Tightrope

Пламя свечи отражалось в голубых глазах девушки, сидящей перед зеркалом. Снова засидевшись до поздней ночи, она и не заметила, как накатила тягучая дрёма, увлекая мысли за собой далеко-далеко.

Человек бодрствует, но взгляд становится неясным, каким-то мутным, направленным в пустоту. Тогда ты понимаешь, что человек этот, хоть и сидит перед тобой, но находится своим разумом за тридевять земель, в стране грёз и фантазий, подгружаясь все глубже в океан меланхолии.

Распущенные волосы слегка вьются от влажности, свободно лоснясь на прикрытых платком плечах и опускаясь ниже, к лопаткам. Маринетт выглядела... на удивление несобранной, сгорбившись в маленькую незаметную фигурку за своим рабочем столом. А в голове лишь один вопрос: почему?

Рано или поздно в жизни наступает переломный момент, когда все, что казалось тебе безумно важным и единственно истинным, становится надуманным и призрачным, словно дрожащее от лёгкого сквозняка пламя свечи. Но ты не хочешь это отпускать, не хочешь признавать, что это все — всего лишь тени, пляшущие на стенах. Их иллюзорный танец выглядит хаотичным, однако в душе продолжает теплиться надежда, что все пройдёт, и тени рассеются. Так ведь всегда происходит: стоит лишь солнцу показаться из-за горизонта, и все снова становится... ясно.

Так в какой же момент это произошло? Маринетт не могла вспомнить. Она была уверена, что абсолютна счастлива и довольна, более того, любима — непозволимая роскошь для большинства женщин в их время. Так что же изменилось?

Маринетт не помнила отчетливо... они были на пути к Парижу, когда... ах, да.

Утро наступило, как обычно, в пять. Ещё темно, но небо уже потихоньку озарялось розовато-желтыми лучами. Её любимое время суток, когда сначала все, что ты слышишь — это тишина, а потом просыпается жизнь. Совершенно постепенно: запоет первая птичка, вторая, заскрипят насекомые в кустах, раздастся заспанный голос откуда-то с другого конца улицы. Так просто. Так красиво. Как будто бы задумано кем-то свыше: именно так приходит утро. И никак иначе.

— Значит, Париж? — Маринетт с замиранием сердца смотрела вдаль, туда, где по ее представлению, расположилась столица Франции. Она немного волновалась. В конце концов, совсем скоро ей удастся побывать на родине отца.

— Аха, — прошепелявил Адриан с зажатой в зубах веревкой, которую у него все не получалось нормально завязать. Веревку эту они вместе пытались приспособить под сушку для белья, протянув её от рядом стоящего дерева до их маленького общего фургончика.