О СМЕРТИ.

3. Удар на удар

В  жизни должно быть что-то чрезвычайное, что делало бы ее соразмерной смерти, ее сокрушительному натиску. Удар на удар. Беда в том, что  жизнь почти всегда оказывается не столь разящей и неотвратимой, как смерть. Жизнь - расслабленная, несобранная, рассыпанная на множество бессвязных мгновений, как струйка песка; а смерть - сильная, мгновенная, как удар меча. Память о смерти напрягает жизнь, делает ее более упругой.   Как война, которая полыхает где-то на границах и в любой момент может ворваться, - отсюда режим чрезвычайного положения на территории жизни.

        Если смерть одним ударом пресекает  тягучее поползновение жизни, то каким же ударом на удар должно прийтись воскресение? Можно ли даже вообразить сверкание и остроту этого клинка?

        И все равно, 60-80 среднеотмеренных лет  не удается прожить на ЧП, собрать россыпь  мгновений в один кулак. Постоянный оползень, размыв, эрозия.  На одну ударную минуту приходятся часы сонливо-бездарные - чашечка кофе, газета, фильм, а то и самое отрадное зрелище на свете - потолок.  Белый, как саван, - не в нем ли мы любим созерцать свою будущую смерть, ее успокоительно-смутную отдаленность?

        Конечно, в жизни должен быть ритм, чередование ударных и безударных, как в упругом стихе. Провисание, безделье, вялость - безударные слоги существования. Но таких размеров, чтобы на один ударный слог приходилось сотня безударных, ни в  стихах, ни даже в прозе не бывает. Жизнь - это какой-то совсем бездарный, запущенный, вялый стих. Не приходится и мечтать о ямбе,  где на один безударный приходится  один ударный, - и именно в таком порядке, как за смертью следует воскресение.

        Если смерть в одно мгновение забирает все, то почему жизнь не может быть каждое мгновение столь же производительной, как разрушительна смерть?  Что делать, как найти это чрезвычайное в жизни, раскинувшейся плоско на десятилетия, с единственным крутым обрывом в конце? Как и где найти в середине взлет, равносильный этому обрыву?

        Это один из основных вопросов Достоевского, пережившего минуты  перед ожидаемой казнью как почти равные по насыщенности всей оставшейся жизни.  Этот эпизод он потом рассказывает о себе в третьем лице устами князя Мышкина в "Идиоте": "Что, если бы воротить жизнь, - какая бесконечность! И все это было бы мое! Я бы тогда каждую минуту в целый век обратил, ничего бы не потерял, каждую бы минуту счетом отсчитывал, уж ничего бы даром не истратил!"  [3]  Признается впоследствии, что не получилось, что много минут потерял. Но все-таки из этого опыта усиления жизни близостью смертной казни  получился сам Достоевский - невероятная интенсивность и свечение его последних 20 лет, после выхода с каторги. И если смерть так напрягает и высвечивает последние минуты осужденного на казнь, то  и через толщу многих лет повседневности все-таки доходит ее  магнитное веяние, под которым опилки-минуты  образуют какие-то смысловые узоры.  Без смерти,  этого деструктивного фактора, может быть, и вовсе не было бы  никакой структуры.

        Если бы не смерть, то и бессмертие не стоило бы никаких усилий. Сейчас его приходится завоевывать: как физическое продолжение своей жизни в детях, символическое - в культуре, и духовное - в мире ином. Важна борьба, а не победа, усилие, а не успех.