В твоих письмах

III /// уютно умирать

Свои мысли я потушил об угол железной скамьи. Внутри гноилась тоска. Я рассматривал себя в луже: на меня в ответ глядело незнакомое лицо. Грязный ботинок разбил отражение вдребезги. Деревья тянули ко мне свои острые черные лапы в готовности разорвать мое тело, фонари вдруг погасли; зыбкая луна манила, и я, готовый слиться с небесной мглой, закрыл глаза и выдохнул весь воздух из легких. Окурок утонул в мутной воде.

Вместе с рваным вдохом в голове возник образ Давида. Сплошная лирика... такой изящный стан низменной прозой не опишешь. Все-таки есть что-то в нем до мурашек обворожительное: преследующий его сладкий запах сирени, страх, скрытый под жгучим напускным гневом, горящие глаза... Я не хотел, боялся ему признаться, что эти письма мои. Грудь стягивало в приступе агонии. Закрылись глаза - явственнее стали представляться в голове черты острого лица, губы, искривленные в притворной ухмылке, бледные щеки. Пульс сбился. Я не знал, что чувствовал сейчас. Сожаление? Злость, ненависть? Что?

К полуночи я вернулся в пустую квартиру, щелкнул светильником и склонился над чистым листом бумаги. Ложь легко потекла из-под пальцев, а когда с письмом было покончено, взгляд мой невольно метнулся к накрытому зеркалу на стене.

Я встал и смахнул темную ткань на пол. В отражении я увидел позади себя размытый темный силуэт Давида. Но не обернулся.

- Посмотри на себя, - едва слышно сказал он. Этот пронзительный шепот вскрыл мои ребра в тщетных поисках сердца. Из раны потекла на пол кровь.

Склонившись совсем близко к отражению, я откинул черную челку назад, оголив багровый шрам поперек лба.

- Несовершенное создание. Какой позор, - он сел на корточки рядом со мной, рассматривал меня, как будто я неизведанный вид сирени. Его взгляд скользнул по рубцу на моем лице. - Даже интересно, почему твоя мать, а не ты?

Миллионы голосов. И все в голове, разбивают черепную коробку изнутри. Глаза матери сияют, а из ее раскроенного черепа струится вишневая кровь. Улыбка, чуткая и слабая, застыла на неживом лице, хрупкая рука, придавленная железкой, тянется ко мне. С моих уст сорвался истошный крик, но он словно был чужим. Осколки зеркала рассыпались по всей комнате и стали тонуть в реках крови. В груди становилось все более пусто.

- Почему ты еще жив? - донесся его голос со стороны. - Ненавижу тебя.

- А я тебя, - прохрипел я в ответ.