В твоих письмах

IX /// много говоришь

Всю ночь я наблюдал за тем, как под дымкой лунного света дрожат рыжие ресницы и вздымается в тревожном сне грудь. Лицо его было напряжено так, как будто он в любую секунду готов вскочить и защищать свою жизнь. Что-то не давало мне уснуть: может, присутствие Давида, а может, это угловатое кресло, в котором я так и не смог удобно устроиться. Я рассматривал бледные узоры от клинка на его запястьях, рану на лице, перебинтованные ступни. Внутри от мерзости своих действий и бездействий все начинало ныть с новой силой. Было еще одно событие, которое не давало мне покоя все эти часы раздумий: пропажа моей последней записки. После этого я в очередной раз осознал, как мне надоели постоянные недомолвки и чертовы письма без адресанта. Ложь моя копилась стремительно и не давала спокойно вдохнуть, копилась каждым днем, часом, каждой минутой молчания, копилась из неловких строчек кривых букв. Кажется, что исчезновение очередной записки стало намеком от вселенной прекратить парад лицемерия.

Одеяло задвигалось с первыми лучами сонного бледного солнца. Я закрыл глаза, сделав вид, что сплю. Перестало шелестеть: Давид встал на ноги. Я едва мог услышать его аккуратные шаги. Ощутив вдруг чужое дыхание, мягко расползающееся по макушке ко лбу, я вздрогнул и от неожиданности распахнул глаза.

- Ты не спал всю ночь.

И это был не вопрос. Утверждение, сказанное твердым тоном.

- Актер ты никакой. Да и вообще... как можно заснуть на этом каменном кресле?

- Так уверен, что никакой? - ляпнул я зачем-то.

Он улыбнулся, и улыбка вышла кривой и холодной - словом, неискренней. Что это за выражение лица вообще?

- Да. Я в этом уже успел убедиться.

- В смысле? - спросил я и встал с насиженного места, чтобы остановить уходящего Давида. Натруженные от вчерашней ходьбы ноги в такой ответственный момент чуть ли не отказали, но я смог чудом удержаться. - Как убедиться?

Он остановился в проходе, как бы проявляя ко мне милосердие. У самого наверняка ноги болели хуже моего. Сжал дверную ручку. Почти невидимый жест, который каким-то образом уловило мое зрение. Он сохранял молчание. Чего-то ждал. Тогда я продолжил:

- Слушай, я думал, ты... блин, да ты обниматься лез и говорил, как благодарен мне, какой я хороший, - в горле было сухо. Голос перешел на хрип. Жалкий хрип. - Я думал, ты простил... меня.