Предрассветные сумерки

Часть 8. Рейна Далтон

Я провожала взглядом автобус, в котором уезжал Эмбри. Я слышала и чувствовала всю ту боль, которая сейчас мучила его. Мне тоже было больно и пусто на душе. Я не думала, что всего за сутки он станет мне так дорог… В первую ночь, когда Эмбри целовал меня, я закрывала глаза и мне казалось, что это Джейк снова со мной. Эмбри был так же робок, нежен и внимателен ко мне, и вкладывал в свои ласки столько любви, что мне казалось, я снова с Джейком. Я открывала глаза и видела перед собой влюбленный взгляд Эмбри, меня окатывала боль, что это не любимые глаза Джейка, что Эмбри так любит меня, а я не могу дать ему того же, хотя он этого заслуживал. Но на второй день я поняла, что когда Эмбри целует меня и прикасается ко мне, я уже не сравниваю его с Джейком, я целую именно Эмбри. И тогда я вдруг подумала, что возможно у нас могло бы что-то получиться. Хотя бы до того момента, пока его не запечатлеет на кого-то. Я обнаружила вдруг, что совсем не испытываю душевного дискомфорта оттого, что он так близко, что он прикасается ко мне и целует меня, слишком смело, настойчиво и интимно вторгаясь в мое пространство, и честно говоря, меня это пугало. Пугало то, что я могу так быстро забыть Джейка, чтобы начать испытывать иные теплые чувства к другому человеку. Может быть потому, что Эмбри слишком сильно любил, его ненормальные чувства ко мне были сродни запечатлению, а Джейк мне еще давно говорил, что ни одна девушка не сможет устоять перед таким обожанием. Я не могла сказать, что это была уже любовь к нему, до нее было очень-очень далеко, но это уже было ее начало.

Конечно, я понимала, что если я привыкну к Эмбри, привяжусь и впущу его в свое сердце, потом мне будет очень плохо. И он будет так же страдать от чувства вины, как и Джейк сейчас, и Сэм до сих пор. Но я вдруг поняла, что готова пойти на это, лишь бы сейчас эта пустота и боль ушли. Лишь бы не слышать полные тоски и боли мысли Джейка, который не мог быть со мной, но и не мог уйти и отпустить меня окончательно. Я не понимала, почему с ним так происходит. Глядя на его запечатленных братьев — Джареда, Сэма, Квила и Пола, я видела абсолютно счастливых, спокойных, уверенных в будущем парней, там все было ясно и просто. Джейк не производил впечатления счастливого и спокойного человека. Его терзало что-то, в его сердце занозой засела тревога. Его тоска воспаленно дергала болью, он разрывался между малюткой Ренесми, которую не мог оставить ни на секунду, и мной, кого он оставил и ничего не знал обо мне. И именно тогда, когда я впервые за этот месяц разлуки, прошедший с момента рождения малышки Ренесми и показавшийся мне годом, вдруг почувствовала, что мне не так больно, что я могу дышать без головокружения, без комка в горле, что, наверное, я могу позволить немножечко счастья и для себя, именно тогда, когда рядом со мной были твердое плечо, ласковые горячие руки, влюбленные глаза, нежные губы и благородное сердце Эмбри Колла, молодого квилета-оборотня, лучшего друга моего любимого волка, именно тогда Джейк снова позвал меня. Мы сидели на крыше и Эмбри, такой сильный, отчаянный и в то же время ранимый и трогательный, горячо убеждал меня в том, что я не должна хоронить себя. Он предлагал мне свое сердце, свою душу и тело в обмен на мое позволение любить меня. Он был так счастлив и несчастен одновременно, что я вдруг решила для себя, что я буду с ним. Когда-то давно, тысячу лет назад, весной, я встретила в лесу волка с человеческим сердцем и так же решила, что буду с ним, потому что не могу заставлять страдать такого чудесного мальчика, который запечатлен на меня и так сильно влюбился. Я была свободна, мое сердце не принадлежало тогда никому, и я отдала его тому, кто в нем больше всего нуждался. Но спустя очень короткое время я даже сама не заметила, как мое сердце проросло внутри моего волка, и жило с ним одной жизнью, билось вместе с его сердцем. А потом его вырвали с мясом, и оно до сих пор кровоточило и болело. И вот теперь я решила снова сделать хоть немного счастливым того, кто меня так любил и кто заслуживал быть счастливым, как никто другой. Разница была лишь в том, что теперь мое вырванное с корнями сердце, медленно увядая на мусорной куче заднего двора, куда его выбросили за ненадобностью, уже не хотело прорастать даже в самой плодородной почве. Но в тот момент, когда я видела глаза молодого индейца, слышала его слова, когда просто физически чувствовала, как тепло его души обволакивает меня, шальная мысль коснулась меня мимолетом — а вдруг при должном и терпеливом уходе, постоянной заботе и удобрении нежностью и любовью, которые готов был мне дать Эмбри, мое сердце могло переболеть пересадку и со временем окрепнуть и расцвести снова? Я посмотрела на Эмбри совсем другими глазами и слова согласия головы были сорваться с моих губ, как вдруг я услышала родной голос, наполненный такой щемящей тоской, словно капли боли сочились из него: — Рейн… Милая, ну где же ты? Голос пронзил меня в такой момент, когда я не ожидала, когда я была вся нараспашку, и меня скорчило от его пронзительной боли, настолько сильной, что ее хватило долететь из Форкса сюда и ударить меня в грудь, словно пуля 45 калибра. Я потеряла дыхание и замерла, но голос не умолкал: — Ну почему ты не отвечаешь? Я же знаю, ты слышишь меня! Мне так плохо без тебя. Ничего не спасает. Не могу забыть тебя! Не могу отпустить! Рейн, услышь меня! Ответь мне, прошу тебя, просто чтобы я знал, что ты слышишь меня! Просто знать, что ты жива! Господи, лучше бы я умер! И в этот момент я поняла, что никогда мне не забыть, никогда не освободиться, никогда ни с кем не смогу я быть счастлива так, как с Джейком, никогда он не отпустит меня, и никогда я не отпущу его. Как я могу отдавать себя одному, а любить другого? А когда Эмбри увидел меня настоящую, он тоже понял, что это невозможно. Мне было больно от того, что он отпустил меня, от того, что я его больше не увижу, что я снова одна и никто не согреет меня своим теплом, не обожжет влюбленным взглядом, не прижмет к своей горячей груди, не укроет собой от боли и горя. Но я была очень благодарна ему за это. Мы осознали, что я не его, а он не мой, как за это ни бейся. Он не захотел получать меня такой ценой и дал мне свободу. Автобус скрылся за поворотом, меня подтачивала, как червь, тупая тихая боль в глубине души, но Эмбри было сейчас еще больнее. Я не успела полюбить его, а он терял свою любовь навсегда. И тогда я пообещала ему, что буду иногда говорить с ним. И что сделаю все, чтобы он был счастлив. Я сберегу от бед его сильное отважное сердце и нежную ранимую душу. Я воткнула в уши наушники подаренного мне Эмбри плеера с «Red Hot Chili Peppers» и медленно пошла к автобусной остановке. «Калифорния, покойся с миром!» — пел Энтони Кидис. Покойся с миром и ты, моя душа, моя любовь! Не доставай меня больше! Не заставляй мое сердце биться быстрее! Мне ли любить кого-то? Я мертва, я такой и должна оставаться. Чем дальше я шла, чем все больше ускорялись мои шаги, тем с каждым шагом мне становилось чуточку легче. У меня еще много дел. Но я их скоро закончу, я уже почти у цели. А потом я пойду дальше. Пока я не знаю, куда, но моя сущность, живущая во мне, сама поведет меня туда, куда нужно. Я села в подошедший автобус и поехала в отделение к отцу. Вывалившись на нужной остановке, я запихнула в рот жвачку, протопала, нарочно громко хлопнув пузырем, мимо полицейского на входе. Он улыбнулся и отдал мне честь. Я помахала ему рукой. Когда-то я работала здесь. Он помнил меня. Я постучалась в кабинет отца и приоткрыла дверь. Я никогда не вламывалась к нему с тех пор, как однажды я вошла без стука в его комнату, когда еще училась в школе. Он в этот момент допрашивал какого-то бандита. Я сунулась в комнату с приветствием: «Привет, па!», и услышала, как бандит сказал, увидев меня и приподняв брови: — О, какая у тебя красавица дочка! Я расскажу моим приятелям. Да. У меня достаточно друзей еще гуляет, чтобы заняться ею, пока отец тратит свое время на работу. Отец в тот раз устроил мне трепку и велел никогда больше без стука не входить и не показывать никому, кроме его коллег, что я имею к нему какое-либо отношение. Он очень тогда испугался за меня, я даже неделю не ходила в школу. — А, Рейн, заходи, — махнул мне отец. — Привет, красотка! — поприветствовал меня Тони Элмер, мой бывший напарник, с которым мы столько подметок стоптали, шакаля по городу в поисках информации. — Привет, красавчик! — так же ответила я ему. — Черт, Рейна, ты выглядишь, как голодное привидение на Хэллоуин, — пошутил Эдгар Холмс, тоже из нашего отдела, — Каждый раз, когда ты заявляешься в таком виде, мне требуется успокоительное!