Предупреждаю читателя, что к сочинению этих записок я не имею никакого отношения и достались они мне при весьма странных и печальных обстоятельствах.
Как раз в день самоубийства Сергея Леонтьевича Максудова, которое произошло в Киеве весною прошлого года, я получил посланную самоубийцей заблаговременно толстейшую бандероль и письмо. В бандероли оказались эти записки, а письмо было удивительного содержания:
Сергей Леонтьевич заявлял, что уходя из жизни, он дарит мне свои записки с тем, чтобы я, единственный его друг, выправил их, подписал своим именем и выпустил в
свет.
Странная, но предсмертная воля!
В течение года я наводил справки о родных или близких Сергея Леонтьевича.
Тщетно! Он не солгал в предсмертном письме - никого у него не осталось на этом
свете.
И
я принимаю подарок.
Теперь второе: сообщаю читателю, что самоубийца никакого отношения ни к
драматургии, ни к театрам никогда в жизни не имел, оставаясь тем, чем он и был,
маленьким сотрудником газеты "Вестник пароходства", единственный раз выступающим
в качестве беллетриста, и то неудачно - роман Сергея Леонтьевича не был
напечатан.
Таким образом, записки Максудова представляют собою плод его фантазии, и
фантазии, увы, больной. Сергей Леонтьевич страдал болезнью, носящей весьма
неприятное название - меланхолия.
Я, хорошо знающий театральную жизнь Москвы, принимаю на себя ручательство в том,
что ни таких театров, ни таких людей, какие выведены в произведении покойного,
нигде нет и не было.
И наконец, третье и последнее: моя работа над записками выразилась в том, что я
озаглавил их, затем уничтожил эпиграф, показавшийся мне претенциозным, ненужным
и неприятным.
Этот эпиграф был:
"Коемуждо по делом его..."
И, кроме того, расставил знаки препинания там, где их не хватало.
Стиль Сергея Леонтьевича я не трогал, хотя он явно неряшлив. Впрочем, что же
требовать с человека, который через два дня после того, как поставил точку в
конце записок, кинулся с Цепного моста вниз головой.
Итак...
