Змеиная паутина

6

Весна в этом году приходит стремительно. В прошлом году я встречал ее в Хогвартсе, готовясь к участию в очередном испытании Турнира, будучи одиннадцатиклассником Дурмстранга и наивным дурачком, считающим, что он уже взрослый. В этом году я встречаю ее, будучи Пожирателем Смерти, на чьих руках уже есть кровь безвинного. А идиот я все тот же, надеющийся на непонятно что. С Гермионой мы встречаемся снова. И снова. И каждый раз я хочу сказать ей, что больше ничего не будет, чтобы она не писала мне и не приходила, но не могу. Каждый раз я хочу не прикасаться к ней, не чувствовать ее запаха, вкуса, не ощущать мягкость ее кожи и не испытывать этой всепоглощающей страсти. И не хочу отдаваться ей, теряя голову, забывая обо всем. Но не могу. В конце марта, под конец нашей очередной встречи с Гермионой, когда мы лежим в кровати — я бездумно смотрю в потолок, унимая дыхание после секса, а сама Гермиона плотно прижимается ко мне всем телом, оплетя руками и ногами — начинает тянуть Метку. Судорожно дергаюсь, не ожидая вызова. Я уже отвык от этого ощущения — после лечения беглых Рыцарей Лорд не давал мне никаких заданий — у меня оставалась лишь одна обязанность, как и раньше — варить зелья два раза в неделю вместе с Северусом Снейпом. — Что такое? — Гермиона поднимает голову, глядит на меня озабоченно. — Блин, — на ходу придумываю отговорку. — Я забыл, совершенно забыл! — О чем? — У меня же завтра тест по анатомии! А я даже учебник не открыл! В глазах девушки проскальзывает понимание. — Так чего ты тут лежишь? — она шутливо пихает меня в бок. — Чтобы получил не меньше «выше ожидаемого»! — Получу, — бормочу, поспешно натягивая штаны и застегивая рубашку, которую я так и не снимал. — Обязательно. Закрой, пожалуйста, дверь сама. — Хорошо, — отзывается Гермиона, но я, криво накинув на себя мантию, аппарирую. До кабинета Лорда добегаю, когда Метка уже начинает жечь. Стучу в дверь, поймав себя на мысли, что стучу условным стуком Дурмстранга — «ученик просит позволения войти в кабинет учителя», но за дверью уже отзывается Лорд: — Войди, Виктор. Отзывается по-русски. На этот раз русский язык Лорда звучит вполне привычно. В отличие от других, для кого русский неродной, акцент Лорда практически незаметен, все слова хорошо различимы. Одергиваю мантию, вхожу в кабинет и опускаюсь на одно колено в приветствии. — Ты задержался. — Я прошу прощения, мой Лорд, — отзываюсь, не поднимая головы. — Посмотри на меня, Виктор, — командует Лорд. Поднимаю голову, сталкиваясь взглядом с рубиново-красными глазами, и обмираю от страха. Кощей, я уже забыл, что у него такой взгляд… — Ладно, — Лорд отворачивается. — Встань. Моргаю и замечаю, что в кабинете есть еще человек — Антонин Долохов. Долохов сидит рядом на кресле в черной форменной мантии, держа в руках серебристую маску. Поднимаюсь на ноги. — Как ты себя чувствуешь, Виктор? Спина не беспокоит? — Все хорошо, мой Лорд, — отвечаю, понимая, что последние два месяца я вообще о спине не думаю. — Я рад это слышать. Потому что с сегодняшнего дня ты прикрепляешься к боевой «тройке» Антонина. Антонин обрисует тебе цели, задачи и тактику. Вопросы? Боевая «тройка»? Боевой «тройкой» называется отряд из трех магов, чьи действия скоординированы и сплочены. Маги в «тройке» ведут себя, как единое целое. У нас в школе «тройки» во время занятий по Боевой Магии складывались случайным образом, чтобы не вырабатывать у учеников привычки к напарникам, которые уйдут после выпуска из школы. «Тройка» — сильная боевая единица. Если считается, что три человека, объединив свои усилия, получают лишь восемьдесят процентов результата, который получили бы они по отдельности, то с «тройками» это утверждение напрочь отвергается. Маги по отдельности могут быть слабыми, но их «тройка» сметет троих более сильных магов-одиночек. Есть, конечно, и другие виды групп — «пятерки» и «двойки». «Пятерки» выполняют не атакующую, а поддерживающую функцию, как тогда, когда мы Азкабан громили. Смогли и двери выбить, и узников высвободить. У «тройки» или «двойки» не хватило бы рук. «Двойки» вообще больше разведчики или диверсанты. — А кто третий? — выпаливаю единственный возможный в данных условиях вопрос. — Третий — Кирилл Яминский, — сухо отвечает Лорд. — Если у тебя нет других вопросов, Виктор, то остальное тебе объяснит Антонин. — Понял, мой Лорд, — склоняю голову. — Хорошо. Антон, забирай Виктора. — Да, мой Лорд, — отзывается Долохов. Яминский? Пытаюсь вспомнить, о ком речь, но не получается. Вслед за Долоховым выхожу из кабинета, не забыв поклониться и следую по коридору. Долохов приводит меня в мою комнату. Там уже сидит парень лет двадцати пяти. При нашем появлении он вскакивает, вставая по стойке «смирно». — Вольно, — командует Долохов, и в его голосе совершенно нет той безалаберности и веселости, как я привык слышать. Долохов серьезен и собран. — Итак, бойцы. Представляюсь и немного рассказываю о себе, чтобы не было вопросов, что за пень вами командует. Меня зовут Антонин Долохов, я член Ближнего Круга. В Рыцарях состою с 1943 года. С января восемьдесят второго по январь девяносто шестого отбывал пожизненное заключение в Азкабане, откуда благополучно выбрался благодаря нашему Лорду. Выпускник Дурмстранга того же сорок третьего, факультет Боевой Магии, восемнадцать из двадцати двух. «Восемнадцать из двадцати двух» означает, что в дипломе Дурмстранга у нашего лидера «тройки» было восемнадцать «пятерок». Ну, или «отлично», как говорят в Хогвартсе. Неплохой результат. У меня всего двенадцать. «Ближний Круг» — означает, что Антонин — один из самых первых последователей Лорда. Впрочем, по упомянутым годам это и так ясно — сорок третий лохматый год… У меня бабушка в сорок третьем родилась. По матери. — Наша задача — сформировать нормальную «тройку», — продолжает Долохов. — Предупреждаю — гонять буду в хвост и гриву, потому что мне не хочется искать кому-то из вас замену. Очень не хочется. Ясно? Синхронно с присутствующим парнем киваем. — Итак, хочу услышать, кто из вас кто, что умеет. Кирилл? — Эм… — парень рядом прокашливается. — Я Кирилл Анатольевич Яминский, тридцать три года. Рыцарь с восемьдесят первого. Выпуск Дурмстранга восьмидесятого, факультет Боевой Магии… — Кирилл Яминский запинается, но потом продолжается слегка смущенно. — Шесть из двадцати двух. После… эм… временной отлучки Лорда жил в России, в Горьком… — Когда точно в восемьдесят первом Метку получил? — перебивает Долохов. — В июне… двадцать третьего, — Яминский подбирается. — По «боевке» у тебя что? — Эм… «три», — Яминский закусывает губы. — Чем последние четырнадцать лет занимался? Яминский безудержно краснеет. — Розы выращивал… У меня жена — траволог. А у меня по Зельям «пять», потому и… Долохов странно меняется в лице. — Зелья? Розы? Траволог? — Эм… да. Повисает напряженное молчание. Долохов чешет в затылке, все так же нечитаемо глядя на моего соседа, затем, словно что-то решив для себя, кивает. — Что еще можешь, садовник? На метле летаешь? — Как все… — Еще что? — Ну… — Вообще хоть что-то у тебя отличительное есть, кроме травы? Хоть Агуаменти, но чтоб лучше всего? — Могу щит из металла невербально наколдовать почти мгновенно, — находится Яминский. — Покажи. Перед Долоховым тут же повисает оцинкованная пластина размером примерно метр на метр, поблескивая. — Ясно. Убирай. Еще? — Зыбучие пески радиусом в десять метров. Но это секунды две. Посохом. Десять метров? Нехило. У меня едва пара метров выходит. За те же две секунды. — Ладно. Разберемся. Но щит хорош. Запомню. Теперь ты. Крам? — Виктор Тодоров Крам, — представляюсь. — Девятнадцать лет. Рыцарь с конца мая девяносто пятого. Выпуск Дурмстранга девяносто пятого, факультет Целителей. Двенадцать из двадцати двух. Студент второго курса академии Святого Патрика, факультет Скорой и Неотложной Помощи. Два года был ловцом в Национальной Сборной Болгарии, соответственно, хорошо летаю на метле. — Чем сейчас у Рыцарей занимаешься? — спрашивает Долохов, глядя на меня цепким взглядом, от которого хочется ежиться. — Зелья варю, — коротко отвечаю. — Это как Снейп, что ли? — Долохов прищуривается. — Нет, я варю те, что попроще, и ассистирую, когда необходимо, с другими зельями. — Ясно. Так вот, я вас взял, поскольку вы оба из Дурмстранга, следовательно, по-русски балакаете. Меня до зубовного скрежета достало, что в моей прошлой «тройке» один команды по-русски с трудом разбирал, а второй в непредвиденный момент на английских спотыкался. Теперь, чтобы не думали, что я свою прошлую «тройку» уморил — Эвана Розье убили, когда я сам на больничной койке валялся, а третьим был Игорь Каркаров. Хотя теперь, слушая о ваших талантах, начинаю сомневаться, что взять вас было хорошей идеей. Поэтому вы должны мне доказать, что способны на большее, нежели летать на метлах и выращивать розы. Усекли, сопляки? — Так точно! — отвечаем одинаково с Яминским, хотя и вразнобой. — Ну вот. Потому сейчас… — Долохов взмахом палочки наколдовывает висящие в воздухе часы, — через двадцать две минуты мы идем в Дуэльный зал этого прекрасного дома, и вы мне показываете, что в Дурмстранге не в «говне» сидели. «Говном» в Дурмстранге за глаза называют класс «Г» — самый слабый по успеваемости класс. Через двадцать две минуты мы стоим в Дуэльном Зале. — Ну что, сопляки, — оглядывает нас Долохов с каким-то удовлетворением. — Двое на одного, то есть на меня. Время пошло. С Яминским даже не переглядываемся — дружно вскидываем палочки… Дуэль заканчивается через минуту и сорок две секунды — о чем сообщает тот же Темпус, повешенный перед носом. Я валяюсь, связанный по рукам и ногам простеньким Инканцеро, а Яминского же Долохов вырубил обычным хуком с левой. — Беременные слизняки! — ругается Долохов, и я вздрагиваю, вспоминая тренировочную дуэль с Лордом. — Бл…, с курями и то лучше биться! Тьфу, позор Дурмстрангу… Встали! Кир, выпил зелья из того угла, — Долохов тычет палочкой в угол, и там проявляется шкафчик со склянками. Крам, выпутался! Напрягаюсь, скидываю веревки. — Говно — оно и в Африке говно! — распаляется Долохов, глядя, как Яминский, шатаясь, нащупывает необходимую склянку и делает два глотка. — Пошли. Еще раз! На этот раз сражение длится немного дольше, и оканчивается нашей с Яминским победой — мы умудряемся загнать Долохова в угол, Яминский выставляет щит, а я, откатившись, выстреливаю в Долохова красящим. — Старею, — Долохов поднимается на ноги, очищает мантию. — Ладно. Зачту на сегодня. * * * Долохов выполняет свое обещание гонять нас «в хвост и гриву». При этом он перестает выполнять роль противника, подрядив на это дело другие «тройки». Другие «тройки» разные. Самой сильной оказываются Лестрейнджи — Рудольфус, Рабастан и Беллатрикс. Они нас раскатывают быстрее, чем в две минуты При этом пару раз Беллатрикс долбает нас так, что Долохов потом с ней жутко ругается. Миссис Лестрейндж в долгу не остается, осыпая нашего лидера ругательствами, причем русскими. Самой слабой «тройкой» оказываются Крауч, Петтигрю и Селвин. Крауч меня отчего-то ненавидит люто, и каждый раз накидывается, как на врага. Селвин более сдержан, а Петтигрю труслив, словно мышь какая-то. Они так и не скоординировали свои действия. Селвина, который в их «тройке» лидер, откровенно жалко. А в середине апреля меня отправляют на первый в моей жизни рейд. Долохов вытягивает нас аппарацией в какой-то маггловский городишко и приводит к небольшому двухэтажному дому. Произошедшее там помню плохо. Помню лишь кровь, крики ужаса, боли и матерные вопли Долохова. Помню, как блевал на крыльце, выдавливая из себя вчерашний и, похоже, позавчерашний ужин. И запах… омерзительный запах смерти. А, еще помню, как рядом блевал Яминский. — Малышня! — отвешивает мне оплеуху Долохов после рейда, когда мы стоим в моей комнате. Негласно собираемся в ней — Долохов к себе не пускает, а Яминский живет где-то в городе. — Вывернуло его! Колдомедик! Ты у себя в институте благородных девиц тоже так блюешь на уроках? Молчу, потираю наливающееся кровью ухо. — От кого-кого, но от колдомедика не ожидал… — Долохов хмурится. — Да, — выдавливаю. Я не виноват — у меня произошла нормальная реакция непривыкшего организма. Будто Долохов не блевал, когда первый раз подобное увидел. Но спорить с начальством — себе дороже. — А ты, Яминский? Первый раз, что ли? Долохов утыкает в Яминского палочку. — Нет, — Яминский бледнеет, сглатывает. — Просто… отвык за много лет. — Ладно. Тебе то же самое — еще раз наблюете вместо дела — мордами натыкаю. Ясно, сопли? Киваем. * * * Рейдов случается еще два. На втором Долохов вынуждает меня убить беспомощную магглу, которая в ужасе смотрит в наши серебристые маски, не в силах даже кричать. Я совершенно не хочу ее убивать, и не реагирую на короткое: «Заавадь», но Долохов резким движением вспарывает ей живот. Розоватые внутренности вываливаются из живота женщины. Она хрипит, неверяще глядя на них. — Хорошо, пусть так мучается, — равнодушно пожимает плечами лидер моей «тройки». — Пойдем дальше. Смотрю в глаза жертвы, заполняющиеся ужасом и осознанием случившегося… «…Это я подарила им мучительно долгую жизнь. Я подарила им те дни в аду. Хотя мне ничего не стоило…» И понимаю, что я должен сделать. Поднимаю палочку и выпускаю зеленый луч. — Авада Кедавра! — Молодец! — голос Долохова звучит, как в тумане. Уходим через ту же гостиную, но на этот раз залитую кровью и смертью. А после рейда Долохов долго и старательно пытает меня Круциатусом. — Я что тебе велел, Крам? — спрашивает он в перерывах между приступами боли и моими судорогами. — Я тебе что приказал, говнюк? Я честно пытаюсь бороться с болью первые… первую минуту. Но в Дурмстранге не учат снижать болевые ощущения — в Дурмстранге учат их просто пересиливать. А боль никуда не девается. А Долохов — дурмстранговец, и все мои уловки знает не хуже меня самого. И поэтому спустя пару минут я не могу ничего, лишь корчиться на полу в мокрой луже собственной мочи, завывая, как животное. — Магглу он пожалел, сволочь! Такие, как она, твою мать не пожалеют. И сестер твоих — распотрошат, как свиней, только дай волю! Ты этого для них хочешь, а? Скажи, ты этого добиваешься? Ответить не могу. Я даже почти не слышу, что Долохов мне кричит. Видимо, понимая, Долохов убирает проклятье, и я слабо сиплю: — Нет… — Что «нет», скотина?! — Долохов вновь поднимает палочку, и я сворачиваюсь в ожидании новой жестокой боли. — Еще будешь оспаривать мои приказы, дрянь?! — Нет! — удается выдавить. — Не буду! — Может, тебе добавить для лучшего понимания, а?! — Нет, не надо! — пытаюсь отползти. — Я понял! Я больше не буду! — То-то, — Долохов прячет палочку и, плюнув в мою сторону, выходит из комнаты. А я пытаюсь прийти в себя. Долохов-лидер оказывается вовсе не таким, как Долохов-балаболка. Долохов-лидер суров и жесток. Круциатил меня именно Долохов-лидер. При этом Долохову удается невозможным образом переключаться между этими личностями — за ужином он весело шутит, подкалывая меня, словно не было той пытки после рейда. Хотя… какой рейд, банальное убийство. После ужина иду в свою комнату. Мне противно до невозможности. Я бы с большим желанием заавадил бы самого Долохова. И всех остальных. И Лорда тоже. Но я знаю, что не смогу. Я идиот, что пытался сопротивляться. Маггла все равно была обречена. Если не я — то другой. На мой отказ Долохов вспорол ей живот, обрекая на более долгую и мучительную смерть. И я вызвал гнев лидера своей «тройки». Глупая выходка — маггла все равно мертва, я не подчинился приказу и нарвался на Круциатус. Зачем? Вытягиваю руки перед собой и смотрю на подрагивающие пальцы. Спасать буду, если однозначно смогу спасти. * * * — У нас начинаются каникулы, — говорит Гермиона в одно из воскресений в конце апреля. — Завтра последний день, а во вторник разъезжаемся. В этом году я решила не оставаться в Хогвартсе. — Это правильно, — киваю. — Зачем тебе видеть Амбридж лишний раз? — Дело не совсем в этом, — Гермиона глядит слегка виновато. — Просто… ну, мне проще выбираться из дома к тебе, нежели из школы. А в конце недели можно даже на всю ночь остаться… если ты не против, конечно. Смотрю на ее бледное лицо, большие блестящие глаза, в которых — ожидание моего решения. — Конечно, можно, — киваю, ощущая себя мухой в паутине. — Вот и хорошо, — Гермиона забирается под одеяло, прижимается ко мне. — А ты можешь не ночевать в своем общежитии, а сюда приходить? Я тоже буду приходить. Тогда незачем ждать субботы и воскресенья. Фыркаю, понимая, что Гермиона пытается немного хитрить, выторговывая еще немного времени нашего общения. — С этим вряд ли, — говорю. — Это у вас каникулы, а у нас нет. Мне учить много надо. — Так тут можешь поучить. — Так у меня не все учебники есть. Часть из них дают только в библиотеке без права на вынос. Поэтому я заниматься буду там. — Мы можем связываться Патронусами, — через некоторое время произносит Гермиона. — Ты умеешь колдовать Патронус? — Патронус? — заинтересованно смотрю на девушку. — Ну да. Смотри! Экспекто Патронум! — Гермиона взмахивает палочкой, и в комнате скручивается серебристый вихрь, преобразовываясь в полупрозрачную выдру. Выдра подбегает ко мне и голосом Гермионы произносит: — Это мой Патронус. Он может передавать сообщения. Хлопаю глазами. Нет, Патронуса я вызвать могу, но то, что его можно заставить говорить… — Им защищаются от дементоров, — объясняет мне девушка то, что я знаю, — Гарри вообще сотню дементоров на третьем курсе отогнал… Заклинание простое — «Экспекто Патронум»… Таращусь на выдру. — Да нет, я умею, — перебиваю поток информации, изливающийся от Гермионы. — Но я не знал, что он может говорить. — Умеешь? — Гермиона недоверчиво глядит на меня. — Это сложное заклинание. — Мы в восьмом классе проходили, когда учились от дементоров защищаться, — свешиваю ноги с кровати, протягиваю руку к выдре. Выдра обнюхивает мне пальцы. — У нас дементоров нигде нет, но нам объясняли, что они есть у вас в Британии. — Восьмой класс — это четырнадцать лет? — считает Гермиона. — Да, — соглашаюсь. — Гарри научился вызывать его в тринадцать, — с какой-то гордостью говорит Гермиона. — Ну, у нас некоторые тоже в тринадцать его колдуют, — гляжу, как выдра растворяется в воздухе. — Кто в школу с шести лет пошел. Вытаскиваю палочку, ожидая свою привычную сороку, но серебристый туман сворачивается… в точно такую же выдру. — У тебя такой же? — с неприкрытым изумлением спрашивает Гермиона. — Нет, — непонимающе гляжу на выдру. — У меня была сорока… — Сорока? — Да… — Патронус меняется, если человек переживает сильное эмоциональное потрясение, — странным голосом говорит Гермиона. — Возможно, так оно и есть, — пожимаю плечами. — После прошлогодних событий мало кто мог остаться спокойным, — имею ввиду возрождение Лорда. — Я не про это… Патронусы… они становятся одинаковыми у людей, которые… которые… которые… любят друг друга, — почему-то шепотом заканчивает Гермиона. Закусываю губы. Черт, как не вовремя ты, Патронус, меня выдал… — Я тебя тоже люблю, — еще тише говорит Гермиона. Сглатываю, желая провалиться сквозь землю. Да, я люблю тебя, девочка, но я не хочу, чтобы ты знала. Но… Чертов Патронус. — Ну ладно, давай, пусть он что-нибудь у тебя скажет! — нарочито бодрым тоном произносит девушка, вскидываясь. — А как? — Просто представь, что он должен сказать, когда найдет адресата. Сосредотачиваюсь. В комнате вновь сворачивается серебристый вихрь, преобразовываясь в треклятую выдру. Выдра рыскает по комнате, затем приближается к Гермионе и моим голосом интересуется: — Ну что, получилось? — Да, — счастливо улыбается Гермиона и переводит взгляд на меня. — Виктор, у тебя все прекрасно получилось! Развеиваю выдру. — В общем, я буду посылать тебе Патронус, а ты так же отвечать, придешь или нет, — принимает решение Гермиона. — Давай лучше я, — качаю головой. — Если будет возможность тебе прийти, я отошлю тебе свою… выдру. Твоим родителям ты объяснить сможешь, что за зверушка у них под носом материализовалась, а вот я буду долго объяснять, почему к нам в библиотеку залетел Патронус, причем говорящий. И что это такое он от меня хочет. Меньше всего мне хочется, чтобы Патронус от Гермионы прилетел за ужином. Представляю выражение лица Лорда… Учитывая, что Лорд против моего общения с «грязнокровкой», хорошего из этого ничего не выйдет. — О, да, так будет лучше! — соглашается Гермиона. * * * Сообщаю Долохову, что две недели не буду ночевать в мэноре. Мое заявление встречает понимающую ухмылку. — У твоей «невесты» каникулы? — Да, — киваю. — Молодец, — Долохов одобрительно хлопает меня по плечу. — Развлекайся, пока молодой. Чистокровная хоть? Вздрагиваю, и это не укрывается от внимания лидера моей «тройки». — Ты что, серьезно? — взгляд мгновенно меняется, становясь презрительно-цепким. — На грязь потянуло? — Ну, не жениться ж я собрался, — максимально безразлично произношу. — А дырка годная. Получилось. Взгляд Долохова добреет, становится понимающим. Он весело хохочет, еще раз хлопает меня по плечу. — Вот жук, а! Ну что скажу, молодец, боец! Ну то верно, у них больше ничего другого нет годного! Ну давай там, от всех нас засади ей по самые помидоры! Меня передергивает, но я умудряюсь сохранять спокойствие. — Обязательно, — киваю. * * * В квартире Анны Фоминичны на каникулах проводим с Гермионой каждую ночь. Она иногда приходит в нее одна, и постепенно начинаю замечать, что в квартире становится намного уютнее. Исчезла многомесячная пыль, появились мелочи типа салфеток, пачки кофе и просто сахара. — Ты не хочешь сходить ко мне в гости? — интересуется Гермиона, когда мы пьем чай в субботу утром. На улице занимается рассвет. — Или у тебя сегодня опять учеба? — Да нет, — пожимаю плечами. — Свободный день. — Познакомлю тебя со своими родителями. А твои родители живут в Болгарии? — Мама и сестры, — киваю. — Отец умер, когда мне было двенадцать. — Соболезную, — девушка гладит меня по руке. — Тяжело было? — Ну, так, — качаю головой. — Справился. — Ты молодец… Я даже не представляю. У меня есть оба — отец и мать… Они магглы только. Ты ведь не против? — Не против, — улыбаюсь. — Я буду рад познакомиться с твоими родителями, у которых такая чудесная дочь. — Скажешь тоже, — розовеет Гермиона. * * * До дома родителей Гермионы добираемся на «Ночном Рыцаре» — так быстрее всего, хотя меньше всего удовольствия. Нас болтает так, что я проклинаю все на свете, едва не разбив нос о стекло. — Ну… можно было бы поехать на маггловском автобусе, — жалобно смотрит на меня Гермиона, когда мы наконец покидаем это жуткое транспортное средство, — но это четыре часа езды… А аппарировать я не умею… А ты не знаешь, куда… — Теперь знаю, — оглядываю небольшой двухэтажный коттедж. — Теперь мы сюда будем добираться только аппарацией. — Пойдем, я их предупредила, — Гермиона тянет меня за руку и толкает низенькую калитку. Гостиная, в которую я вхожу, до боли похожа на те, в которых я побывал на рейдах. И в которых я убивал. Отшатываюсь от кровавых потеков на стенах, сдерживая рвотные позывы. — Виктор? С тобой все в порядке? — гулким шумом звучит голос Гермионы. Смаргиваю. В гостиной все чинно, все на местах. И ни единой капли крови. — Да, простите, — произношу. — Все хорошо. — Это мои родители, Венделл и Моника Грейнджеры, — представляет мне Гермиона. — Мам, пап, это мой друг, Виктор Крам! Раскланиваемся. Родители Гермионы мне нравятся — приятные люди. Правда, кажется, что они испытывают какую-то неловкость. — Гермиона немного рассказывала о вас, — говорит Венделл Грейнджер, когда мы усаживаемся в гостиной с чашками чая. — Что вы маг, как и она, учились в Дру… Дер… эм… другой школе, а сейчас учитесь в какой-то своей магической академии… — Верно, — киваю. — Я выпускник Дурмстранга — это славянская школа. Сейчас учусь на втором курсе Академии Святого Патрика на колдомедика. — Будете врачом? — интересуется Моника Грейнджер. — Да, — киваю. — А каким? — снова говорит отец Гермионы и тут же добавляет оправдывающимся тоном: — Нет, я понимаю, что ваши врачи другие, и называться они могут по-другому, но все же… может, попробуете объяснить нам, обычным людям? — Скорая и неотложная помощь, — говорю, и в глазах Грейнджеров-старших возникает понимание. И в свою очередь спрашиваю: — А вы чем занимаетесь? — Мы дантисты, — в голосе матери Гермионы опять проскальзывают оправдывающиеся нотки. — Ну, знаете, зубы лечим… Магглы не могут вырастить новых зубов, и у них часто бывают всякие зубные болезни… — Кариес, пародонтит, пульпит, — перечисляю известные мне заболевания. — Я знаю, миссис Грейнджер. Мы это изучали в школе. Я учился на факультете Целителей, и там мы проходили не только магические болезни. — О как! — мистер Грейнджер почему-то смущается еще больше. — Простите, мистер Крам. Немного странно видеть, как волшебники разбираются в маггловских вещах… — Да, я знаю, — улыбаюсь. — У нас в Дурмстранге, конечно, образование было магическим, но был ряд маггловских дисциплин, поскольку мы живем в мире, где много неволшебников, а своим незнанием маг может нарушить Статут о Секретности. — Вот оно как, — миссис Грейнджер смотрит в чашку. — Гермиона такого не рассказывала… — У них в школе не так, — качаю головой. — Не в обиду Гермионе, но наша школа — лучшая в мире. У нас обучение идет одиннадцать лет, и берут сильнейших. У нас дикая нагрузка, но зато наши выпускники нарасхват везде. Я поступил без экзаменов в Святой Патрик и сразу на второй курс. Поэтому не стоит сравнивать Хогвартс, куда берут всех, и наш Дурмстранг. — Хм. Вообще логично, что подобные школы существуют, — Грейнджеры-старшие переглядываются. — А какие маггловские дисциплины у вас есть? — Математика, физика, химия, биология… почти все, что изучают дети в маггловских школах, — поясняю. — Нам даже выдают второй аттестат — маггловский. Если бы я захотел, то мог бы пойти в любой маггловский университет. — То есть вы, получается, как бы волшебник, но в то же время и как бы маггл… — довольно заключает мистер Грейнджер и осекается, видя помрачневшее лицо дочери. — Что такое? — Пап… Ты некорректно выразился! Нельзя быть наполовину магглом. Ты или колдуешь, или не колдуешь! При чем здесь школьный аттестат?! — возмущается Гермиона. — Я волшебник, разбирающийся в маггловском мире, — уточняю. — В отличие от британских магов, я не перепутаю, что надевать при выходе из дома и легко куплю все, что мне надо, в обычном магазине. И машины меня не пугают. — Он даже водить умеет! — хвастается Гермиона. Грейнджеры смотрят на меня с интересом. — Ну, водить — это сильно сказано, — смущаюсь. — У нас были основы вождения… две недели. Тормоз с газом не перепутаю, но далеко ли уеду — следующий вопрос. — У вас… в вашей школе всех так учат? — Да, — киваю. — У нас стараются дать достаточно полное знание о маггловском мире. — А ваши родители? — задает вопрос миссис Грейнджер. — Они маги… или… ну, как мы? — Мои родители — маги в нескольких поколениях, — отвечаю. — Отец… отец погиб, когда мне было двенадцать. Он был Ритуалистом. Как и мама… Есть еще три младшие сестры. — Они тоже учатся в вашей школе? — Нет, — качаю головой, — они на домашнем обучении. Хотя в этом году Лучика, самая старшая из сестер, собирается в Бобатон. Это французская школа. — А, которые тоже были на Турнире? — кивает мама Гермионы. — Да, — подтверждаю. — Гермиона рассказала? — Да, она что-то такое упоминала… И что вы, мистер Крам, были Победителем вместе с Гарри Поттером… ее другом. — Да, — невесело усмехаюсь. — Был. — А что вы так грустно? — улыбается миссис Грейнджер. — Разве Турнир — это не весело? — Не очень, — отпиваю чай и встречаю предупреждающий взгляд Гермионы. — На первом испытании меня дракон хвостом ударил очень сильно, повредил позвоночник, поэтому два других испытания было достаточно тяжело проходить. — О, позвоночник — это серьезно, — кивает отец Гермионы. — Но сейчас с вами все в порядке? — Да, — подтверждаю. — Все хорошо, спасибо. — А драконы… какие они? — смущенно интересуется мама Гермионы. — Драконы, — отставляю чашку, — похожи на ящериц, только размером с ваш коттедж. Некоторые виды отличаются повышенной крепостью брони, некоторые — повышенной огнеплюйкостью. Есть особо вертлявые и летучие. — Они все умеют летать? — заинтересованно спрашивает мистер Грейнджер. — Все. Ну, если только не травмированы. И огнем тоже все плюются, — киваю. — Но вообще это достаточно мирные существа, если их не раздразнить. — Хотел бы я на них посмотреть… — Ну, живого дракона я не обещаю, — пожимаю плечами, — а вот небольшая игрушечная фигурка с Турнира у меня сохранилась. На следующий раз могу принести. — Но сувенир — все-таки не настоящий дракон, — разочарованно говорит мистер Грейнджер. — Они же не живые. — Не живые, но это магический сувенир, — поясняю. — Он двигается точь-в-точь, как живой, и даже выпускает иллюзорный огонь. И очень детально проработан. Думаю, вам понравится. — О, если так! — в глазах отца Гермионы загорается интерес. — Буду благодарен. — Договорились, — киваю. За неспешными разговорами проходит около часа. — Мы рады познакомиться с вами, мистер Крам, — говорит мистер Грейнджер под конец. — Мы мало знакомы с волшебниками, и хорошо, что у Гермионы есть такой друг, как вы. Если честно, нам немного не по себе от разницы между магическим и обычным миром, и мы опасались, что так и останемся «за бортом», не будучи в состоянии понять, о чем говорит наша дочь или ее избранник. Но с вами легко и просто, вы объясняете неизвестные нам вещи простыми словами и понимаете, о чем мы говорим… Вы всегда будете желанным гостем в нашем доме, мистер Крам. — Виктор, — говорю. — Зовите меня по имени. — О, тогда нас тоже, — улыбается мистер Грейнджер. — Я Венделл, а моя жена — Моника. — Венделл, Моника, — повторяю. — Очень приятно. Спасибо вам. — Взаимно, Виктор! * * * — Фух! — выдыхает Гермиона, когда мы аппарируем в мою квартиру. — Я так боялась, что ты скажешь им что-нибудь, что их напугает! — Ну, я ж не совсем идиот, — не отпускаю Гермиону, продолжая держать ее за талию. — Еще мне не хватало твоих родителей стращать возрождением Лорда. — Это да, — Гермиона улыбается. — Только… Виктор, не называй его, пожалуйста, Лордом… мне не по себе. Мысленно прикусываю язык. — Да, точно. Извини, солнышко. Я постараюсь. — И вообще, у него имя есть, — Гермиона встряхивает головой, и часть волос попадает мне на губы, лезет в рот. — В… Напрягаюсь, понимая, что сейчас руку может скрутить болью. — В-Волдеморт, — заканчивает Гермиона, и предплечье пронзает, как иглой. Хоть и готовлюсь к этому, но все равно вздрагиваю. Ну вот… — Профессор Дамблдор говорит, что его имени не стоит бояться, — отзывается на мою реакцию Гермиона. — Он ведь ни разу не Лорд. Слава, слава Мерлину и всем богам! И всем маггловским святым! Я готов сейчас даже поцеловать какую-нибудь икону! Отклик Метки Гермиона посчитала за банальный страх. Боги милостивые, спасибо, спасибо!.. — Я… постараюсь, — повторяю. — Но… сама понимаешь, это сложно. — Ну… я сама не привыкла еще, — Гермиона прижимается ко мне всем телом. — Знаешь… наверное, воспоминание об этом моменте станет для меня самым лучшим… Я никогда не ощущала себя такой счастливой — обнимая человека, которого люблю. — А для меня самым счастливым воспоминанием стало, когда ты искала чай на моей кухне, — признаюсь, говоря чистую правду. — У тебя солнце сквозь волосы просвечивало, и они были как нимб. Гермиона заливисто хохочет. Готов слушать ее смех бесконечно.