На метеостнации

4

Он шёл по центральной улице маленького городка, шёл не один: рядом была стройная, красивая женщина в красном платье и с жемчужными серёжками.

Они разговаривали, смеялись. Зубков иногда гладил её по попке, но она кротко отводила его руку. Они шли, и все вокруг смотрели на них: продавцы уличных лавок, мужчины, шедшие на работу, женщины, что вывешивали бельё на балкон. Все смотрели и улыбались.

Никите это не нравилось: когда смотрят на его женщину, на его жену. Он ещё крепче сжимал её руку, ещё сильнее тянул её, требуя, чтобы они шли быстрее.

Куда?

— К номеру, — говорит он то ли Тамаре, то ли сам себе.

Наконец они видят гостиницу. Берут у портье ключи, быстро поднимаются по широким лестницам, устланным коврами. На каком-то этаже коридор красный, двери от комнат красные, и даже ручки того же цвета.

Тамара отпирает дверь ключом из сумочки, они оба заходят, уставшие и довольные. Никита закрывает замок на два оборота, берёт девушку за руки, целует.

Во время поцелуя его руки поднимаются от талии к груди, аккуратно касаются её, точно ладони массажиста. Они танцуют без музыки, поют без слов. Оба смотрят друг на друга, как на что-то маленькое и ценное, неповторимое.

Наконец бретельки спадают, и Зубков мнёт грудь жены. Укладывает её на кровать, медленно ласкает, просовывает руку между ног.

Они долго занимаются сексом. В разных позах, иногда тихо дыша, а иногда и крича на весь номер. Даже если они доставляют кому-то неудобства — им плевать.

Они кончают вместе, стонут, смотрят друг на друга и под одну мысль и под одни слова засыпают.

Никита просыпается в своей квартире.

Видит, что кровать пуста. Встаёт, идёт на кухню. Ему почему-то тревожно, хоть это его дом и всё здесь ему знакомо. На кухне сидит Тамара и что-то читает. Какое-то письмо.

— Что это? — спрашивает муж.

Женщина смотрит на него, исподлобья, прямо на переносицу. У мужчины такое чувство, будто он голый в людном месте — дискомфорт в промежности, дискомфорт, ради бога, по всему телу.

— Что это? — повторяет он вопрос.

— Неважно, — Тамара закрывает конверт, кладёт его обратно на стол. — Это моё дело.

Некоторое время она молчит, а затем, глубоко вздохнув, спрашивает:

— Не хочешь за вчерашнее извиниться?

— За что? — Зубков садится за стол; такое чувство, что ничего, кроме вопросов, он с утра озвучить не может. — За то, что надрал тому парню задницу? За то, что он к тебе прикасался? К моей жене, да-да.

Девушка фыркнула, но не по-доброму. В глазах виднелась злость.

— Он был моим другом. Моим другом.

— А ты моя жена. И я не хочу, чтобы ты с ним виделась.

Тамара ещё минуту смотрит на мужа. Оба молчат, но каждый чувствует, что им есть что сказать.

Первым говорит Никита:

— Как бы там ни было, ты с ним не поедешь. У нас есть ребёнок, и ты будешь сидеть с ним. Точка.

— Значит, ты уже всё решил? Поставил меня в дом, как зеркало, чтобы смотреть, когда тебе захочется. А когда нет? И чтобы только ты в него смотрел?

— Нет, ну зачем ты опять начинаешь?

Тамара уходит, и молодой человек слышит плач ребёнка. «Черт».

Зубков ещё долго сидит на кухне. Пьёт кофе, смотрит телевизор. «Я люблю её и только я знаю, что ей нужно», — говорит он себе, но в душе чувствует, что что-то не так. Он сидит с этой мыслью дни, а может, и годы. Она растёт, как опухоль, вширь и в высоту, пока наконец не придавит его.

Ему захотелось в туалет. Резкая, непонятная боль в паху. Что-то гонит его в ванную, что-то... Никита идёт через коридор и шатается, точно пьяный, точно кто-то хорошенько его избил. Он открывает дверь, уже готовый приспустить штаны...

Он отшатывается. Спотыкается, падает. Он кричит, зовёт жену. Моча льётся в такт протекающему крану.

Конец. Всему конец.

Мужчина просыпается. Теперь уже наяву и не от того, что сон закончился. Просто кто-то взял его за руку.