Море волнуется раз.

Глава 12.

Слёзы счастья.

лента — в доме твоём

I Will Return — Skylar Grey

tom odell — another love (slowed down)

tom odell — flying (slowed down)

Я вижу, как наш Белоснежный светится изнутри, и мне хочется улыбаться. Балерина обнимает, обхватывает подлинную маму тонкими руками и плачет. Серебряная смотрит, как побледневшим, едва видимым дождём-песней, дождём-вестником, к нам пробирается, только в ней и в нас живущий сын, как он просит её пустить его домой, погреться и поболтать, но Голубоглазка не открывает окон, не говорит ни слова призрачному Светлячку, она лишь перехватывает ладони Сарочки и горячими от домашнего тепла губами, целует её жемчужную кожу. «Не плачь» — улыбчиво признаюсь я — «не замерзай этой осенью, не бойся», и тогда Эдвину тоже не будет холодно. 

Мама пальцами водит по мутным, запотевшим стёклам, просто, чтобы видеть. Чтобы смотреть, как напитанный влагой Её Дом взлетает вместе с далёкими лучами солнца и таким близким дождём, чтобы наконец-то очнуться и оставить всю скорбь в так долго молчавшей земле. Чтобы розы вновь цвели в саду и не обжигали. Самому никогда больше не обжигать других.

Мама говорит, что забыла, какая я хрупкая. Забыла, потому что училась у меня быть сильной, училась у меня и Незабудки вновь любить, а не думать о том, что её сына постигла несправедливость. Серебряная не плачет, она готова слушать, разговаривать с нами, гладить по рукам, если будет невыносимо больно, как и ей теперь всю оставшуюся жизнь. Маме плохо от мысли о том, что она могла не услышать тебя, когда это было так нужно. Вы ведь всегда были честны друг с другом.

Я хлопаю ресницами, закрываю глаза, чтобы не заплакать, не расстраивать Голубоглазку ещё сильнее, и мне больно оттого, что я не могу себе этого позволить. Я представляю Певицу, и мне так хочется петь вместе с ней, играть для неё, лишь бы хоть на секунду услышать целебный голос и почувствовать, что я нужна. Чтобы понять, Ласточка — ранимая. Такая же, как раньше, позволить себе быть такой.

Я сжимаю ладони в кулаки, а мама начинает петь, но её голос уже не кажется мне таким чистым, как в детстве, он дрожит и срывается, как у меня, поэтому я сбегаю в Дом Художника и его замечательной семьи. В дом Дюймовочки, с блестяще-прямыми тёмными-тёмными волосами, с зеркальными глазами, такими же невероятными, как и у единственного, но живого, брата и с руками-крыльями. Танцующую под песни Диспетчера и любимой Мишель, поющую о том, как только они умеют любить. По-своему. Когда ты чувствуешь себя самым особенным, потому что так и есть.