Ромео должен умереть

Дай умереть иль залечи мне рану

Поцелуй. У них был самый настоящий поцелуй, после которого прошло уже три часа, а горящие губы Юнги никак не остынут. Он сидит на своей кровати по-турецки, смотрит на выключенную плазму на стене и мысленно находится не здесь. Юнги все еще в салоне мерседеса Чонгука, пропитанного запахом его парфюма, его желанием, искры которого гасли, соприкоснувшись с его кожей. Они продолжают целоваться, он чувствует этот поцелуй как сейчас, и пусть в голове крутится красным «не влюбляйся в меня» — Юнги не зацикливается. Можно ведь целоваться с человеком, не влюбляясь? Можно ведь скучать по нему, хотеть с ним общаться без всех этих «будем в отношениях», «будем называть друга друга «мой парень»? Это все Юнги не нужно, единственное, что ему нужно — это еще один поцелуй, желательно, более долгий. Возможно, эмоции так сильно обострены еще и из-за того, что у Юнги давно нет парня, а с переезда на родину ему и вовсе было не до отношений и интрижек. Когда было совсем неистерпимо, Юнги и сам справлялся, сбрасывал стресс старым проверенным способом, но здесь всего один поцелуй, и ему уже хочется потянуться к себе в штаны. Юнги понимает, что подсознательно он всегда засматривался на Чонгука, но находил миллион причин, почему это бред, и они вместе невозможны. Еще в школе он ловил себя на мысли, что хотел бы ему нравиться, правда тогда Юнги убеждал себя, что это из-за того, чтобы он не трогал его, не был угрозой. Юнги прекрасно помнит времена, когда Чон его не замечал, не считал человеком и даже напрямую к нему не обращался, показывая, что тот пустое время. Только почему-то те мысли о прошлом не делают ему больше плохо, он вспоминает школьные годы без агрессии, без обиды, и поражается тому, как небольшая забота и пара ласковых слов так кардинально поменяли его мнение о том, кто должен был навсегда остаться врагом. Сейчас Юнги осознает, что хочет большего, что и тогда хотел именно этого, что, исподтишка подглядывая за ним, чертил в голове вовсе не планы борьбы, а мечтал быть ближе, сидеть с ним в столовой, прокатиться в его додже, не отшатываться завидев в коридоре, а смело пойти навстречу, в его разведенные в сторону руки. На этом его фантазии не останавливаются, он понимает, что с удовольствием лег бы с ним в одну постель, позволил бы его накаченным рукам, оставляющим вмятины на железе, и ожоги на его коже, исследовать свое тело, и сам бы его попробовал. Как, наверное, невероятно прижиматься к его голому торсу, чувствовать на себе тяжесть его тела, его в себе...