Дорогой Билли Миллиган

2

Как только я открыл дверь, стеклянные книжки, висящие под потолком на толстых нитях, звонко зазвенели, перестукиваясь и отскакивая друг от друга. Запах бумаги, напечатанной свежими красками, прямиком добрался до носа, я сделал глубокий, как бездна, вдох и слился с этим блаженным ароматом в самом что ни на есть экстазе.
- Ты опоздал!
Я поднял голову. На балконе второго этажа стоял мой... мой, скажем так, Приятель. Крепкие руки сжимали в ладонях перила, готовые треснуть от любого напряжение. Белая свободная рубашка закатана до локтей, джинсы запачканы какой-то неизвестной мне субстанцией, а волосы, как обычно, стоят непреклонным дыбом. Если в общем, то выглядел он в точности, как Дев Патель – британский актер индийского происхождения. Думаю, вы слышали о таком. Фильм «Миллионер из трущоб» стал культовой картиной прошлого десятилетия. Практически все фильмы, в которых он играл, основаны на реальных событиях, отчего само его лицо в каждой картине внушало неизмеримое доверие и сопереживание. Практически тоже самое можно было сказать и о моем Приятеле.
Он спустился вниз, похрамывая на правую ногу (кстати, о причинах это хромоты, я так и не узнал за долгие годы нашего общения. Он не рассказывал, я не спрашивал) и сел за стол, заваленный беспрецедентным количеством бумаг.
- Я был в больнице.
- Я знаю, чем ты занимаешься, - сказал он, - можешь не упоминать, но не забывай, что у тебя есть работа, за которую тебе платят.
- Ну, за ту работу, которую я выполняю в больнице, мне тоже платят.
- Чем же? Остатками с обеда? – Безобидно усмехнулся он.
- Нет.
- В любом случае, мне сегодня без тебя не обойтись, раздевайся и быстрее принимайся за работу. Все бумаги уже на столе. Осталось только, не вставая с места, разобрать их до последней.
Все это время он ни разу не взглянул на меня. Такая уж у него была привычка. Смотрел в глаза только при необходимости разглядеть зрачок, иначе куда угодно в даль, но только не на тебя. Он считал, что, когда люди придумали ложь, глаза остались единственным доказательством нашей непорочности. И чтобы не расстраиваться или не разочаровываться в своих близких, он предпочитает принимать иллюзию правды, нежели выискивать ее настоящую сущность.
- Откуда столько бумаг? – Спросил я, вешая пальто во встроенный за дверью гардероб для работников.
- Сегодня поступило много переводов. Такое чувство, что всем вдруг приспичило прочитать все свои письма на другом языке.
- Ты серьезно?! – Возмутился я, с грохотов упав на стул и чуть не сбив небольшую горку помятых листов. – Переводческая деятельность вообще не наша специализация.
- Слушай, почему ты такой тяжелый на подъем? Ты ведь в идеале знаешь несколько языков. Совсем не сложно, я думаю, перевести несколько крохотных текстов общего характера. Что тебе стоит?
- Я не хочу ручаться за переводы личных текстов на другой язык. Это тебе не твои экономические кейсы решить. Для этого надо знать не только слова и грамматику, но и саму культуру страны, откуда происходит язык.
- Зачем это?
- А затем, чтобы случайно не перевести сомнительную шутку в оскорбление. Каждый народ, да что уж там, каждый человек воспринимает внешний мир в рамках своей культуры и ценностей, которые в ней заложены. И это совершенно естественно. Откуда мне знать, например, что подразумевают греки под выражением «смотри по сторонам». Угрозу? Предупреждение? Страх? Предвидение какое-то?
- Ты маячишь не в ту степь, приятель, вещи имеют ровно столько смысла, сколько значимости ты в них вкладываешь. Слышал про трудовую теорию стоимости?
- Да.
- Ну вот, а это мой аналог – смысловая теория вещей. Ну что, как тебе? Только что придумал.
- Оно и чувствуется.
- Что, стоит доработать?
- Откуда мне знать, честное слово. Это же твоя теория, я не могу прочесть твои мысли. Вот и сейчас, мы сидим с тобой в одной комнате, общаемся уже который год, но я все равно не могу знать твои мысли наверняка. А ты просишь меня пропустить через себя мысли других культур. Лингвистическая порнография какая-то.
Он томно вздохнул.
- Ты возьмешься за переводы или нет?
- А у меня есть выбор?
- Вот и отлично, - бросил он небрежно, словно делал мне практически несоизмеримое ни с чем одолжение, как если бы бросил кусок колбасы надоедливой дворняге.
Стоит, наверное, рассказать, как именно мы с ним познакомились. Произошло это около двух лет назад. Я тогда заканчивал первый курс на факультете журналистики в университете ***. Он учился там же, но на другом факультете (на каком именно, он до сих пор умалчивает), поэтому и предпосылок для нашего знакомства не было ни одной. После окончания весенней сессии и сдачи всех экзаменов, университет, а точнее небольшая группа активистов, именующих себя Студенческим советом, решили провести небольшую символическую вечеринку в честь окончания учебного года и, скажем так, внести это в список традиций университета. Вечеринка проходила в каком-то популярном баре в центре города, который арендовали на всю ночь специально для наших студентов. Не помню точно, что именно побудило меня пойти, но я все же собрался и поехал к полуночи к этому месту. Очередь у вдоха стояла практически на весь квартал. Охрана проводила тотальную проверку документов, чтобы случайно не стать причиной разгрома заведения или хуже того – расстрела студентов. Частая мировая практика массовых расстрелов поставила на уши практически весь наш город, и, если бы остальные города, страны и континенты взяли с нас пример ведения борьбы с терроризмом, в мире стало бы чуть меньше зла, чем было. Но никто не хотел думать об общем благе, всех почему-то беспокоила собственная одинокая шкура.
Короче говоря, я выстоял тридцатиминутную очередь и зашел внутрь. Басы ударили по перепонкам у самого входа. Но меня это вовсе не повалило с ног. Я слушал музыку и по громче практически каждый вечер через стенку спальни. Я, почему-то, знал, что не останусь надолго, поэтому решил сразу перейти к делу и поплелся в сторону барной стойки. Протискиваясь между горячими потными студентами, возбужденными всем, что было в этом баре – алкоголем, танцующими на сцене пьяными девушками, всеобщим ажиотажем, сдачей всех экзаменов, наступлением каникул, музыкой, друзьями, беззаботностью, иллюзией свободы. Заказал себе виски, повернулся лицом к толпе, чем совершил самую глупую ошибку. В приплюснутом состоянии, скажу я вам, не так уж удобно и пить. Я оказался зажат между столом и безудержно веселящимися студентами. Не знаю, как их, вас или кого-то еще, но меня такая обстановка не удовлетворяла ни в каком смысле. Трогательные эмоции, которые должны были расплыться на наших лицах, сменились раздражением и дискомфортом. Возможно, потому что я был один. Или потому, что мне было грустно с самого начала зарождения мысли прийти сюда в моей голове.
В таком положении я простоял не совсем долго. Толпы начали редеть, воздух чуть посвежел, а девушек стали силком стаскивать со сцены. Одна из них просто прыгнула на какого-то высокого худощавого парня, протягивающего ей руки, и они оба с грохотом полетели вниз, посмеялись собственной неуклюжести, подняли на ноги и с гордо поднятой головой двинулись к выходу. Юбка у девушки была задрана, как у ребенка, а парень так сильно вымок, что невозможно было разобрать, то ли у него голубая футболка с темно-синими пятнами, то ли наоборот.
И примерно в это время возле меня оказался Приятель.
- Неприятная сцена, - сказал он.
Я взглянул на его трезвое лицо, кивнул и повернулся обратно смотреть в даль.
- Какой курс? – Спросил он.
- Первый.
- А я второй.
Так уж сложилось, что в образовательных учреждениях возраст среди учащихся играл чуть ли не ключевую роль в построении межличностных отношений. Разница в год ощущалась как в несколько десятилетий. Старшие курсы всегда казались опытными, знающими, взрослыми и осознанными людьми, а младшие выглядели в наших глазах как дети. Поэтому в его голосе с той самой секунду и пронеслись нотки некоего самодовольства.
- Ммм, - промычал я.
- Как тебе здесь нравится?
- Не знаю. Мне не с чем сравнивать.
- Никогда раньше не был в барах?
- Нет.
- Ну ничего, скоро наверстаешь, я тоже на первом курсе таким был.
Вот отсюда и последовала цепь нудных наставнических реплик (не постоянных, но систематических).
- Ясно, - сказал я, сделав глоток.
Короче говоря, я уже и не вспомню этот пьяный спонтанный диалог во всех деталях, но наш разговор затянулся на несколько часов. Мы рассказали друг другу практически всю нашу подноготную, в точностях описали цели и амбиции, выразили свое мнение относительно экономико-политической обстановки в мире (с его инициативой) и пришли к тому, что он хотел бы заняться печатным делом. Его вдруг перед новым годом посетила мысль открыть собственную типографию, чтобы следить за всеми новейшими и острыми новостями, составлять свое мнение и публиковать все это в небольшой газете собственного выпуска. Я поинтересовался, почему он этого еще не сделал, на что он мне ответил, что он может выразить свою точку зрения и составить прогноз, но записать это на бумаге не способен.
- Я как лев, который пытается взлететь в небо, - скромно заявил он мне тогда.
Как выяснилось, он искал человека, который был готов придавать его мыслям красивую словесную форму, и этим человеком оказался я. На самом деле, мне не очень-то и хотелось связываться с такими утилитаристами, как он, уж слишком они черствые и банальные. Никакой поэзии в их жизни нет. Но тогда я грезил мечтами о всемирной славе, видел себя знаменитым журналистом, печатающимся в самых престижных газетах и журналах, надеялся однажды превзойти писательский гений Харуки Мураками, Федора Михайловича Достоевского, Габриэля Гарсиа Маркеса и многих других великих и непревзойденных прозаиков. Вот я и согласился.
Он переоборудовал первый этаж своей двухэтажной квартиры на одной их заселенных улиц в типографию, поставил два рабочих стола, купил груду бумаги, перенес всю лишнюю мебель наверх, купил вывеску и написал на дверном стекле «ОТКРЫТО 24/7». Попросил старого знакомого с факультета компьютерных технологий и прикладной математики создать ему забесплатно сайт, где разместил нашу электронную газету и еще несколько важных элементов вроде опросника по интересующим вопросам, окошка с предложениями по улучшению работы сайта и содержанию газеты, структуры нашей «организации», информации об открытых вакансиях и прочее.
Я в эти дела не лез, держался подальше от любой ответственности и ждал первой темы для первой статьи.
В конечном итоге, понеся небольшие убытки, мы вырвались на рынок, заняли там скромное место со скромной долей, но нашли своих потенциальных читателей, удержали постоянных покупателей и стали самой что ни на есть настоящей типографией с настоящей историей. Симбиоз утилитарного предпринимателя и журналиста выстоял на плаву.
С тех пор прошло два года. Вот и вся история.
Вернемся к тому, что я разобрал практически половину бумаг уже к 4 часам дня. Через пару часов мой рабочий день должен был подойти к концу. Я вспомнил, что не успел пообедать, и решил сделать перерыв. Вытащил из сумки приготовленные утром бутерброды с куриным филе, сыром, помидорами и листиком салата и отдался гастрономическому экстазу. Практически всегда я оставался наедине с собой. Приятель поднимался на второй этаж и, как настоящий босс, работал там в своем личном кабинете. Спускался вниз только по необходимости, заговаривал со мной только по работе, никогда не обедал на людях и не подпускал ни одну живую душу наверх. Скажу вам сразу, наша работа не стоила того, чтобы раздувать их нее такое большое и важное дело. Но чем больше значимости он вкладывал в каждую газету, тем больше смысла для него имело дальнейшее существовании организации. Смысловая теория вещей.
После обеда я закончил с остальной частью бумаг, выключил свет над столом, забрал куртку, попрощался с Приятелем и пошел домой.
До дома я добирался пешком, потому что жил не совсем далеко, а общественный транспорт в этот час пик не так уж и привлекал. Конечно, многим моим знакомым казалось странным мое страстное увлечение пешими прогулками в полном одиночестве. Они всегда вскидывали брови, изображая крайнее удивление, выпячивали глаза и хором бросали в лицо: «Один?! Ты правда гуляешь один?!» Кто-то считал, что я так оправдываю свою асоциальность, кому-то импонировала мысль о моем психическом расстройстве, а кто-то видел причиной отсутствие друзей. Что ж, каждый из них был прав. Я не мог спорить с людьми об их мнении. Они имели полное право думать обо мне в свободной манере без каких-либо самодовольных ограничений и запретов. Однако тот прискорбный факт, что они не хотели принимать мою правду, уж очень огорчал. Ведь на самом деле, я просто очищал мысли. Включал какую-нибудь непопулярную музыку, может кого-нибудь в стиле фолк, или поп-стиле, а порой даже соул. Неважно, кто именно играл в наушниках, чувства должны были тянуться к каждой ноте, а музыка соответствовать каждой эмоции. Слушать песни для поднятия настроения, кстати говоря, было последним, что я любил в этой жизни.
Так вот, я включал музыку и прогуливался по городу до тех пор, пока не расставлял каждую мысль на свое почетное место. Голову я представлял как записную книжку или пустой стеллаж. Переходил дорогу на зеленый свет, додумывал какой-нибудь насущный вопрос и записывал результаты в нужной графе с нужным названием или же убирал прочитанный том на нужную полку. Потом, конечно, снова терялся, и приходилось возвращаться обратно, чтобы исправить ошибку в записи или переставить книги местами. Такая медитация мне нравилась. Однако поглощенность собственными мыслями не всегда приносит пользу. Иногда мне кажется, что мой мозг раздувается до таких невероятных размеров, что череп готов расколоться на крохотные осколки, чтобы выпустить поток этих совершенно несвязных, запутанных, излишне затейливых, болезненных мыслей, которые становятся уже не подтверждением твоего существования, а скорее ношей (издержками) твоего ума.
Я добрался до дома не слишком поздно, но ни есть, ни пить, ни браться за дела не было желания, поэтому я приготовил постель, принял душ и лег. Удушливый воздух иссушил мое тело, я открыл окно, глотнул немного свежего воздуха и лег обратно. С улицы раздавались гулкая мелодия города. Голоса людей, прерываемые ветром, лай собак, рев мотора проносящейся рядом машины, какие-то ремонтные работы на фоне. Я вслушивался в каждый их них безучастно, практически отвлеченно. Смотрел на кривой изгиб плинтуса и вздутый от влаги паркет, распылял мысли и томно выдыхал внутреннее напряжение.
И вдруг в этот момент передо мной вырос образ девушки из психбольницы. Я совершенно забыл про Доктора и его заманчивое предложение. Что должно было скрываться за ее историей, чтобы он говорил об этом с таким трепетным волнением и еле уловимой дрожью в голосе? Казалось, это должно было быть связано не только с ней, но и с ним самим, иначе его беспокойство не имело бы оправдания.
«Чего я хочу больше? Узнать тайны самой нашумевшей психиатрической больницы и ее гениального владельца? Или услышать таинственную историю незнакомого мне пациента? А что если это и есть их главная тайна? Или Доктор пытается улизнуть от интервью таким хитрым ходом? Но зачем? Он ведь был согласен, с чего бы ему передумать?»
Я не мог определиться только лишь по одной причине – пронзительному взгляду, встретившему меня после упоминания о девушке. В противном случае, не будь такой реакции, я без сомнения склонил бы свой выбор в сторону психбольницы. А сейчас приходилось взвешивать все «за» и «против». До чего неприятное положение – принимать решение, не зная последствий.