Буря

часть 3

После того как Тэхен, поговорив по телефону, выходит из кабинета, – дверь сразу рядом с гостиной, – он присоединяется к ним у камина. Тэхену двадцать. Тэхен художник. Творческая личность. Он много улыбается, болтает без остановки, смеется над несмешными шутками Джина, – чем сразу же подкупает его, – восхищается уровнем английского Намджуна, и коллекцией пластинок Юнги. Через полчаса старшие от него без ума. Намджун придвигает для Тэхена ещё одно кресло, Юнги протягивает пиво. Тэхен говорит, что друзья пообещали забрать его, как только решат на какой машине лучше проехать в такую погоду. Он рассказывает какие-то истории из жизни и все смеются. Он вообще много шутит. Даже историю о том, как он пытался открыть дверь, когда сломалась машина, а ветер то и дело захлопывал ее, он умудряется рассказать смешно. Находиться в одной с ним компании комфортно, и накрывает ощущение, что он был среди них всегда. Ему все улыбаются. Тэхен расслабляет, завораживает.

Но только не Чонгука. Чонгук сидит там же на полу и искоса поглядывает на него, ощущая внутри грызущее беспокойство. Что-то в Тэхене волнует его, тревожит. Если бы его спросили «почему», он не смог бы объяснить. Ничего необычного тот вроде не делает: пьет пиво, общается с людьми, с которыми случайно оказался в одном месте, и вообще ведет себя довольно мило для незнакомого парня. Но Чонгук видит его задумчивый взгляд на лице Джина и внутренности у него холодеют. Есть что-то темное в его глазах. Что-то пугающее. Хищное. Как будто мгновение – и Тэхен броситься на хена, вцепиться в его горло и будет рвать. И виной ли всему освещение и причудливая игра теней на его лице, или то, как быстро его приняли за своего старшие, или у Чонгука просто разыгралось воображение из-за выпитого алкоголя, но присутствие незнакомца в доме нервирует его. Тэхен смаргивает, переводя взгляд на Намджуна, растягивает губы в прямоугольной улыбке, и наваждение пропадает. Чонгук передергивает плечами, скидывая с себя смятение, облизывает губы и отворачивается к окну. Буря за окном разбушевалась не на шутку, и иногда музыку и разговоры разбавляет шумом с улицы, но никто не обращает на это внимание. Ветер хлещет по окнам, будто пытаясь пробраться внутрь. И на фоне этих ударов и треска сучьев в камине, смеха Тэхена и друзей – Чонгук подвисает. Замирает на краю встревоженного сознания, и трет виски рукой, прикрывая глаза. Кажется, ему уже хватит пить. Он ставит бутылку на пол, и только тогда замечает, что Юнги в комнате нет. Чонгук озирается. – Он ушел за пивом, – замечает его растерянность Намджун и демонстрирует свою бутылку, где на дне плюхается немного выпивки.
– Может ему помочь? – предлагает Тэхен и поворачивается к Чонгуку. В сумерках вечера его глаза кажутся почти чёрными. «Уже слишком поздно», – думает Чонгук. – «Слишком поздно, когда твои друзья заберут тебя»?
– Действительно, – кивает Джин. – Ему нести пять бутылок, надо помочь. Тэхен продолжает смотреть на Чонгука, и парень готов поклясться, что на его губах усмешка.
– Я схожу, – голос охрип, он прочищает горло, чтобы звучать увереннее.
– Помогу.
– Справишься? – долетает ехидно от гостя. Чонгук спотыкается на выходе, цепляется рукой за косяк, чтобы не упасть, и поворачивается. Тэхен дружелюбно смотрит на него. – Говорю: помочь, может? А то навязался вам, ещё и не делаю ничего.
– Все в порядке, я сам, – быстро машет головой, и выскальзывает в коридор. За спиной слышны звуки возобновившегося разговора. Чонгук идет по коридору, пытаясь унять внутреннюю дрожь, вытирает выступивший на лбу пот и мысленно насмехается над своей бурной фантазией. Больше никакого пива. И триллеров на ночь. Воображение играет с ним плохие шутки. В гостиной сидят парни, обычные люди, никто из них не маньяк, а у него просто паранойя из-за плохой погоды. Чонгук качает головой и усмехается себе под нос. Он заходит в кухню в тот момент, когда Юнги, сидя на корточках перед холодильником, выставляет на пол бутылки с пивом. На рабочей зоне стоят тарелочки с закуской, и становиться понятно, почему его так долго нет. Футболка старшего задралась, открывая часть поясницы, Чонгук скользит по оголившемуся участку кожи глазами и подходит, вставая за его спиной. Юнги, увлеченный делом, не замечает его.
– Меня послали помочь, – Чонгук говорит тихо, но старший всё равно вздрагивает и одна из бутылок, выскальзывая из пальцев, падает. Он оглядывается.
– Прости, я не хотел пугать,
– Чонгук опускается рядом на колени, протягивая руку к бутылке, и Юнги делает то же. Их пальцы сталкиваются. Чонгука будто током бьет, он отдергивает руку, берет стоявшие рядом бутылки, позволяя старшему поднять упавшую, и выпрямляется.
– Да ничего, я просто задумался, – бормочет Юнги. Он ставит ещё две на стол и ногой толкает дверцу, захлопывая ее. Вскрывает ножом упаковку куриных крылышек, а Чонгуку протягивает пачку с чипсами. Когда-то раньше они, бывало, так же подготавливали стол перед ужином, пока Джин колдовал над самой едой. Расставляли тарелки, стаканы; не допускали Намджуна к столу раньше времени, чтобы ничего не разбил. Чонгук смотрит на протянутую пачку, а видит картинку далекого прошлого. – Поможешь? – Я ведь пришел сюда за этим, – пожимает плечами, возвращаясь из воспоминаний, принимает из рук старшего упаковку и разрывает. Он дергает слишком сильно: целлофан лопается, и половина чипсов оказывается на столе.
– Черт, – вырывается раздраженное. Юнги ухмыляется, и Чонгук думает, что сейчас он начнет дразнить его, как делал прежде, но старший достает большую глубокую миску, ставит перед ним на стол, и руками помогает собрать чипсы.
– Это не повод расстраиваться. Чонгук дергается, как от пощечины. Руки зависают над тарелкой. Слова больным эхом бьют в голову. Он высыпает оставшиеся в пачке чипсы, откладывает порванную упаковку и поднимает на Юнги взгляд. …Сердце колотится где-то в районе горла. Оглушающе, неимоверно громко. Оно перебивает своими ударами даже пьяные крики и смех из гостиной, где сейчас минимум шесть далеко не трезвых человек – остальные уже разъехались. В комнате темно, только узкая полоска света от неплотно закрытой двери. Она пересекает комнату, разрезая ее почти пополам, проходиться по полу, по квадратному черному коврику и по кровати, на которой сейчас находится Юнги. Он лежит на спине, расположившись со стороны окна. Одна нога чуть свисает на пол, рука поперек живота, другая вытянута на постели. Чонгук стоит перед кроватью, смотрит на мерно вздымающуюся грудь и прислушивается к спокойному дыханию. Он стоит так уже минуты три, наблюдая, как Юнги спит. Хен всегда уходит первым с любой вечеринки. Выпивает свою норму и идет спать. Чонгук не поджидал, нет. Не подгадывал. Он просто знал, что так будет. Он вышел из своей комнаты как раз в тот момент, когда Юнги, пьяно покачиваясь, зашел к себе. Чонгук простоял перед его неплотно закрытой дверью минут пятнадцать, прежде чем тенью просочиться внутрь. И вот теперь стоит так перед кроватью, слушая чужое дыхание и стук собственного сердца. Раньше, когда ему было лет семь, и они оставались вдвоем, Юнги иногда разрешал ему спать с собой, если Чонгуку было страшно оставаться одному в своей комнате. Чонгук до сих пор помнит, запах одеколона и кондиционера для белья, которыми пахло от старшего. Пахнет ли от него так же сейчас? Он облизывает пересохшие губы, наклоняясь, упирается руками в матрас, чувствуя, как продавливаются пружины под тяжестью его тела. Ставит одно из колен к руке и забирается к Юнги на кровать. Так близко, что оказывается нависающим над ним, и чувствует его дыхание на своем подбородке. Юнги не просыпается, и Чонгук запоздало соображает, что будет, если он проснется. Что он скажет, что подумает, как поведет себя? Чонгук не знает – зачем, не знает – когда, и не хочет рассуждать о том – почему. Он просто хочет. Ему это надо. Необходимо. Неважно, кто и что подумает. Ему не стыдно за себя и свои желания. Это ведь хен. Его хен. Которого он знает с самого детства. Хен, которого он любит с самого детства так же сильно, как Намджуна или Джина. И которого он любит по-другому. Чонгук втягивает носом воздух. От Юнги пахнет сигаретами, алкоголем, немного потом и одеколоном. Не тем, как тогда в детстве, но очень приятно. Так приятно, что запах дурманит голову, все мысли исчезают, Чонгук шумно сглатывает и наклоняется ещё ниже, задевая кончиком носа кожу на щеке. Чужая челка щекочет лоб, у него подрагивают руки от неудобной позы, но он не отодвигается. Ему хочется касаться старшего, ещё и ещё, как можно больше, пусть даже так, украдкой, пока Юнги не знает об этом, пока спит. Чонгук поворачивает голову, ведя носом по щеке, раздумывает секунду, и в порыве отчаянной храбрости легко прижимается своими губами к чужим: влажным, слегка приоткрытым, со вкусом соджу. Отстраняется тут же, часто хлопая ресницами, и убедившись, что Юнги не проснулся, жмется опять, зажмуриваясь от болезненного удовольствия. В этот раз он позволяет себе чуть продлить поцелуй, обхватывая нижнюю губу и слегка посасывая.

Юнги что-то мычит и закидывает на него руку, притягивая к себе за поясницу. Чонгук замирает испуганным зверьком, руки подламываются, он падает на старшего всем своим весом, а тот только жмет к себе сильнее и ... …целует сам. По взрослому, по настоящему, мокро, жадно, с жарким придыханием. Зарывается рукой в его волосы, засасывает верхнюю губу, облизывая ее, и тут же отпуская, обхватывает губами нижнюю. Он дышит тяжело, рвано, урчит, и целует, целует, целует... У Чонгука дыхание сбивается, голова кружится то ли от нехватки кислорода, то ли от удушающего наслаждения. Он цепляется пальцами за простыни, за плечи старшего, стараясь подтянуться. Чувствует, как вибрирует собственное тело, податливое, отзывчивое на ласку. Чонгук пытается приподняться, когда Юнги, подавшись вперед, заваливает его на спину и теперь сам нависает сверху. Жмется к нему, устраивая колено между ног, потирается пахом о бедро, заставляя чувствовать, заставляя желать сильнее. Он оглаживает его бока, бедра, толкается языком внутрь. Чонгук сминает рубашку у него на спине, – пока губы Юнги зацеловывают кожу за ухом, плавно перетекают к скулам и спускаются к шее, – запрокидывает голову и не может сдержаться от полувсхлипов-полустонов. – Хен… – выдыхает в темноту, пытаясь поймать его губы. Тело под его руками напрягается. Чонгук чувствует пальцами вздувшиеся мышцы. Старший буквально деревенеет. Застывает каменным изваянием. Он отстраняется на вытянутых руках, и, скатившись с него, садиться на край кровати, все ещё тяжело дыша. Чонгука подергивает всего от перевозбуждения. Он приподнимается на локтях, видит ссутулившиеся плечи, видит, как Юнги запускает пальцы в волосы, и уже знает, что будет дальше. И хочется кричать – «нет-нет-нет!». Хочется схватить, прижаться, обвить ногами, уткнуться носом в спину. Ну, что ты делаешь? Зачем ты так, зачем?.. Он тянет дрожащую руку к плечу, когда старший встает. – Прости, – хрипит. – Прости меня. Я... Он не заканчивает и, пошатываясь, выходит из комнаты. Эта картинка – сгорбившаяся фигура в дверном проеме – так и остается отпечатком в сознании, в сердце, что сдавило грудную клетку болью. Чонгук чуть не падает дважды: пока вскакивает с кровати, путаясь ногой в одеяле, пока преодолевает эти два метра до двери, налетая на тумбочку – чтобы успеть. И не успевает. Не успевает. Не успевает... Когда он раскрасневшийся, взъерошенный, с округлившимися перепуганными глазами выбегает в коридор – Юнги уже нет в квартире. А на следующий день Джин говорит, что Юнги съезжает от них.