На цепи

12

Я уселся на пол возле двери, наблюдал за Саске. Меня трясло, было то холодно, то жарко, словно при простуде, при лихорадке. Почему он так поступил? Я, в самом деле, не мог найти ответ на этот вопрос, потому что, мне казалось, что все было идеально. Он ведь сам говорил, что верит в меня, что я отпущу его, когда созрею. Тогда зачем? Если он был в этом так уверен, зачем? Я не мог поверить, что все это лишь его хорошая актерская игра. Ведь он, в самом деле, был так со мной дружелюбен.

Я сдерживал себя от истерики, я понимал, что прежде должен поговорить с ним, я был уверен, что у него найдутся слова, чтобы успокоить меня, найдутся оправдания, которые дадут мне вздохнуть спокойно, которые, хотя бы немного, приведут меня в чувство. Но этого не произошло.

Он очнулся к вечеру. Открыл глаза. Было темно, я не включал свет, но я мог разглядеть, как он осторожно поднял веки, потер их, посмотрел по сторонам, кряхтя, тяжело дыша и пытаясь приподняться на локтях. Хоть и странно, у него вышло. Он наткнулся на меня, сидящего у двери с одной согнутой ногой. Я смотрел в упор, откинувшись на стенку. Должно быть, я был похож на приведение, или Саске был просто совсем не рад меня видеть, поэтому он отвернулся. Мы оба молчали. Я не знаю, что у него было в голове, но лично мне самому рыдать хотелось. Я был готов простить ему все, только если он скажет что-то, что поможет мне успокоиться. Я был уверен, что даже пожалею его, если он скажет, что это была ошибка и он больше никогда так не поступит.

— Я снова здесь, — грустно усмехнулся он и, все-таки, посмотрел на меня. — Скажи мне одну вещь: для чего ты это делаешь? Хотя не надо, я знаю, ты просто псих. Есть такие люди, которых нужно взаперти держать. И это ты, а не я.

— Это то, что ты думаешь на самом деле? — спросил я. У меня дрожал голос, потому что мне было больно. Потому что он по локоть откусил руку, с которой я кормил его. — Все, что ты мне говорил — неправда?

— Неправда, — подтвердил Саске так резко и рьяно, что у меня сердце ухнуло и удар пропустило от боли. От обиды.

— То, что ты будешь дружить за этими дверями со мной — тоже? И про расписку — тоже?

— Да.

Я замолчал, отвел взгляд, заморгал быстро-быстро, пытаясь сдержать рвущиеся слезы. Если бы он был милосерднее, он бы не давал мне надежды, он бы просто ненавидел меня в открытую, как то чувствовал на самом деле. Он был жесток, возможно, еще более жестоким, чем я сам. Он заставил поверить в то, что между нами может что-то быть: отношения, дружба.