Соглашение

42

Чимин

Он ее бьет.
Этот сукин сын ее бьет.
Полчаса в обществе Ари для меня достаточно, чтобы прийти к этому выводу, чтобы узнать все признаки. Я вижу это по тому, как она вздрагивает, когда отец дотрагивается до нее. Вздрагивает слегка, практически не заметно для остальных, но точно так же вздрагивала моя мама, когда он приближался к ней. Как будто она ожидала от него удара кулаком, или ладонью, или его чертовой ногой.
Однако это не единственное свидетельство. Еще одно – кружевная штуковина с длинными рукавами поверх красного платья. Я перетрахал достаточно своих однокурсниц, чтобы уяснить: белые «шпильки» к черному жакету не надевают. Еще есть искры страха в ее глазах, они появляются каждый раз, когда отец, сидящий в кресле, просто шевельнется. Печально опустившиеся плечи, когда отец выговаривает ей, что соус слишком жидкий. Множество комплиментов, которыми она явно пытается порадовать его. Нет, умилостивить, чтобы успокоить его.
Мы ужинаем, галстук душит меня, и я сомневаюсь, что смогу и дальше контролировать свою ярость. Вряд ли я дотяну до десерта, не вспылив и не потребовав у старика ответа, кто дал ему право так поступать с еще одной женщиной.
Ари и Дженни о чем-то болтают. Я даже не догадываюсь о чем. Я так крепко сжимаю вилку, что мне странно, почему она не сломалась пополам.
Чуть раньше, когда Дженни и Ари были на кухне, отец пытался завести со мной разговор о хоккее. Я пытался отвечать. Я точно формулировал правильные предложения, с подлежащим и сказуемым и прочей чепухой. Но едва мы с Дженни переступили порог этого богом забытого дома, я мысленно унесся прочь. Каждое помещение хранит воспоминания, от которых у меня в горле появляется комок.
Кухня, где он впервые сломал мне нос.
Второй этаж, где он в основном избивал меня, обычно в моей спальне. Правда, сегодня я не решаюсь туда зайти, потому что боюсь быть раздавленным этими стенами.
Гостиная, где он шарахнул меня об стену после того, как моя команда, игравшая в лиге для восьмиклассников, не попала в плей-офф. Я заметил, что он прикрыл картиной дыру в гипсокартоне.
– Вот так, – слышу я голос Дженни. – Теперь я пою соло, что, по идее, надо было бы сделать с самого начала.
Ари сочувственно цокает языком.
– Судя по рассказу, этот парень законченная эгоистическая задница.
– Ари, – резко произносит мой отец. – Следи за языком.
Вот опять – она вздрагивает. Дальше должно бы последовать тихое «прости», но, к моему удивлению, она не извиняется.
– Ину, ты не согласен? Представь, что ты продолжал бы играть и ваш вратарь оставил бы вас в неполном составе перед серией игр на Кубок Стэнли.
У отца на скулах играют желваки.
– Эти две ситуации нельзя сравнивать.
Ари быстро сдает назад.
– Да, думаю, нельзя.
Я вилкой загребаю пюре и кладу его в рот.
Ледяной взгляд отца перемещается на Дженни.
– Как долго вы встречаетесь с моим сыном?
Краем глаза я замечаю, что она испытывает неловкость.
– Месяц.
Он кивает, как будто его радует ответ. Когда отец снова заговаривает, я понимаю, что конкретно его обрадовало.
– Значит, все не серьезно.
Дженни хмурится.
Я тоже, потому что знаю, о чем он думает. Нет, на что надеется. На то, что вся эта история с Дженни просто интрижка. Что все это кончится скорее раньше, чем позже, и я опять сосредоточусь исключительно на хоккее.
Но он ошибается. Черт, я тоже ошибался. Я предполагал, что наличие девушки уведет меня от моей цели и отвлечет от хоккея, однако этого не произошло. Мне нравится быть с Дженни, но это ничуть не умаляет роли хоккея в моей жизни. Я продолжаю выкладываться на тренировках, я продолжаю вырубать своих соперников на льду. Последний месяц показал мне, что в жизни я могу уделять должное внимание и к Дженни, и хоккею.
– Чимин рассказывал вам, что после окончания колледжа он планирует участвовать в отборе в высшую лигу?
Дженни кивает в ответ.
– Когда начнутся отборочные игры, его расписание станет еще более плотным. Как я понимаю, и ваше тоже. – Отец вытягивает и поджимает губы. – Где вы себя видите после окончания? На Бродвее? В звукозаписывающей студии?
– Я еще не решила, – говорит Дженни и тянется к стакану с водой.
Я замечаю, что ее тарелка пуста. Она все доела, но добавки не попросила. Я тоже не попросил, хотя не могу отрицать, что Ари готовит просто фантастически. Такой сочной индейки я давно не ел.
– Ну, войти в музыкальный бизнес очень трудно. Для этого нужно много и упорно работать. – Отец делает паузу. – Это требует огромной концентрации внимания.
– Я хорошо знаю это. – Дженни плотно сжимает губы. Она знает еще миллион вещей, но сдерживает себя и ничего не говорит.
– Профессиональный спорт требует того же. – Многозначительно вещает отец. – Требуется тот же уровень внимания. Наличие отвлекающих факторов может обойтись очень дорого. – Он поворачивается ко мне. – Не так ли, сын?
Я накрываю руку Дженни ладонью.
– Некоторые отвлекающие факторы стоят того.
Теперь у него раздуваются ноздри.
– Похоже, все сыты, – нарушает тишину Ари. – Как насчет десерта?
Я холодею при мысли, что придется еще хоть на секунду задержаться в этом доме.
– Между прочим, нам с Дженни пора, – довольно грубо говорю я. – По прогнозу, сегодня к вечеру пойдет снег, и мы хотели бы добраться до дома до того, как занесет дороги. Ари поворачивается к большому, от пола до потолка, окну на противоположном конце столовой. Снаружи нет ни намека на снег ни в воздухе, ни на земле.
Однако она, слава богу, не стала комментировать состояние погоды. Ари, кажется, даже рада, что этот неприятный вечер подходит к концу.
– Я помогу убрать со стола, – предлагает Дженни.
Синди кивает.
– Спасибо, Джен, я ценю твою помощь.
– Чимин. – Отец с грохотом отодвигает стул. – На пару слов.
Он выходит.
К черту его и к черту эти «пары слов». Ублюдок даже не поблагодарил свою женщину за приготовленную ею вкусную еду. Я сыт по горло этим уродом, но проглатываю свой гнев и выхожу вслед за ним из столовой.
– Что тебе надо? – спрашиваю я, когда мы заходим в его кабинет. – И не требуй, чтобы я остался на десерт, не утруждай себя. Я приехал на праздничный ужин, мы поели индейки, и теперь я уезжаю.
– Да мне плевать на десерт. Нам нужно поговорить об этой девчонке.
– Об этой девчонке? – хрипло смеюсь я. – Ты имеешь в виду Дженни? Она не какая-то там девчонка. Она моя девушка.
– Она помеха, – безапелляционно заявляет он.
Я закатываю глаза.
– С чего ты взял?
– Ты проиграл один из трех последних игр! – кричит отец.
– И это ее вина?
– Именно так, черт побери! Из-за нее ты отвлекся от хоккея.
– Я не единственный игрок в команде, – ровным голосом говорю я. – И я не единственный, кто совершал ошибки во время этих игр.
– В последней игре ты заработал удаление, которое дорого обошлось команде, – цедит он.
– Да, заработал. И что из того? Мы все еще номер один в нашей ассоциации. И все еще номер два по абсолютному счету.
– Номер два?! – Он уже орет во все горло, его руки сжимаются в крепкие кулаки, и отец делает шаг ко мне. – И тебе нравится быть номером два? Я воспитал тебя, ты, маленький засранец, чтобы ты был первым!
Когда-то этот испепеляющий взгляд и красные щеки заставляли вздрагивать и меня. Но это время прошло. В шестнадцать лет, когда я уже был выше и тяжелее отца, я понял, что мне больше нечего его бояться.
Никогда не забуду его взгляд, когда я впервые дал ему сдачи. Его кулак уже несся к моему лицу, и в какое-то мгновение на меня снизошло просветление, и я понял, что могу блокировать удар. Что мне больше не надо стоять столбом и принимать оскорбления. Что я могу дать ему отпор.
Я так и сделал. До сих пор помню, как приятно саднили костяшки после того, как врезал ему в челюсть. Хотя он и взревел от ярости, но все равно испытал шок, и в его глазах отражался страх, когда он пятился.
Вот тогда он в последний раз поднял на меня руку.
– Что ты собираешься сделать? – насмешливо спрашиваю я, кивая на его кулаки. – Ударить меня? Что, надоело третировать эту милую женщину?
Он каменеет.
– Думаешь, я не знаю, что ты превратил ее в боксерскую грушу? – цежу я сквозь стиснутые зубы.
– Закрой свой поганый рот, мальчишка.
Ярость во мне кипит и выплескивается наружу.
– Да пошел ты, – бросаю я. Я учащенно дышу, глядя в его расширившиеся глаза. – Как ты можешь поднимать на нее руку? Как ты можешь поднимать руку хоть на кого-то? Проклятье, да что с тобой такое?
Он надвигается на меня, но останавливается, когда между нами остается полметра. На секунду мне кажется, что сейчас отец и в самом деле ударит меня. Я даже хочу, чтобы ударил. Тогда я смогу ударить в ответ. Разбить кулаки о его лицо и показать ему, каково это, когда тебя бьет тот, кто, по идее, должен любить.
Я не двигаюсь с места, мои ноги будто приросли к полу, руки опущены. Как бы сильно мне ни хотелось врезать ему, я никогда не опущусь до его уровня. Я никогда не потеряю контроль над собой и не стану таким, как он.
– Тебе нужна помощь, – сдавленно говорю я. – Серьезно, старик. Тебе нужна помощь, черт побери, и я очень надеюсь, что тебе ее окажут до того, как ты искалечишь эту женщину.
Я выхожу из кабинета. У меня дико дрожат ноги, и мне странно, как они доносят меня до кухни, где Дженни ополаскивает тарелки, а Ари загружает посудомойку. Когда я вхожу, обе женщины смотрят на меня, и обе бледнеют.
– Ари. – Я откашливаюсь, но комок в горле остается. – Сожалею, но я вынужден похитить Дженни, нам пора ехать.
После паузы Ари быстро кивает.
– Хорошо. С остальным я сама справлюсь.
Дженни закрывает кран и медленно идет ко мне.
– Ты в порядке?
Я мотаю головой.
– Ты могла бы подождать меня в машине? Мне нужно поговорить с Ари.
Вместо того чтобы выйти, Дженни подходит к Ари, секунду колеблется, и потом тепло обнимает ее.
– Огромное спасибо за ужин. С праздником.
– С праздником, – с вымученной улыбкой тихо говорит Ари.
Я достаю из внутреннего кармана пиджака ключи от машины.
– Вот. Заведи, пусть прогреется, – говорю я Дженни.
Она выходит без единого слова.
Набрав в грудь побольше воздуха, я подхожу почти вплотную к Ари. К моему ужасу, она опять вздрагивает, как вздрагивала весь вечер. Словно поговорка «каков отец, таков и сын» для нее непреложная истина. Словно я хочу…
– Я не причиню тебе вреда. – Мой голос растрескивается, как скорлупа у яйца. Мне противно от того, что я вынужден уверять ее в очевидном.
В ее глазах появляется паника.
– Что? Ах, дорогой, нет. Я даже не думала…
– Нет, думала, – тихо возражаю я. – Ничего страшного. Я не обижаюсь. Я знаю, каково это… – Я сглатываю. – Послушай, у меня не так много времени, потому что мне нужно убраться отсюда прежде, чем я совершу нечто такое, о чем потом пожалею. Но я хочу, чтобы ты кое-что уяснила.
Она явно испытывает неловкость.
– Ты о чем?
– Я… – Я снова сглатываю и прямиком перехожу к сути, потому что ни ей, ни мне совсем не хочется, чтобы отец застал нас за этим разговором. – Он бил и меня, и маму, понимаешь? Он оскорблял нас физически и словесно, долгие годы.
Ее губы приоткрываются, но она не произносит ни слова.
Я с тяжелым сердцем заставляю себя продолжить:
– Он нехороший человек. Он опасен, жесток и… он болен. Не надо мне рассказывать, что он вытворяет с тобой. Хотя, может, я и ошибаюсь, и отец ничего не вытворяет, но я все же думаю, что он творит всякие бесчинства, потому что вижу, как ты вьешься вокруг него. Я тоже так себя вел. Каждое мое действие, каждое мое слово… все шло от страха, потому что я дико боялся, что он снова изобьет меня до смерти.
Ее ошеломленный взгляд – достаточное для меня подтверждение.
– Как бы то ни было, – со вздохом говорю я, – я не собираюсь утаскивать тебя отсюда или звонить копам и сообщать о бытовом насилии. Это не мой дом, поэтому я не буду вмешиваться. Но мне нужно, чтобы ты кое-что усвоила. Первое: ты ни в чем не виновата. Не вини себя, потому что вся вина лежит на нем. Ты не сделала ничего, что могло бы вызвать его критику и словесные нападки. Не думай, будто ты не оправдала его ожиданий – его ожидания просто невозможно оправдать, черт побери. – Моя грудь так сильно сжимается, что болят ребра. – И второе: если тебе что-нибудь понадобится, что угодно, обязательно звони мне, ладно? Если понадобится поговорить, или ты решишь уехать от него и тебе понадобится помощь для переезда, позвони. Или если… он что-нибудь сделает с тобой, и тебе понадобится помощь, позвони. Обещаешь?
Похоже, Ари потрясена. До глубины души. Она часто-часто моргает, как будто пытается сдержать слезы.
На кухне воцаряется тишина, как в доме с покойником. Ари просто смотрит на меня, часто моргает и теребит рукав своего жакета.
Проходит, кажется, вечность, прежде чем она неуверенно кивает и шепчет:
– Спасибо.