя любовь стоит 80 тысяч? — Глеб аж вздрагивает от неожиданного вопроса. Он сбежал в другую комнату, чтобы обижаться там, но Славочка такой умный, сейчас предъявит кучу всего и наговорит ерунды.
— Что? — переспрашивает юноша, глядя на Славу исподлобья.
— Сколько стоит моя любовь? 80, 800 тысяч? Неужели ты меня не простишь и даже не дашь извиняться, будешь теперь вечно ходить и дуться на меня, да? Ну, да, я рукожоп, и что, и не таких любят, знаешь ли!
Сейчас уже Михайлов стал злым, от своей сначала ненастоящей злости повалил Голубина на кровать, нависая сверху. Он быстро расстегивает ширинку парня, слишком резко опускаясь вниз, вбирает сразу полностью, даже не давясь. Глеб в приятном ахуе, но ему не дают толкнуться глубже, и Славочка убирает со своего затылка непослушные руки блондина.
— Ты так и не ответил на мой вопрос, — шепчет Слава в губы сходящего с ума парня. Слава как бы случайно задевает чужой член пальцами, водя по низу живота, искренне издеваясь. Не вечно же быть ему пассивом.
— Ты дурачок, если думаешь, что я могу назвать цену твоей любви... — еле выпаливает Глеб, толкаясь и постанывая. Он хочет больше прикосновений холодных пальцев, мягких губ, влажного горячего языка.
— Раз я дурачок, то ты не кончишь, — «расстроенно» говорит Слава, тут же улыбаясь, замечая реакцию прихуевшего Глеба. Он проводит подушечкой пальца по чувствительной головке последний раз, убирает руку и выходит из комнаты.
— Михайлов! Вот же сука...
что, Глебушек, опять дрочить?
