Змеиная паутина

5

Бывшие узники, «расквартированные» в комнатах Малфой-мэнора, постепенно идут на поправку. Двадцать шестого января мы приводим в сознание троих из них, в том числе и Долохова. И после этого я понимаю, что раньше жил спокойно. Долохов почему-то считает, что я теперь ему ближайший друг, и постоянно трется у меня в комнате, болтая без умолку, не давая мне толком заниматься. Он говорит обо всем, но больше, конечно, о Дурмстранге, решив, видимо, что эта общая тема будет мне интересна. Вторая тема в его монологах — это служение Лорду. Спустя пару дней я бы мог написать толстую книгу под названием «Антонин Долохов — путь Вальпургиева Рыцаря», если бы, конечно, захотел. Во время совместной варки зелий с Северусом Снейпом я буквально радуюсь жизни в компании немногословного хогвартсовского учителя, который не лезет в мою жизнь и не вещает о своей. Двадцать девятого января в себя приходят оставшиеся беглецы, и Лорд разрешает мне первого февраля пойти на занятия. Новость воспринимаю с облегчением — мне еще предстоит много наверстывать. Доходить на практику Лорд еще разрешил, а вот уже на занятия не отпустил, велев заниматься бывшими узниками. Гермиона мне пишет. Пишет много, совы прилетают два или даже три раза в неделю. Пишет на мой лондонский адрес, откуда письма забирают домовики Малфоя. Я же разумом понимаю, что писать Гермионе — не самая лучшая идея, что необходимо заканчивать наше с ней общение, как-нибудь отшить ее… Нахамить, в конце концов, чтобы отбить у нее желание со мной общаться. Но не могу. Каждое ее письмо для меня оказывается важнейшим в жизни. Даже важнее писем от матери. Сжимаю в руках пергамент с ровными чернильными строчками. «…Учеба идет неплохо. Амбридж назначили на должность директора. Не уверена, что школьных сов не перехватывают, поэтому отправляю письмо из Хогсмида. Надеюсь, что оно попадет тебе в руки…» Строчки расплываются перед глазами. Мне до боли хочется помочь тебе, Гермиона. Но я не знаю, как. И не только помочь. Мне не хватает тебя, не хватает твоего присутствия. Не хватает твоих живых глаз и улыбки. Не хватает твоего голоса… Всей тебя. Я думал, что могу от тебя отказаться. Думал, что ты разочаруешься в скучных и пустых ответах, и мы разойдемся, как в море корабли, но после того, как ты ворвалась в Мунго… Я не могу отпустить тебя, Гермиона Грейнджер. Хотя весь мой разум говорит об этом — «Отпусти, забудь, откажись». Я отчетливо понимаю, что могу погубить тебя и себя, но… Оно выше меня. — Гер-ми-о-на, — старательно проговариваю вслух неудобное и непривычное имя. — Гер… ми… о… на… За спиной хлопает дверь. Резко оборачиваюсь, выхватывая палочку. Долохов. — Дурмстранг, — выпаливает он традиционное приветствие дурмстранговцев и оказывается рядом со столом. — А что это у тебя? Не успеваю отреагировать, как письмо Гермионы оказывается в руках у Долохова. — «…очень хочу с тобой увидеться…» — зачитывает он первые попавшиеся строчки с омерзительной интонацией, а я ощущаю, как мои глаза застилает красная пелена, поднявшаяся откуда-то из нутра. — Положи. На место, — ледяным голосом произношу, утыкая палочку в шею Долохова. — Немедленно. — О, — Долохов скашивает глаза, но не смущается. Тем не менее, письмо кладет на стол бережно и осторожно. — От девки письмо? Молчу, лишь смотрю на мужчину. — Ну да, разумеется. Или от парня? Не, ты нормальный же… Палочка по-прежнему упирается в шею, вдавливая кончиком небольшую ямку. — Слушай, ну не горячись! — Долохов, видимо, еще не растерял остатки мозгов. На его лице проскальзывает проблеск понимания. — Прости, ну не знал, что ты так отреагируешь. Опусти палку. Прищуриваюсь, но палочку опускаю. — Хех, — Долохов ободряется, сдвигает мои книги и усаживается на край стола. — Слушай, а она откуда? Местная? Хотя да, местная — пишет тебе на английском… — Местная, — соглашаюсь. Но желания распространяться о Гермионе нет совершенно. — Сколько ей? С тобой вместе учится? Или была пациенткой? Одаряю настырного мужчину злым взглядом. — Ну не кипятись, Вить, — примиряющим тоном произносит Антонин. — Думаешь, я молодым не был? Эх… как вспомню то золотое время… В Дурмстранге-то… ничего ведь не изменилось, так и не выпускают в учебный год на материк? — Не выпускают, — подтверждаю. — Только на каникулы. — Вам тоже, как и нам, оставалось только в женское общежитие заглядывать, — мой собеседник фыркает, вспоминая. — Только на каникулах удавалось оторваться в борделе. Ты в какой предпочитал бегать — в маггловский или магический? — Ни в какой, — бурчу. — А чего так? Ты это… у тебя там все нормально работает? Ты чего меня пугаешь? Вздыхаю, стискиваю зубы. — Я играл в Национальной Сборной по квиддичу, — терпеливо говорю. — У меня не было времени на бордели. После тренировки я ползком до кровати добирался и отрубался, едва подушку видел. — Упущение… — досадливо говорит Долохов. — Надо наверстывать! Я тут чудесное местечко знаю… Там девочки — как на подбор! Такие лапушки! Тебе понравятся! Если, конечно, он еще работает… Четырнадцать лет прошло, как-никак… Хотя… в сорок третьем работал, что ему каких-то полтора десятка! Молчу. Долохов спрыгивает со стола и дергает меня за рукав. — Пойдем! Прямо сейчас! Я только Лорду скажу, что пошел прогуляться. Не двигаюсь с места. На столе по-прежнему лежит письмо Гермионы. Мне меньше всего сейчас хочется идти в бордель. Долохов останавливается. — Невеста твоя? — вдруг совершенно другим тоном произносит он. Я с удивлением различаю сочувствие в его голосе. — Тогда понятно, что тебя в бордель не тянет. Я тоже… Когда Настюша была, на других девок даже смотреть не мог… Эх… Перевожу взгляд на Долохова. Он, конечно, рассказал мне много чего, но они все были о деятельности Антонина в рядах Рыцарей. А о личной жизни он не говорил вообще ничего. Даже не говорил, что подтолкнуло его на этот путь. Пришел и пришел. Принял Метку и принял. А что, почему… — Прости старого дурака, — Долохов опускает голову. — Совсем ошалел от этой свободы… Эта неловкость моего собеседника вдруг пробуждает во мне странный азарт. — А пошли! — говорю, хлопая руками по столу. — Не невеста она мне. Так, в Хогвартсе познакомились. Развеюсь. Отвлекусь. Долохов награждает меня испытывающим взглядом, а потом широко улыбается. — А пошли! Выходим из комнаты. * * * Прежде, чем мы покинем Малфой-мэнор, Долохов заглядывает в кабинет Лорда. Возможно, это когда-то был кабинет Малфоя, но разницы уже нет. — Мой Лорд, — произносит Долохов по-русски, втаскивая меня вслед за собой в кабинет, — мы… погулять пойдем. Вы не против? Лорд откладывает книгу, которую читал, вздергивает бровь. Замечаю заглавие на французском. Поспешно опускаюсь на одно колено. — Антон-Антон, — фыркает он. — Ты бы «Пророк» глянул за январь. Там твоя морда на первой полосе. И куда ты собрался с такой рожей? И Виктора за собой потащил. Ты его еще засвети в своем обществе. Я, конечно, знаю, что Лорд владеет русским. Но то, что Лорд владеет и жаргоном… — Эм… мой Лорд, — Долохов не сдается, — я ж не дурак какой. Оборотное выпью. У нас же запас вроде как есть. — Есть, — соглашается Лорд. — Только ты так и не сказал, куда собрался. — К мадам Лулу, — смущенно произносит Долохов. — Мой Лорд… ну, это у Руди жена, а я холост, аки перст. Ну и… — Ага, а Виктора, значит, за компанию? — Типа того, — соглашается Долохов. — Парнишка молодой, покажу ему, что где… — Уверен, что он в твоих советах нуждается? От обсуждения меня в подобном контексте начинают пылать уши. И не только уши — еще и лицо. Уверен, у меня даже плечи покраснели. — А чего нет? Ну не с правой рукой же ему все время тискаться. Лорд ничего не говорит, но я слышу его протяжный вздох. — Антон… Ты как был простым, как «дважды два», так и остался. Чистокровный маг, а такие манеры… Господин Крам, вам господин Долохов не досаждает? Э? Вздрагиваю от неожиданного вопроса, но мотаю головой. — Нет, мой Лорд, — отвечаю так же по-русски, что очень непривычно. — Все в порядке. — Ну хорошо, — делает вывод Лорд. — Идите. Только чтобы утром были. Ты, Антонин, здесь, а Виктор на занятиях. Вам ясно? — Так точно, мой Лорд! — выпаливает Долохов и выталкивает меня прочь из кабинета. * * * Оборотное у нас есть — даже много. Лично варил. Ну, часть. Часть варил Снейп. Долохов порывается войти в кладовую, но я не пускаю. Еще не хватало, чтобы все подряд навещали наши запасники. Думаю, какое зелье взять — свое или Снейпа. Решаю взять оба вида. Заодно захватываю несколько подписанных пергаментных конвертов с волосами магглов, которые лежат тут же. «Мужчина, ок. 40 лет, рыжий, рост ок. 6’1”» «Юноша, ок. 17 лет, брюнет, рост ок. 5’8”» Отдаю «богатство» Долохову. — Зачем столько? — Долохов принимает у меня из рук флаконы с конвертами. — Нам туда дойти да обратно. — А там? — А там не надо, — мужчина фыркает. — Еще я под Обороткой не трахался… У мадам Лулу полная секретность. Там хоть Министр будет, никто не узнает. И она никому не скажет. Этим и славится. — А ее… сотрудницы? — А ее девочек потом заобливиэйтим, — говорит Долохов и тут же поясняет, видя мое хмурящееся лицо. — Не переживай, они с этим условием и работают. Пожимаю плечами. Долохов читает надписи на конвертах, раскрывает первый попавшийся, достает волос и кидает в первый же попавшийся флакон. Зелье шипит, меняет цвет. — Ну, поехали, — вздыхает мужчина и единым духом опустошает флакончик. Изменение от Оборотного — зрелище малоприятное. Долохова корежит, его лицо плывет, как резиновое, но спустя небольшое время передо мной встает совершенно другой человек — темно-рыжий мужчина с крупным носом и светлыми глазами. — Погнали! — чужим голосом говорит преобразившийся Долохов. * * * После парной аппарации оказываемся в незнакомом мне тупичке. — Это Лютный, — говорит Долохов, видя, как я оглядываюсь. — Мадам Лулу недалеко. «Мадам Лулу» действительно недалеко — мы выходим в более широкий проулок и тут же оказываемся на покатых ступенях. Рядом приютился облезлый фонарь. — Фонарь, — объявляет очевидное Долохов, ткнув в него пальцем. — А почему он белый? — интересуюсь. — Вроде должен быть красным. — А он и был красным. Сорок лет назад. Фыркаю. — Кому надо — тот и так знает, — философски заключает мой спутник и толкает низенькую дверь. Внутри обстановка разительно отличается от того, что снаружи. Мы оказываемся в богато обставленном холле. Около стен приютились мягкие диванчики. На некоторых лежат толстые пергаментные альбомы. На стенах — темно-красный гобелен, на удивительно больших окнах — такие же темно-красные шторы. Кроме той двери, в которую мы вошли — еще одна — деревянная, массивная. — Падай, — говорит Долохов, сам плюхаясь на один из диванов и хватая альбом. — И альбом возьми. Выберешь себе красавицу! Усаживаюсь на край дивана у противоположной стены, разворачиваю альбом. Колдофото. Но в отличие от привычных мне колдофото, на этих улыбающиеся девушки не только весело машут мне рукой, но и разворачиваются, нагибаются, демонстрируя все свои «прелести». Организм тут же отзывается на увиденное. — Ну что, выбрал? — интересуется Долохов, видимо, заметив мою реакцию. Указываю пальцем на одно из колдофото. — Да, вот эта неплоха… — Можешь не одну, — комментирует Долохов, глядя, как я перевожу взгляд на другую страницу. С двумя? — Не, одной хватит. — Тогда ткни пальцем в выбранное фото, — поясняет Долохов. — И выйдет мадам Лулу. Так и делаю. Но вместо мадам Лулу из двери выходит выбранная мною девушка. — Привет, — она с нежностью улыбается мне. — Рада видеть тебя здесь! Улыбаюсь. — Ну что, иди, герой, — фыркает за спиной Долохов. — Удачи! — И тебе, чтоб не упал, — отзываюсь и следую за приглашающим жестом девушки. Долохов позади хохочет. * * * Девушка ведет меня по узкому коридору, по обеим сторонам которого простые двери без пометок или номеров, толкает одну из них. Мы оказываемся в небольшой комнате с широкой кроватью, устланной чистым светлым покрывалом. В комнате так же есть небольшой бар, два кресла, шкаф. Обстановка кажется мне уютной. Замираю, останавливаясь. — Тебе нужно подождать? — интересуется девушка. — Выпьешь чего-нибудь? Второй вопрос мне понятен, но первый… Недоумеваю. — В смысле — «подождать»? — уточняю. — Ну… — девушка делает неопределенный жест. — Пока Оборотное спадет, — уточняет, видя мои непонимающие глаза. — А… — до меня доходит. — Нет, не надо. Я не под ним. — Да? — девушка поворачивается ко мне, с любопытством оглядывает. — Ты что ли Крам? Ловец сборной Болгарии, который на чемпионате снитч поймал? Хлопаю глазами. Впрочем, чего я ожидал. За этот год вряд ли обо мне забыли. — Да, — киваю. — А что? Девушка внезапно широко улыбается, обнажая ровные белые зубы, откидывает назад длинные вьющиеся волосы каштанового цвета. — Здорово! А я думала, кто же у такого человека сумел волос достать! А тут сам Крам! — Любишь квиддич? — сажусь в кресло и прошу: — Налей мне что-нибудь. На твой вкус. — Вина? Или чего покрепче? — девушка с готовностью поворачивается к бару. — Не сильно крепкое. Можно вина. Сегодня я решаю позволить себе выпить. Передо мной оказывается бокал с тягучей красной жидкостью. Пригубливаю. Неплохо. Конечно, не то, чем меня угощал Люциус… Но рассчитывать на одно из самых дорогих вин в мире в каком-то борделе — глупо. — Квиддич — люблю, — девушка садится на кровать, скидывая мантию. Под мантией у нее нет ничего. С удовольствием оглядываю точеную фигурку с небольшими грудями. Лобок выбрит аккуратно, лишь оставлена узкая темная полоска волос. — Как тебя зовут? — интересуюсь у девушки. — Кэти. Отставляю бокал, поднимаюсь на ноги. Кэти встает мне на встречу, подходит, бережно кладет руки на плечи, проводит пальцами по груди, касаясь каждой пуговицы. Ее волосы пахнут горькими травами. Запускаю пальцы ей в волосы. Заминка возникает, когда Кэти стягивает с меня мантию и пытается снять рубашку. Мысль, что она увидит мою Метку, окатывает ледяным душем. — Не надо, — вцепляюсь в рубашку. — Как хочешь, — Кэти тут же отпускает несчастный предмет одежды, ничуть не смущаясь. Ее руки перебираются на штаны. — А штаны снимешь? — Штаны — да, — соглашаюсь. — Или… может, я? — в голосе Кэти проскальзывают мурлычущие нотки. — Ты не против? — Нет, — отвечаю, ощущая, как ловкие пальчики расстегивают ремень, и штаны спадают на пол. Кэти… * * * Из заведения мадам Лулу мы с Долоховым выбираемся утром. На улице уже светло. Антонин в уже в другом облике — из второго конверта. Долохов стоит на крыльце, расправляет грудь, вдыхает свежий воздух. — Хороша погода! Хотя у нас в России лучше… Блин, тыщу лет там не был. А ты сам откуда? — Из Болгарии, — отвечаю, тоже наслаждаясь утром. Вокруг в воздухе еще витает запах Кэти. — У нас поместье недалеко от Софии. — С?фия? — Долохов щурится. — Всю жизнь думал, что произносится с ударением на второй слог — Соф?я. — Соф?я — это женское имя, — недовольно говорю. — А столица Болгарии — С?фия. — Век живи — век учись, — философски замечает Долохов. — Ну что, малой, понравилось тебе? — Неплохо, — киваю, понимая, что он имеет ввиду проведенную ночь. — А тебе? Долохов одаряет меня подозрительным взглядом, потом фыркает. — Малой, я четырнадцать лет не видел ничего, кроме стен, решетки и дементоров. С дементорами как-то трудновато шуры-муры мутить. Мне бы даже старая тетка понравилась. Хорошо, Лорд позволил выбраться сюда! — Ты не ори, — одергиваю. — За языком следи, не дома. — Бл…, точно. Спасибо, малой, — кивает Долохов. — Только тут все равно никого нет. — Угу. Только ты не знаешь наверняка. Знаешь поговорку — «И у стен есть уши»? — Угу, — кривится в ответ Долохов. — Ну что, домой? Тебе ж еще на учебу вроде бы… — Да, — киваю. — Но я домой заскочу. Переоденусь да душ приму. Мой спутник кивает, и мы аппарируем в Малфой-мэнор. * * * От пришедших в себя после Азкабана Рыцарей становится многолюдно. За ужином не бывает меньше пятнадцати-двадцати человек. Но кроме Долохова, ко мне не пристает никто. Тем не менее, я узнаю имена некоторых из них — троих Лестрейнджей — Рабастана, Рудольфуса и его жену Беллатрикс, тех самых, кто был самым тяжелым пациентом; Августуса Руквуда и безымянного Джагсона. Вернее, имя у него-то есть, но все обращаются к нему по фамилии. Ну, еще есть некие Мальсибер и Трэвэрс. Как их зовут, тоже понятия не имею. У остальных не знаю даже фамилий. Кстати, выясняю, почему в списке «Пророка» семнадцать человек, а у меня — тринадцать. Двоих узников умудрились потерять горе-перевозчики на метлах, еще двое смотались под шумок. Не наши… в смысле, не Рыцари. Одергиваю себя, поняв, что назвал Пожирателей Смерти «нашими». Не «наши» они. Они для меня должны и будут оставаться врагами. А я — шпион в их стане. Деструктивный элемент. Правда, пока плохо получается… С Гермионой удается увидеться три раза. Мы, как и раньше, ходим в то же самое кафе. И каждый раз я уговариваю себя не идти. Но не могу. Она для меня — как солнце в ясном небе. Хотя я вижу, как ей тяжело дается этот год — она похудела, стала бледной, под глазами залегли круги. Один раз, услышав громкий гудок машины на улице, Гермиона подскакивает, выхватывая палочку. — Успокойся, — успеваю перехватить ее руку. — Все в порядке. — Да, Виктор, — Гермиона вскидывает на меня глаза, в которых угасает напряжение. — Прости. Просто… — Просто этот год выдался очень тяжелым, — понимающе говорю. Гермиона кивает, кладет палочку на стол и прячет лицо в руках. — Как тебе удается выбираться? — интересуюсь, чтобы разрядить обстановку. — Так… в Хогвартсе есть пара секретных тоннелей… вот через них. — Ого, — вскидываю брови. — Хулиганка. Гермиона улыбается, и от ее взгляда мне делается тепло, как в летний полдень. — А ты? У тебя в школе были секретные ходы, которыми вы сбегали в город? — Наша школа расположена на острове, — объясняю. — Только кораблем можно выбраться. Смысла от секретных ходов — никакого. — А, — Гермиона кивает, отпивает кофе. — А расскажи про школу? Она большая? Сколько там учеников? — Большая, — согласно киваю. — Учеников… тысячи полторы, может — две. Никогда не считал. — Ого… а какие у вас факультеты? Как отбор происходит? — Факультеты… Факультетов три. Маггловедческий, Целительский и Боевой Магии. Отбор… Отбор проходит в начале марта. Детей привозят в школу, проводят несколько тестов. А потом отправляют назад. Некоторым говорят приехать первого сентября — значит, их приняли. — Некоторым — это скольким? — Примерно каждому четвертому-пятому, — поясняю. — У нас тяжело учиться. И от детей требуется не только уровень магии, но и развитый ум. Первые четыре года все учатся без какого-либо деления на специальности, разве что каждый год перераспределяют по успеваемости — в «А» класс идут сильные ученики, в «Б», «В» и так далее — все слабее и слабее. В пятом классе уже можно выбрать факультет. — А сам ученик выбирает? — Как правило, да. Но уже строгое разбиение происходит в восьмом классе. С восьмого по одиннадцатый класс все распределены. И буквы у классов меняются — «Б» — значит «Боевая Магия», «М» — маггловеды, «Ц» — Целители. — Одиннадцать классов?! — с ужасом вопрошает Гермиона. — Это тебе сколько сейчас лет? Двадцать три? — Девятнадцать, — улыбаюсь. — У нас в школу идут с семи. И учатся одиннадцать лет. Так что мы в одиннадцатом классе ровесники ваших семикурсников. — А, — моя собеседница с облегчением вздыхает. — А я уж подумала… А ты в каком классе учился? Буква, я имею ввиду. — В первом классе меня распределили в «В». Во втором я попал тоже в «В», а вот уже в третьем и четвертом — в «Б», потому что стал лучше учиться. На факультет Целителей попал в седьмом классе. И так до одиннадцатого просидел в «Ц». — А у нас Шляпа распределяет, — Гермиона обхватывает чашку с кофе ладонями. — Меня на Гриффиндор распределила. Хотя предлагала Рэйвенкло. — Рэйвенкло — это там, где умные учатся? — Ну… вроде того. Зато на Гриффиндоре — храбрые и отважные! Там сам Дамблдор учился! — пытается оправдаться девушка. — Да, отваги тебе не занимать, — оценивающе гляжу на девушку. — Свалить из школы аж в маггловский Лондон! И зачем — на какое-то свидание! Шутка не удается. Гермиона глядит на меня широко раскрытыми глазами, в которых пробуждается боль. — Ты — не какое-то свидание, — тихо говорит она. — Ты мой друг. От такого простого признания становится больно самому. Гермиона, девочка. Знала бы ты… Прикасаюсь пальцем к ее щеке и вытираю выступившую слезинку. — Не плачь, — успокаивающим тоном произношу. — Не надо. Я не стою твоих слез. — Нет, стоишь! — Гермиона вскакивает из-за стола, вцепляется в меня обеими руками. — Ты стоишь! Ты стоишь больше, чем все эти напыщенные снобы! Точно Гриффиндор. В ее голосе, поведении с лихвой хватает отчаянья и какой-то безбашенности. Хотя… что ты сделаешь, девочка, когда узнаешь? Я не спрашиваю «если». «Когда» — тайное всегда становится явным… — А где ты живешь? — вдруг тихо на ухо спрашивает Гермиона. — Не хочу сидеть тут среди людей. Пойдем к тебе? Сглатываю, вспоминая комнату в Малфой-мэноре. — Я… И вдруг в памяти яркой вспышкой возникает скромная квартирка Анны Фоминичны. — Тут, недалеко, — сглатываю еще раз. — Аппарируй? — Пешком дойти можно, — качаю головой. — Незачем магглов смущать. — Тогда пошли! — Гермиона тянет меня за руку. Покорно следую за девушкой. Все мое существо требует прогнать Гермиону, но я не могу. И поэтому мы идем по шумной улице Лондона, поднимаемся по узкой лестнице в подъезде. Около дверей возникает заминка. Ключи остались в Малфой-мэноре, маггловским способом попасть в квартиру не получится. Пару секунд хлопаю глазами, а потом обхватываю Гермиону и просто аппарирую в кухню. — Здорово! — Гермиона оглядывается, когда мы наконец встаем на пол в моей квартире. — По-моему, я на этот адрес писала тебе письма. — Да, — киваю. — Тут ты и живешь? — Вообще-то нет, — качаю головой. — Иногда… бываю. А так… есть общежитие. Но там народу больше, чем в твоем кафе, — вспоминаю суету Малфой-мэнора. Да и не сдурел я до такой степени, чтобы тащить Гермиону туда. — А… А это твоя квартира? — Нет, — снова делаю отрицательный жест. — А чья? — Анны Фоминичны, — язык оказывается быстрее головы. — А… это кто? — Профессор Риддл, — поясняю. — Ого… а… как так вышло? — После Турнира мне пришло приглашение в Святой Патрик, — не вру, но лихорадочно собираю факты так, чтобы к ним нельзя было придраться, — а профессор Риддл тоже выпускница Дурмстранга. У нас принято… помогать своим. Поэтому, так как меня приняли на второй курс, не было известно, дадут ли мне место в общежитии. Ну и, поскольку профессор Риддл жила в Хогвартсе, то пустила меня сюда. Все равно квартира стояла пустой. — Ясно, — Гермиона деловито заглядывает в шкафчики. — А у тебя есть хотя бы чай? — Наверное, — пожимаю плечами. — Понятия не имею. Гермиона возится еще немного, но потом выуживает начатую пачку «Липтона». — Ну вот! Ты не против, если я чай заварю? Усмехаюсь, вспоминая, как она деловито рылась в шкафчиках. — Не против. Гермиона откапывает чайник, наполняет его Агуаменти и кипятит Бойлио. А я смотрю на нее и не могу оторваться. Я готов смотреть на нее бесконечно. Солнечные лучи из окна просвечивают сквозь кудри Гермионы, словно нимб. — Вот, — на столе появляются две чашки с дымящимся напитком. — Молока я не нашла, сахара тоже. — И ладно, — пожимаю плечами. — Знаешь, как я устала, — Гермиона усаживается напротив, тяжело вздыхает, глядит в окно. — Иногда мне кажется, что все это тяжелый сон. — Я понимаю, — говорю. — Год нелегкий. — Да и вообще… Эта ожидание войны с Тем-Кого-Нельзя-Называть выматывает. А Министр не верит. Дамблдора отстранили… Иногда хочется проснуться… и чтобы этого всего не было. — Понимаю, — повторяю. — Тяжело, когда не верят в очевидное. — Ты мог бы рассказать! — вдруг вскидывается Гермиона. — Тоже подтвердить, что видел его возрождение. От неожиданности давлюсь. — И как ты себе это представляешь?! — вздергиваю бровь. — Приду в Министерство и скажу — здравствуйте, мол, я тоже Лорда видел? Опоминаюсь, конечно, уже после того, как с губ срывается пресловутое «Лорд». Но Гермиона не обращает внимания. Или делает вид. — Ну почему же! Тебе поверят, ты ведь не только Победитель Турнира, еще и звезда квиддича! Тебе не могут не поверить! Качаю головой. — Ежели вашему Поттеру не верят… я-то тут кто… — Но два голоса лучше, чем один! Гермиона вскакивает со стула, вцепляется руками в волосы. — Виктор, но ведь нельзя! Ты видел, что про него в «Пророке» пишут? Что он свихнулся! А Гарри нормальный! Так ведь нельзя, нельзя, нельзя! Гермиона истерично кричит, тряся руками. Подскакиваю к ней, обхватываю хрупкое тело. — Тихо, девочка, тихо… — говорю, успокаивая. Гермиона всхлипывает, утыкается мне в мантию и разражается рыданиями. Молча глажу Гермиону по спине, понимая, как тяжело ей пришлось. И от нелепости ситуации делается не по себе. Я, клейменный Пожиратель Смерти, утешаю магглокровую девчонку, стоя на маггловской кухне. — Тихо, милая… Все будет хорошо, — говорю какую-то ерунду, лишь бы Гермиона успокоилась. Ее слезы — неправильно. Гермиона кивает, по-прежнему уткнувшись в мою мантию, а потом поднимает голову и прикасается губами к моим губам. И мозги отключаются. * * * Включается голова, однако, слишком поздно — на разворошенной постели, когда я, сотрясаясь от уже заканчивающегося оргазма, нависаю над распростертой Гермионой. Абсолютно голой. На мне — лишь рубашка. Край сознания обмирает от облегчения, что Гермиона не увидит Метку, но другая часть словно окатывает меня холодным душем: «Что же я наделал?» Отшатываюсь, глядя в ужасе. Ужас усиливается, когда замечаю следы крови — на себе, Гермионе, простыне… — Что? — Гермиона садится на постели, поджимает ноги. Видит меня и спохватывается. — Виктор, все в порядке! Делаю шаг назад. — Мне уже есть шестнадцать! — Гермиона спускает ноги, встает на пол и слегка морщится. — Так не должно было быть, — шепчу непослушными губами. — Так неправильно… — Слушай, — она подходит ко мне. — Я сама этого хотела. Если бы не хотела, то не пришла бы. Гермиона делает попытку обнять меня, но я отстраняюсь. — Не надо, — только и могу сказать. Взгляд девушки меняется, становится злым. — Виктор, слушай меня, Мордред тебя побери! Я взрослый человек, и я знала, на что шла! Твоей вины нет! Я сама этого хотела! Да, черт подери, это было у меня первый раз, но я полностью все осознавала! Не думай, что ты воспользовался мной! — Я не думаю… — пытаюсь оправдаться, но Гермиона хватает меня за руки, смотрит с отчаяньем. — Виктор… Просто… я не знаю, что будет потом. Я не знаю, выживу ли я в предстоящей войне — а она будет, ведь Тот-Кого-Нельзя-Называть возродился. Я ведь магглорожденная, а он убивает таких, как я. Он и его сторонники! Если я хоть что-то значу для тебя… Не отталкивай меня. Пожалуйста. — Ты очень много значишь для меня, — признаюсь, глядя в темные глаза девушки. — Очень много. — Тогда какие проблемы?! Молчу. Гермиона обхватывает меня руками и прижимается щекой к моей груди. Дыхание перехватывает от осознания ее близости, от осознания ее слов. Обнимаю ее. И в этот момент ничего в жизни мне не кажется более важным. Какие проблемы, милая? Если бы ты знала… Если бы я мог сказать… * * * С Гермионой расстаемся, когда начинает темнеть. Я беспокоюсь, как она доберется до Хогвартса, но она отмахивается. — Доеду на «Ночном Рыцаре» до Хогсмида, а оттуда пешком по тоннелю. Не переживай! Смотрю, как она носится по комнате, собирая свои вещи. Мне тоже пора идти — успеть к ужину. Дверь на этот раз из квартиры открываем Алохоморой. И закрываем Коллопортусом. Простенько и со вкусом — магглы не зайдут. Гермиона взмахивает палочкой в тупичке рядом с домом, садится в появившийся автобус и машет мне рукой. Поднимаю в ответ правую руку. Когда «Ночной Рыцарь» исчезает, я какое-то время стою, таращась в пустоту перед собой. Сегодняшние события наваливаются на разум огромными комом. Стискиваю голову обеими руками. Больно. Больно от осознания, что я переступил грань, которую не имел права. И что теперь назад ничего не вернуть. Я ведь мог перестать ей писать. Мог написать что-нибудь грубое, чтобы она от меня отстала. Она бы огорчилась, но не было этого… сегодняшнего. Самое страшное, что я знаю, знаю на сто процентов, что наша связь более чем опасна. Магглокровка и Пожиратель Смерти… Ирония судьбы. Было ли когда что-то подобное? Гермиона, милая. Я знаю, что лучшей защитой тебя было бы вообще не общаться с тобой. Но поздно… поздно. Ты стала для меня воздухом, солнечным светом. Моей магией, моей кровью, моей жизнью. Я умру без тебя, ссохнусь, как дерево без воды. Жаль, я не гриффиндорец. Я не могу так отчаянно бросаться вперед, не задумываясь о последствиях. Я всегда буду мучиться сомнениями, колебаться… Потому что я дурмстранговец. Нас учили мыслить на несколько шагов вперед и понимать последствия. Но не учили, как вести себя, когда логика беспощадно давится чувствами. Любовью.