Silentium!

Глава 7. Мысль изречённая есть ложь

— Многие думают, что дети, которые живут в детском доме с младенчества, самые несчастные, потому что они вообще не знают, что такое родительская любовь. Но это полная брехня. Намного хуёвее приходится тем, кто попадает в приют уже в относительно сознательном возрасте и понимает, что жизнь больше не будет прежней. Мою семью сложно было назвать благополучной, но я любил свою маму и думал, что, если бы она ушла от отца, у нас могло быть всё хорошо. Когда она умерла и я попал в детский дом, я оказался в напрочь больной среде, которая даже близко не стояла с тем, с чем мне доводилось иметь дело дома. Запои отца, любившего пиздить всех, кто попадался ему под руку, были временными и стали казаться мне сказкой, потому что в перерывах между его попойками мы с мамой могли чувствовать себя почти спокойно. А в детдоме я стал жить в вечном страхе, который не покидал меня даже по ночам.

Макс невидящим взглядом смотрел куда-то в потолок.

— Воспитатели — первое, с чем пришлось столкнуться. Им все мы, много-много детей и подростков, виделись единым целым. Как стадо овец, — парень запнулся и поправился. — Даже не так... Как одна большая овца с кличкой «тупоголовая бестолочь». Мы жили и функционировали как один организм: все-встали, все-оделись, все-сели, все-поели. Многие из нас за годы жизни в приюте ни разу не слышали собственного имени, а некоторые даже не догадывались о том, что у каждого человека есть свой день рождения. Мы просто существовали, трясясь от ужаса двадцать четыре часа в сутки. Боялись воспиталок до умопомрачения, до судорог, до энуреза [распространенное в детском возрасте заболевание, характеризующееся неспособностью ребёнка контролировать акт мочеиспускания]. Шарахались от них и всегда молчали. Единственным, что мы все как один там испытывали, был страх.

Прежде я не задумывался о том, что Максу тоже было знакомо это душащее чувство. Я придвинулся поближе к парню и взял его за запястье, чтобы показать, что понимаю его.

Макс покосился на меня:

— Я бы на твоём месте не торопился с тем, чтобы пытаться меня поддержать.

Он вздохнул, но скидывать мою руку всё же не стал.

— Дети... Они были ещё хуже взрослых. Хоть воспитатели и воспринимали нас как одно безмозглое целое, наше стадо на самом деле не было единым. Потерянные, не знающие тепла, ничего толком не умеющие, живущие в постоянном страхе... Каждый справлялся с этим по-своему. Кто-то мирился со своей судьбой и уходил в себя, а кто-то, наоборот, подвергаясь унижениям со стороны взрослых, искал тех, на ком можно было отыграться в отместку. Вторые, как правило, представляли меньшинство, но именно они делали жизнь остальных ещё хуже. Когда я только оказался в детдоме, я в полной мере прочувствовал это на себе. Попав в приют уже в подростковом возрасте, я стал там чужим абсолютно для всех, но это не мешало местной шпане чесать об меня кулаки, да и не только. Прежние пустяковые драки в обычной школе и макание одноклассников башкой в унитаз ни в какое сравнение не шли с той жестокостью, которой я подвергался.