О СМЕРТИ.

2. Смертная память

У Иисуса, сына Сирахова, сказано: "Во всех делах твоих помни о конце твоем, и вовек не согрешишь" (7:39). [1]

Помнить о смерти - вовсе не значит постоянно думать о ней. Сама неотступная мысль о смерти разве не является грехом? Не только потому, что вводит в уныние, один из семи смертных грехов, - но, главным образом, потому, что получившие дар рождения созданы для жизни, и постоянная мысль о смерти нарушает волю того, кто послал их жить. Помнить о смерти - значит не думать о смерти, а думать "смертью", высекая в жизни начала и концы, - иначе нельзя навести ее на резкость.

Марк Аврелий сформулировал правило: "Все следует делать, обо всем говорить и помышлять так, как будто каждое мгновение может оказаться для тебя последним". Если поверхностно следовать этому правилу, то ни дерева не посадишь, ни книги не напишешь - лишь минутные вещи имеют смысл, поскольку каждую минуту за тобой может придти смерть.

Но смертная память нужна не для разоружения перед смертью, а напротив, для укрепления против нее. Готовиться к смерти - значит делать то, что наименее ей подвластно. Марк Аврелий призывает к укрупнению, а не измельчению масштаба жизни. Жить так, чтобы как можно больше отобрать у смерти, чтобы ей нечего было похитить. Смысл этого правила: Все следует делать так, как будто делаешь это навсегда, ибо каждое мгновение может оказаться для тебя последним.Делай только то, что переживет твою смерть.

И тогда можно умереть спокойно. Что это значит?

Я закончил свою главную книгу - теперь я могу умереть спокойно.

Не дергайте меня по поводу лекарств и режима - дайте мне умереть спокойно.

Пока ты не вернешь мне долга, я не дам тебе умереть спокойно.

Я вернул все свои долги - теперь я могу умереть спокойно.

Казалось бы, "умиреть спокойно" - это оксюморон, потому что умирание есть самое беспокойное из всех возможных состояний. Умереть спокойно - значит аккуратно вычеркнуть себя из жизни, сделать все, что мог, к чему был предназначен, чего по праву требовали другие.

Если понять Марка Аврелия как призыв освободить себя от всяких обязательств перед жизнью, поскольку каждую минуту тебя угрожает смерть, то это уже будет совершенно иная философия - смертобожие. Вот как представлена она в романе Сола Беллоу "Херцог":

"Но какова философия этого поколения? Не Бог мертв - это мы уже давно прошли. Может быть, вернее сказать, что Смерть есть Бог. /.../ Смерть поджидает все эти хрупкие вещи, как цементный пол ждет падения лампочки. Хрупкая оболочка стекла выпустит со взрывом свою маленькую пустоту, и все кончено. Вот так мы и обучаемся метафизике друг на другe". [2]

Смертобожие - признание смерти единственным Богом, началом и концом всех вещей. Зачарованность смертью, преклонение перед ней как всемогущей царицей мира.

Даже в христианстве, религии воскресения, такая ежеминутная готовность к смерти может обернуться нигилистическим ожиданием апокалипсиса "здесь и сейчас". И тогда последователи очередного апокалиптика -смертобожца покидают дома, раздают имущество, забирают детей из школы и выходят в открытое поле, ближе к небу...

Но вечное царство обретается не за пределом этой жизни, а внутри нее; не отрицанием жизни, а ее утверждением за пределом самой жизни. Бессмертие, на которое уповает вера, все-таки называется бессмертием, а не безжизнием. Бессмертие больше похоже на жизнь, чем на смерть. Поэтому нужно неотступно думать о жизни и желать ее так сильно, чтобы она могла продолжиться и после смерти. Грех - это трупное пятно на лице жизни.

Смертная память - это как бы двойной взгляд на смерть, еще отсюда и уже оттуда. Человек должен знать, что он умрет, и должен верить, что он бессмертен: именно в таком сочетании знания и веры он может достичь наибольшего в творении добра. Он должен сделать наибольшее, ибо умрет, и должен сделать доброе, ибо не умрет и будет судим по сделанному. Наибольшее добро создается сочетанием этих двух условий: краткости этой жизни и верой в иную жизнь.

Памятовать о смерти - не значит ставить ее в фокус, скорее, держать ее фоном для всякой мысли. Контрастным фоном, на котором всякая мысль, как на белом холсте, приобретает рельефность и глубину.