упущенные возможности

часть шестая

       Дазай не относит себя к тем людям, которые нарочно обманываются и ожидают снизошедшего искупления за свои грехи. Дазай знает, что ему вряд ли уготовано приятное времяпрепровождение на том свете. При условии, что тот свет существует. Дазай никогда не был фаталистом, но почему-то не может отказать себе в надежде на исполнение тех желаний, которые воплотить в жизнь самостоятельно не получается. Он смиренно ходит в первый день нового года в храм, складывает вместе ладони, звонит в колокольчик и просит, чтобы смерть  поскорее забрала его в свои объятия. Он даже готов помочь в её нелёгком труде. Готов и помогает, только смерть явно игнорирует его существование, как и боги, которым он трезвонит каждый год, потому что он до сих пор жив, несмотря на все попытки самоуничтожиться.
     
      Уничтожение не работает, у Дазая получается только уродовать себя: снаружи — шрамами, отметинами и синяками, изнутри — отравляющими мыслями, равнодушием и отсутствием способности сострадать ближнему.
     
      Каждое утро Дазай рассматривает себя в зеркале и видит живой труп, ходящий, будто в сюрреалистическом фильме ужасов, среди людей, которые не замечают запаха гнили и разложения.
     
      — Знаете, у одного моего знакомого была собака, — Дазай курит прямо за барной стойкой и не интересуется, насколько Оде и Анго любопытно услышать его историю. — Он нашёл её в мешке, который выбросили в залив. Собаку удалось выходить, несмотря на то, что она едва не сдохла и была еле живая, когда её достали, но всю оставшуюся жизнь от неё несло мертвечиной. Потом…
     
      — Потом у неё без всякой причины провалился череп, а она этого не замечала, потому что из-за провала черепной кости у неё отключился отдел мозга, отвечающий за боль, — Анго не скрывает скепсиса во взгляде. — И собака умерла в двадцать с лишним лет, разваливаясь по частям. Это городская легенда, Дазай, а не рассказ твоего друга.
     
      — А кто, по-твоему, её распространил? — Дазай обиженно фыркает и допивает виски залпом.
     
      Иногда ему кажется, что он и есть эта собака. От него отваливаются части тела, а он продолжает ходить и нести шлейфом зловоние.
     
      А может, он просто давно рехнулся и должен обратиться к психиатру. Лечь в больницу, запереться среди мягких стен и не выходить оттуда, пока не почувствует, что хочет жить. То есть, никогда.
     
      Дазай сам уже не помнит, когда всё началось. Не может вычленить из памяти тот момент, когда он решил, что жизнь — это не для него. Когда смерть стала казаться чем-то соблазнительным и уютным. Кажется, ему было двенадцать, но он не уверен. По крайней мере, смерть — это его первая безответная любовь, которую он проносит сквозь всю жизнь в попытке добиться расположения.
     
      Мори не принимает его всерьёз. Даже когда лично откачивает от передозировки таблетками, зашивает распоротые запястья и однажды вынимает из петли.
     
      — Ну кто смешивает снотворное с жаропонижающим? — говорит он, наклоняя Дазая над унитазом и вставляя ему пальцы в рот.
     
      — Надо резать по диагонали, Дазай-кун, — наставляет он, когда Дазай едва открывает глаза в реанимации.
     
      — В следующий раз выбери что-то мягче, чем ремень. Можешь воспользоваться поясом от халата, — советует он, пока медсестра обрабатывает специальной мазью разодранную кожаным ремнём шею.
     
      Дазай думает, что у Мори есть какие-то связи с богами — если они существуют, — контракт, договор, подписанный кровью, в котором как предмет соглашения значатся долгие года жизни Дазая Осаму. Может быть, Мори продал за это душу.
     
      Вторая его безответная любовь, не желающая отвечать взаимностью — это Чуя. Дазай предполагает, что его расположения он сможет добиться легче и быстрее, но Чуя коварнее самой смерти. Он постоянно нарушает его планы, срывается с крючка и доводит Дазая до белого каления и желания утопиться в душевой кабине, если бы он только нашёл способ заделать в ней все щели, чтобы не вытекала вода.
     
      Дазай до сих пор не может определиться, почему и для чего ему так необходим Чуя, но точно знает, что отказаться от него не может. И если сначала он с треском проваливается в прикрытую ветками яму, то позже заставляет себя успокоиться и начать действовать аккуратнее. Если бы он не знал Чую так хорошо — идеально, он может назвать это «идеально», — то однозначно подумал бы, что тот ведёт свою игру, потому что нельзя так виртуозно обламывать его каждый раз, когда Дазай уже практически добирается до цели.
     
      Так интереснее, но выматывающе. В какой-то момент Дазаю становится просто плевать на игры с манипуляциями и сложными схемами, потому что это того не стоит, а он не до такой степени псих, чтобы не уметь отпускать ситуацию по течению, и хочется банально прижать Чую к кровати, сказать честно, что он больше не может ждать и наконец дать волю собственному телу, которое не может удовлетворить ни одна опытная и знающая толк в своём деле шлюха из борделей Коё.
     
      Дазай обычно ездит к рыженькой — миниатюрной, с почти отсутствующей грудью и веснушками на плечах. Он никогда не смотрит на её лицо, переворачивает к себе спиной и, держа за волосы, вбивается в неё резко и быстро. Это позволяет расслабиться, но только на первые несколько минут после оргазма.
     
      Он заканчивает с этим, когда однажды девушка слишком по-женски начинает стонать в подушку, а у него сдают нервы, он сжимает её шею, заставляет хрипеть и шепчет, что она сдохнет, если не заткнётся и не подставит выше задницу, молча отрабатывая свой гонорар. Девушка испуганно затихает, а Дазай не разжимает пальцы на её горле, продолжает двигаться и давит ещё сильнее, пока под пальцами не перестаёт биться пульс, а сам он не кончает с вязким чувством отвращения к самому себе.
     
      На следующее утро Коё вызывает его и с порога пришпиливает к полу взглядом.
     
      — Ты задушил мою подопечную.
     
      — Я могу покрыть расходы, — Дазай улыбается и ему нисколько не стыдно. Что такое жизнь одной шлюхи? Несколько миллионов йен в год? В пять лет? В десять, которые она и не проживёт? Не он, так кто-то другой задушит, изрежет или вовсе разорвёт.
     
      — Всей твоей жизни не хватит, чтобы покрыть расходы за причинённый мне ущерб, — Коё закуривает и смотрит пронзительно.
     
      Она не видит его насквозь, Дазай покрыт бронёй и непроницаемой маской, но ему всё равно кажется, что его просвечивают на рентгене.
     
      — Рыжая, невысокая ростом, худая. Ты точно ничего не хочешь мне рассказать?
     
      Дазай прожигает её взглядом, но улыбка только сильнее кривит его рот.
     
      — Нет.
     
      — Я бы на твоём месте держалась от него подальше, — они оба знают, о ком она говорит.
     
      — Но вы не на моём месте, — Дазай отвешивает почтительный поклон и выходит за двери. Он позволяет себе в отчаянии заскулить только, когда садится в машину, упирается лбом в руль и берёт с соседнего сиденья сигареты.
     
      Табака, липнущего к горлу, стало слишком много. И Дазай представляет, как умирает от рака лёгких через пару лет, если он будет выкуривать не полторы пачки в день, а четыре. Не та смерть, которая его бы устроила. Если с ним судьба так поступает и не даёт желаемого, то и он может немного покапризничать.
     
      Их с Чуей отправляют на уничтожение очередной организации, решившей, что они могут противостоять Порту, через три недели после разговора с Коё. И в этот раз, несмотря на численный перевес противника, очевидная победа на их стороне. Чуя сражается сначала только с помощью гравитации, а потом активирует Порчу и в считанные минуты перемешивает всё в кашу из мяса и костей. Дазай не может оторвать глаз, он откровенно заворожён и любуется, потому что это первый раз, когда он видит Порчу во всей её незамутнённой никаким разумом красе.
     
      Они целуются прямо на земле, перепачканные чужой кровью. Чуя, измотанный Порчей, позволяет вылизывать свой рот, кусать в шею и плечи, оставлять следы от зубов и с силой сжимать бёдра, сдирая штаны вниз. Он хрипло дышит и вперемешку с выдохами тихо стонет, хватается за Дазая, выгибается под его руками и позволяет гораздо больше, чем во все разы до этого вместе взятые.
     
      У Дазая отказывают одновременно тормоза, самоконтроль и чувство реальности. Он сильнее впивается в кожу в изгибе плеча, прокусывает её, слизывает капли крови и толкается пальцами между ягодиц, когда рука Чуи впивается в его запястья и останавливает.
     
      Он всё ещё раскрасневшийся и заведённый, с затуманенными возбуждением глазами и адреналином, прошивающим каждую вену, но уже не поддающийся.
     
      — Не продолжай.
     
      — Ты не оставишь меня снова со стояком в штанах, — Дазай склоняется к нему, оттягивает зубами нижнюю губу и не сводит с него глаз. — Ты хоть понимаешь, что я скоро рехнусь от этих обломов?
     
      Чуя сжимает его запястье сильнее и напрягается всем телом. У него сейчас мало сил, и Дазай с ним с лёгкостью справится. Он может перевернуть, вдавить лицом во влажную землю, накрутить на пальцы волосы и отыметь так же, как и ту рыжую шлюху, которую он по неосторожности прикончил. Он может заставить — лаской и уговорами. Он может сделать всё, что захочет, Чуя сейчас беззащитен и слаб, и у Дазая от этого сносит крышу.
     
      — Ну же, Чуя, — Дазай целует его за ухом, толкается пахом в чужой и трётся где-то возле полуобнажённого бедра, чувствуя, что в голове только густая темнота, а внизу живота сладкая истома, не находящая выход и потому сводящая его с ума.
     
      — Нет, Дазай.
     
      Истома скручивает в тугой жгут внутренности, и темнота застилает глаза. Дазай сам не знает, как находит в себе силы отстраниться, сесть и растянуть губы в подобии улыбки, которая трескается и стекает невидимым ядом прямо по губам.
     
      — Нет так нет.
     
      И он понятия не имеет, каким богам ему молиться за то, что те его остановили.
     
      Мори вызывает их к себе на следующий день. Внимательно читает уже сданный рапорт Чуи, окидывает взглядом их обоих и спрашивает:
     
      — Вы в порядке? — смотрит он только на Чую. — После использования Порчи никаких проблем?
     
      — Никаких, — Чуя не собирается жаловаться на слабость, лёгкую тошноту после и желание проспать несколько суток подряд. Он знает, как важно сейчас время, потому что они на финишной прямой к сделке с Триадой. Мори упоминает об этом не единожды, напоминая, что сделка важна и второго шанса не представится. Оружие, наркотики, контрабанда, люди — всё это может предоставить Триада по выгодным условиям. И прежде всего в этом сотрудничестве заинтересован Порт.
     
      — У них сильные эсперы, чья поддержка нам может пригодиться. У нас нет права на ошибку, — говорит Мори, когда с рапортами закончено и обоим отчитавшимся предлагают опуститься в удобные мягкие кресла. В кабинете неслышно, будто бы по какому-то знаку, появляется Коё и занимает последнее свободное место.
     
      Чуя невольно напрягается, косится на Дазая, но тот совершенно расслаблен, пьёт принесённый секретарём кофе и рассматривает уже давно выученные наизусть книги на полке.
     
      — У нас собрание? — спрашивает Чуя, окидывая взглядом присутствующих.
     
      Мори мягко улыбается, гладит кончиками пальцев край стола и подставляет руки под подбородок, переплетая пальцы в замок.
     
      — Скорее, совещание, Чуя-кун.
     
      Дазай искоса наблюдает, но в разговор вмешиваться не спешит. Он занимает выжидательную позицию и ждёт, когда кто-нибудь озвучит причину, по которой Мори пригласил их.
     
      — Наша сделка с Триадой уже полностью обговорена. Осталось только одно условие, которое мы должны выполнить. И тут я бессилен.