Si(n)x

День третий

В зеркале он видел себя такого же, что и обычно: тёмная густая копна непослушных волос, что никогда не желала лежать так, как было нужно; на щеках, вперемежку с угрями, красовались порезы от бритвы, сменить которую всё или забывалось, или не желалось; пересохшие и кровоточащие губы, ведь он никак не мог избавиться от привычки облизываться на ветру, и бледная, полупрозрачная кожа с проглядывающими ветвями вен под ключицами, тянущимися вниз по предплечьям к острым корням из сухожилий на кистях. Маленькие розовые горошинки сосков остро реагировали на холод ванной комнаты. Тоска, словно шапка, покрыла голову Юнги, а в лёгких, которые всегда нещадно спирало от накатывающих воспоминаний, наконец-то стало пусто. И пустота эта растягивалась, как жвачка: прилипала к мышцам и окутывала, проникала в ткани и приживалась, становилась неотъемлемой частью Юнги. Но вместе с пустотой приходило и успокоение. Оно отсиживалось где-то на подкорке и ждало своего часа; ютилось, готовое в любой момент вырваться и занять главенствующее место в сознании.

Пять таблеток, одна за другой, исчезли в глотке Мина, подгоняемые парой больших глотков из чашечки рук. Он выключил кран, вытер губы тыльной стороной ладони и выпрямился. В зеркале вместе с Юнги вырос бледный тощий силуэт, состоящий из одних углов, тёмной копны на верхушке, чёрной дыры рта и двух щелей глаз со сдвинутыми на переносице бровями.
«Они ничего не видели», - крутилось на повторе в голове всё утро и весь вчерашний вечер. «Детективы видели лишь диалог, заснятый на камеру, но не всего. Почему?»
И вновь этот вопрос, который уже долгое время не выходил из головы, а болтался увядшей омелой прямо по центру сознания. Ответ на этот вопрос - Мин чувствовал - был на самом кончике языка, что наждачкой царапал нёбо и намеревался отсохнуть совсем, потому что через час его ждал следующий пациент.

Страх неизвестности пригвоздил его перед главным входом в больницу - в это пристанище душевнобольных, в которое попадали не по собственной воле.
Почему Юнги избрал именно этот путь в жизни он и сам не знал. Может, то была надежда залечить свои же раны, понять причины и следствия поступков других людей, помочь им разобраться в себе, чтобы нормально и спокойно прожить остаток дней, а после - себе самому.
Спасать души он предпочитал методом научным, нежели тем, который использовали в приюте при церкви. Избавление от внутренних демонов путём наказаний и молитв было не в его стиле, потому что он знал - это не помогает. Это обостряет все чувства и наоборот - даёт зелёный свет тому, что творится внутри; подстрекает на насилие, ведь оно и порождается оным. Искоренять жестокость прибегая к жестокости - это было изюминкой сестёр, ведь тело - только оболочка, которую даровал Господь. Она является просто материей, вместилищем святого, что именуется душой, которая тоже, несомненно, принадлежит создателю. Следуя их логике, человек - это ничто иное, как кукла, не имеющая ни собственных целей, ни мыслей, ни желаний. Любое неосторожное движение - порок, за которым следует наказание. Мыслить и грезить о природном - грешно. Господь не пустит тебя под крыло, ежели ты откроешься чему-то низменному, грязному. Воспевание девы Марии, стоя коленями на горохе, спасёт тебя, если только прославишь ты её, разве что, раз пять к ряду, еженощно на протяжении недели, потому что подглядывать за тем, как переодевается кто-то другой - не правильно. Мерзко - если это тоже мальчик.
Юнги помнит, как спал на животе около месяца, потому что раны от розг постоянно кровоточили, если касались простыней. Ему, наверное, попало бы меньше, наблюдай он за какой-нибудь девчонкой, но кто в силах приказывать внутренним демонам, породить которых, безусловно, помогла сестра Ким? Дурь выбить не удалось, но получилось накопить страхи и комплексы, от которых Юнги без особого успеха избавляется до сих пор.