Смотри в об(л)а!

Можно подождать, пока мы не сошли с ума

— Чё, слепой, что ли?
-Да.
Ой. Как неловко.
Антон на секунду замирает, затем разворачивается, встречаясь взглядом с глазами-призраками, такими же пустыми и почти прозрачными, как и бутылка пива в руках, купленная на последнюю сотку. Хотя на фоне этой серой подворотни, где разбросаны хлипкие лавочки и мусорные баки, эти глаза выглядят не такими уж и безжизненными. Они смотрят сквозь, но, если у тебя расшатанная нервная система или бурное воображение, то кажется, что вовнутрь. А если всё вместе — и вовсе прямо в душу. У Антона запущенный случай, поэтому он пялится и представляет, как этот холодный взгляд высасывает из него всю его паршивую жизнь, как дементор безжалостно опустошает тебя, оставляя умирать в агонии собственных страхов. Впрочем, Антон по жизни оптимист. Он всегда готов выдать свежеиспечённый каламбур, а иногда и анекдот с бородой и по праву считает, что это является решением всех жизненных перипетий. Правда, сегодня день не задался с самого утра, поэтому его хватает лишь на многозначительное:
— Бля.
На спине всё еще фантомно ощущается лёгкий толчок чужого плеча и, возможно, носа, а вот жопа совсем не фантомно сжимается от оглушительного лая внушительных размеров лабрадора, который в одном ошейнике кружится вокруг своего хозяина. Мужская рука сжимает поводок, который по иронии судьбы отцепился, выпуская поводыря на свободу.
Беги, Симба.
Нет, он лишь прыгает и лает, пытаясь как-то помочь своему хозяину снова обрести глаза.
— Прощу прощения, дело в том, что она каким-то образом отцепилась от поводка.
— Так это не Симба? Жаль. — Слепой на мгновение вздрагивает, шестерёнки в его голове наверняка генерируют вопрос о том, при чём тут Симба, если мужчина вообще понимает, кто это, а затем выдаёт:
— Что? А... Это Герда.
Как назло, тоже героиня детского мультика. Только вот дети, которые смотрели этот мультик, уже давно дяди и тёти. Впрочем, Антон ни капли не удивлён.
— Каким-то образом отцепилась? Ха! Она попросту ищет братца. — О, как же Антон любит наблюдать эти недоуменные лица после своих дурацких реплик. К слову, Антон их таковыми не считает. Ему в кайф издеваться над ничего не понимающими людишками. Особенно над такими культурными, как этот тип. Но
мужчина неожиданно усмехается. — Кай давно во льдах.
— Многообещающе.
— Вы мне не поможете?
— А сколько раз в день вы говорите эту фразу? — Усмешка. Прости, мужик, встреться тебе на пути молодая девушка, идущая в цветочном платьице после очередной свиданки, тебе бы и собачку пристегнули, и по головочке погладили, и в лобик поцеловали. Но здесь Антон, который нервно теребит гремящую цепь на рваных потрёпанных джинсах и не скрывает своей желчи.
— Ни одного. — В ответе слепого ни капли обиды — только сплошная мерзостная «культура» и даже немного превосходства. Культ-ура. Ура. А уринотерапия — это когда мочу пьют. Произведя такую занимательную мысленную цепочку в своей голове, Антон громко усмехается и плюёт куда-то в сторону.
— Странно. Ну ладно. Чё я, в самом деле? Куда там вашу собачонку цеплять?
На мгновение выражение лица Антона меняется, но мужчина этого никогда бы не увидел. И рассказать ему об этом некому. В этой подворотне они одни, не считая собаки. Наверное, только милая и умная Герда замечает, что парень напротив вдруг сверкает глазами так, будто ему действительно не наплевать на участь слепого, потерявшего поводыря. Герда замечает, только сказать не может. А в следующую секунду парень становится прежним: испытывает отвращение ко всему. И к себе тоже.
Слепой протягивает поводок с карабином на конце куда-то вперед перед собой. Собака тут же кружится в ногах у хозяина, когда он её зовёт. Один щелчок худыми холодными пальцами по такому же ледяному железу карабина, и она снова становится поводырем.
— Благодарю.
— Ты чё, идешь со сходки любителей красного словца? Не пойму никак. — Если организуете такую, я бы, пожалуй, сходил.
— «Пожалуй», «благодарю», «каким-то образом», «прошу прощения»... Пиздец, — Антон передразнивает слепого, вкладывая в свой взгляд достаточно наглости и пренебрежения для того, чтобы произвести впечатление человека, с которым лучше не связываться. Но именно в тот момент, когда театр мимики достигает своего апогея, Антон понимает, что таращиться на слепого и искать реакции на свою боевую стойку, как минимум, глупо, а Герде просто похуй. Антон нервно смеётся.
— Пытались устрашить меня взглядом? — Кажется, здесь и сейчас на слова и действия Антона похуй не только Герде, но и её хозяину. Судя по его реакции, никакой обиды или печали слова парня не вызывают.
— С чего бы?
— Просто в нашем диалоге возникла пауза. Предположил.
— Я дрочил.
— А. — Слепой с серьёзным видом понимающе кивает, затем опускает голову вниз, будто скрывая свои эмоции. Уголки губ нервно подрагивают, а через секунду он уже нагло и заливисто хохочет, не стесняясь присутствия парня.
— Ты че ржёшь? — В глубине души Антон, конечно, понимает, что причиной смеха незнакомца является его тупейшее чувство юмора. И ему даже немного приятно. Ах, мои прекрасные шутки про дрочку, кто я без вас?
— Прошу меня извинить, — прокашлявшись, заявляет слепой, — я просто не ожидал.
— Чего не ожидал?
— Что буду смеяться с подобных шуток. — Ну не всё потеряно, чудик.
Мужчина будто порывается что-то сказать, но останавливает себя и чему-то тихонько усмехается. Чувствует, что пацан на него смотрит, изучает и походу никуда не торопится. Вся эта встреча начинает его забавлять, но прежде, чем подумать о том, что парень вроде как цепляется к словам и не хочет просто так проходить мимо, слепой слышит брошенное кислотным тоном:
— Ну, бывай, дружок.
— Спасибо за помощь. Я сюда случайно забрёл. А обычно гуляю с Гердой в лесном парке.
— И нахрена мне эта информация?
— Мало ли. Ну, бывай, дружок. — А вот у мужчины эта фраза выходит не такой едкой, в отличие от его собеседника.
***
Антон возвращается домой злой и уставший. В желудке пусто, и он решает исполнить мстительную симфонию для духовых инструментов за такое наплевательское отношение. Но сил нет даже посрать, поэтому Антон на автомате заруливает в свою комнату и засыпает под рёв желудка и звуки поцелуев, доносящиеся из комнаты соседа. Когда Антон засыпает, звуки поцелуев превращаются в знатные такие стоны, но ему похуй. Всё, как завещала Олечка Бузова.
А вот просыпаться лучше всего под звуки собственного крика и слёз на щеках. Доброе утро, мои родные люди. На календаре четырнадцатое ноября, а это отличный повод повеселиться: с днём панической атаки! Так что насчёт по виселице? Не сегодня? Жаль. Антон морщится, зарывается в одеяло и, кажется, чувствует, будто его глазницы сжимает гигантский и противный великан своими мерзкими лапами, а потом прыгает на него сверху и заламывает руки. Кажется, что стены сжимаются и хотят раздавить, как слизняка. Хочется содрать с себя кожу или просто спрятаться за тысячью дверей и одеял, занавесить все окна и огородить эту злоебучую многоэтажку стальным куполом. Ну, состояние примерно такое. Но кого это волнует, ведь сегодня снова идти на любимую работу.
Честно говоря, желание содрать с себя кожу проходит примерно к 8:15 утра, когда Антон отпивает первый глоток кофе с молоком. Запомните раз и навсегда: четверть кружки кипятка, остальное — молоко. Тогда вкусно. Несмотря на то, что Антон качественный долбоёб по жизни и волк по сути, он всё же умеет радоваться мелочам, что немаловажно в наше непростое время. Молоко не прокисло и хватит на целую кружку? Заебись. Наконец-то включили отопление и теперь каждое утро не хочется поджечь себя, чтобы согреться? Ну просто заебумба, ребята. А то, что джинсы протёрлись настолько, что на них уже нет живого места, а зимняя куртка по швам трещит — это ничего. Как-нибудь приложится. Не хлебом единым жив человек.
В кинотеатре сегодня толпа с самого утра: в прокат выходит новый фильм про долбоёбов. На самом деле нет, но так считает Антон, а тут с ним не поспоришь. Всё, что ему нужно в этой жизни, — занять своё рабочее место у входа в кинозал и апатично забирать билетики из разной степени грубости и нежности рук посетителей, надрывать линию отрыва и возвращать обратно. А потом можно поесть халявный попкорн, позалипать в интернетах или просто доспать несколько часов. Кто ходит смотреть кино в девять утра? Вопрос философский. Ладно, на самом деле отрыванием билетиков обязанности Антона не ограничиваются: нужно проверить всё оборудование перед сеансом, проследить за рассадкой посетителей, настроить освещение, а затем со спокойной душой удалиться восвояси. Не фильм же про долбоёбов смотреть, в самом деле.
Но ебланить не получается, потому что один из кассиров взял больничный, и Антону приходится его заменять, не отрываясь, так сказать, от производства. Вот и бегает, как в жопу ужаленный то к кассе, то к залам. Да, сегодня опять блистаю.
— Шастун, сегодня гонки устроил? — интересуется Маринка, лениво рассыпая попкорн по картонным стаканам.
— Ой, да, Маринка, я сегодня прямо с ралли на ралли, с ралли на ралли, — причитает Антон.
— Кто срали? — на секунду и впрямь задумалась глупышка, будто Антон мог ответить что-то достойное размышлений. — Шастун, опять твои дебильные шуточки!
Антон в ответ только показывает язык и язвительный прищур, а затем сверкает пятками в сторону зала.
Снова злой и снова уставший (зато стабильность) Антон семенит по тротуару между серых многоэтажек и унылых детских площадок в сторону дома. Хочется думать о тёплой кухне, ароматном ужине и мягкой постели, но на деле получается только вспомнить, что в квартире сейчас наверняка снова «охи» и «трахи» Димкиной подружки, которая приехала к нему на неделю из другого города, и полупустой холодильник. Возвращаться туда желания нет, хочется просто исчезнуть. И, конечно же, не потому, что на фоне Димкиных отношений Антон чувствует себя особенно одиноким, просто бесит, что в доме чужой человек. За всеми этими размышлениями Антон резко останавливается посреди дороги в отчаянных попытках придумать, куда податься, пока в квартире сношаются кролики. Рядом движется и что-то орёт компашка подростков, в паре метров от Антона какой-то дедуля присел на одно колено и теребит за ухом мелкую лохматую собачонку, позади него начинается дорожка, ведущая в лесной парк. Ну тут как дважды два, ребята. Резко вспомнились глаза с бледной пеленой и лай лабрадора. Вот вам и занятие нашлось: заебать очередного ни в чём не повинного человека.
Долго искать не пришлось. Тот самый мужчина, на этот раз в солнцезащитных очках, спокойно сидит на лавочке и читает книгу по шрифту Брайля. Герда смиренно лежит у ног хозяина. Антон обычно действует по интуиции, своего рода наитию, поэтому молча садится рядом с фразой:
— Привет. Один здесь отдыхаешь?
Мужчина даже не вздрагивает от неожиданности. Лишь его руки, до этого размеренно водившие по странице книги, замирают.
— О, это вы. Помощник.
— Ага.
— Я вас по запаху сразу узнал.
— Ну ты и извращенец. Ты что, африканский слон?
— Нет. Вы курите.
— Лучше бы был африканский слон.
— Почему?
— У них самый лучший нюх.
— У меня не лучший, но за неимением одного органа чувств, обостряется другое.
— То есть, допустим, если я щас пердану, вроде как незаметно, ну для меня по крайней мере, то ты всё равно учуешь?
Серьёзное до этого лицо слепого в миг сменяется выражением: «Что за придурок, но почему-то мне смешно». Он прикрывает лицо ладонью, тихо посмеиваясь.
— Ну и дурень.
— Та знаю.
— Я почему-то так и думал, что вы придёте.
— Чё ты всё на «вы» да на «вы»? Я тебе не дед. Говори нормально. — Ладно. Тогда, может, скажешь, как тебя зовут?
— Тоха.
— Антон, значит. А я Арсений. Очень приятно. — Мужчина протягивает ему руку, но попадает куда-то в предплечье, Антон перехватывает её в «пацанском» рукопожатии.
Антон сам не до конца понимает, почему вообще пришёл сюда. А Арсений, вроде как, не против, хотя, возможно, должен, и даже не упрекает за дебильные шутки. А такое случается редко, чтобы кто-то простодушно улыбнулся после очередного антонова высера каламбура.
— Что это у тебя? — спрашивает Антон, указывая на книгу в руках Арсения. Но тот этого не видит, поэтому на пару секунд задумывается, а затем до него доходит:
— Ты про книгу?
— Ну, а про что ещё-то?
Арсения такие прямолинейные ответы не смущают. Он наоборот сразу берёт себя в руки, мол, да, точно, я такой же человек, как и ты, и со мной не нужно сюсюкаться.
— Это роман Сартра «Тошнота». — М-м... Актуальненько.
— Для сегодняшнего дня?
— Для меня.
— Ты читал этот роман?
— Нет, — Антон пожимает плечами и усмехается, громко шмыгает носом и трёт переносицу. — Мне все эти книжки точно как тошнота. Какой-то старый пердун насочинял с три короба ерунды, будто знает о жизни всё, а тебя в школе заставляют разбираться, что он там имел в виду. Да ничего он не имел, его жизнь поимела. Он сам не знал, как жить, он просто человек, и я не собираюсь читать чью-то белиберду, чтобы казаться заумным.
— Тоже точка зрения, — Арсений поджимает губы и вскидывает брови в жесте «как знаешь, парень». — Для меня книги — что-то больше, чем белиберда. Они позволяют мне видеть мир.
— А чё ты там не видел? Я бы многое отдал, чтобы не видеть всю эту ересь, что происходит вокруг, — удивляется Антон, но слышит усмешку, только тогда вспоминая, что разговаривает со слепым человеком.
Ой. Забыл.
Мужчина только усмехается. Он понимает, что Антон понятия не имеет о том, что обычно даже банальное слово «слепой» может обидеть незрячего, но к Арсению это не относится. Арсению нравится, что Антон воспринимает его на равных. Нравится и даже немного непривычно. Впрочем, для Арсения вообще непривычно знакомиться с кем-то вот так просто.
— Знаешь, — спустя пару секунд молчания говорит Антон абсолютно будничным голосом, — с одной стороны суп — это же нормальная еда, да? Ну, типа, здоровое питание, все дела. И в животе потом заебись всё. Но с другой... это просто какая-то склизкая жижа противная.
— Смотря, какой суп... — Арсений зависает на секунду, но осекается. — Подожди, а ты это, вообще, к чему?
— Ну вот ты хочешь сказать, что суп с макаронами, типа, норм? Не, я понимаю, например, борщ с мясом... Хотя, борщ — это просто горячий жидкий салат, а вот, кстати, рассольник прикольный... Такой пикантный, да?
— Ну да, — Арсений как-то пропускает тот момент, когда надо, вроде бы, удивиться такой резкой смене темы разговора, да и вообще часто ли почти незнакомые люди начинают затирать вам про суп? Но Арсений по природе своей человек спокойный, воспитанный, рассудительный и очень участливый, поэтому он действительно начинает вникать во всё, что говорит Антон, и продолжает: — А вот суп-пюре тоже ничего. Если грибной, то туда можно добавить немного креветок ещё...
— Я не ел такой, — обрывает его Антон и шмыгает носом.
— А почему ты резко заговорил про суп?
— Да шёл сегодня с работы, мне чувак какой-то сунул рекламку, типа, открывается семейный ресторан. И там такая семейка сидит довольная с какой- то жижей в тарелках. Ну мамка мне часто готовила суп, но только с макаронами, а вот бабушка иногда варила рассольник, вот он вкусный. Ну а я подумал, а может реально суп сварить, но он же мерзкий... А вообще, я готовить-то не...
Антон лепечет так быстро, вспоминает кучу ненужных фактов, вроде того, что вареное мясо на вкус прикольнее, чем запеченное, но это ещё смотря как запекать. И весь он как натянутая струна или оголенный нерв — Арсений чувствует это на физическом уровне и не может понять, что же такое может происходить внутри у человека, если он с таким надрывом обсуждает супы.
— Так ты, выходит, просто голодный?
— Не, я попкорна объелся на работе, — буднично бросает Антон.
— Ты работаешь в кинотеатре? — голос Арсения меняется, тон немного повышается, к нему добавляется доля восхищения.
— Ну да. Кстати, по понедельникам скидка пятьдесят процентов на сеансы до шести вечера.
— Я не хожу в кино.
— Чё это?
— Снова забыл?
— Бля, да.
— Знаешь, ты мне немного напомнил главного героя «Тошноты». Даже имя созвучно: того зовут Антуан.
— Зуб даю, я живу в тошноте, чувак. И чтобы это понять, мне не нужны твои книжки.
— И что из себя представляет твоя «тошнота»?
— Когда ты просыпаешься утром, открываешь глаза и понимаешь, что эти стены тебя настолько заебали, что ты готов просто зарыться в одеяло лишь бы больше никогда их не видеть. Что в висках долбит невыносимо, глаза болят и слезятся, но ты тащишься на работу, иначе чё жрать? Твои дни все смешались в тухлую кашу потому, что один похож на другой. А по вечерам пялишь в одну точку, думая о том, что завтра вся эта хуйня повторится.
Арсений не знает, что ответить. Он, наверное, не готов к навалившемуся на него экзистенциализму со всех сторон. Действительно, будто сам Антуан Рокантен вдруг вышел из книги. Это начинает пугать и настораживать, но Арсений чувствует только неизмеримую жалость к рядом сидящему человеку.
— Я начинаю думать, что ты реально оживший Антуан Рокантен, — Арсений захлопывает книгу и прячет её в рюкзак — Антон молча наблюдает, как мужчина выточенными на автомате движениями нащупывает язычок молнии, открывает самый большой отдел, и книга утопает в стопке ещё каких-то неизвестных произведений. Ему кажется забавным всё это действо, будто какой-то цирковой номер, поэтому он не пропускает ни одного движения Арсения. Тот закрывает молнию, кладёт черный рюкзак рядом с собой и добавляет:
— Может, будет интересно на досуге, почитай.
— Не хочу никого почитать. Пусть почитают меня, — Антон снова шмыгает носом и шумно выдыхает. — Дай книжку потрогать.
— Я ведь только что её убрал.
— Я засмотрелся.
— На что?
— Прилетели добрые феечки и стали рассыпать пыльцу. — Ну не говорить же, в самом деле, что залип на то, как слепой на ощупь пытается жить.
Арсений уже понимающе усмехается, опускает голову и потирает лоб. Одним движением руки он тыкает в Антона рюкзак, мол, сам доставай теперь, и продолжает молча сидеть. Сначала слышится звук открывающейся и закрывающейся молнии, затем очередной «шмыг» носом, а после наступает тишина.
— Ты всё ещё здесь? — интересуется Арсений, явно озадаченный молчанием.
— Нет, забрал всё твоё баблишко и ушёл, а что?
— Да так, — Арсений уже не удивляется ответам Антона и просто принимает их как данность. — А чего замолчал?
Арсений снова ожидает услышать что-то едкое или колкое, поэтому очень сильно удивляется, когда Антон выдаёт:
— Это так странно. Удивительно. Как ты только понимаешь это. — Шрифт Брайля не такой уж и сложный, если разобраться.
— Почитай.
— Вслух?
Антон на это лишь закатывает глаза и делает недовольное лицо, которое так и говорит: «Ну, конечно, вслух, как ещё? Дубина». Но Арсений этого, к счастью, не видит, о чём парень вскоре вспоминает и просто добавляет:
— Я скорчил гримасу.
— Понял, значит вслух. — Арсений принимает книгу из рук Антона, игнорирует место, на котором остановился, и открывает первую страницу. Если посмотреть на неё со стороны и не особенно вглядываться, то покажется, что книга пуста, прямо как дневник Тома Реддла. Страницы приятного кремового цвета без единого словечка, только такие же белые точки маленькими крупицами рассыпаны повсюду. Антону странно: для обычного человека это бесполезная страница, на которой ничего нет, ничего не увидишь. А для Арсения это целый мир. Тут же его пальцы в изящном движении начинают водить по точкам, которые каким-то чудесным для Антона образом складываются в слова и предложения.
— «Пожалуй, лучше всего делать записи изо дня в день, — начинает читать Арсений. — Вести дневник, чтобы докопаться до сути. Не упускать оттенков, мелких фактов, даже если кажется, что они несущественны, и, главное, привести их в систему. Описывать, как я вижу этот стол, улицу, людей, мой кисет, потому что ЭТО-ТО и изменилось. Надо точно определить масштаб и характер этой перемены». — Голос Арсения звучит спокойно и размеренно, читает он вполне как обычный человек с достойной скоростью и внятным произношением слов, разве что иногда делает паузы в неожиданных местах, в основном там, где нужно перейти на следующий ряд. Антон всё свое существо направляет на движения этих тонких длинных пальцев с аккуратно стриженными ногтями, которые будто ласкают книгу, легко прикасаясь, почти мимолетно проводя по точкам. Арсений замолкает из-за того, что натыкается вдруг на холодную руку Антона, который в своём восхищённом порыве захотел «тоже попробовать».
— Сейчас я тебе покажу, — тут же говорит Арсений и берёт руку парня в свою. Антон чувствует, как указательный палец прикасается к непонятной шероховатой поверхности, а арсеньевская тёплая ладонь его направляет. — Не дави слишком сильно, постарайся сконцентрировать все свои ощущения в подушечках пальцев.
Антон концентрируется и чувствует только лёгкие покалывания где-то в области жопы, потому что на улице уже холодно, а деревянная лавка впивается в кости.
— Не понимаю нихера, — бормочет он и плашмя кладёт обе ладони на книгу.
— Вот буква «п», — не отчаивается Арсений и прижимает указательный палец Антона к самой первой строке и медленно ведёт дальше. — Потом «о», потом «ж»... Чувствуешь, что каждый раз в столбцах расположение точек меняется?
— Ну, типа, да.
— Ну вот. Это и есть азбука Брайля: два столбца по три точки в каждом.
— Прикольно, конечно, но я в жизни так не смогу.
— Тебе, слава Богу, и не требуется.
— Один хер я книжки почти не читаю.
— Не нравится?
— В школе, да и в универе, вечно заставляли читать какую-то ебланию, я ненавидел это.
— Прям ненавидел?
— Блять, я ненавидел учёбу всем сердцем. — Снова Арсений слышит эту истерию в голосе и жалеет, что до этого дошло, но деваться уже некуда. — Каждый раз, когда я думал о том, что мне нужно идти в универ и разговаривать там о всяких Кантах и Фрейдах, я скулил внутри, я бился своей тупорылой башкой о стены, я ненавидел всё это... Я не понимаю, что ты находишь в этом.
— Я нахожу в этом смысл. Раз я не могу видеть глазами, учусь видеть разумом. Что мне ещё остаётся. К тому же, у меня неплохо получается.
— Этот мир прогнил и наполнен желчью, это хорошо, что ты не видишь этого. Люди ходят с чёрными лицами, на которых навечно эта скорбь и беспомощность. Если бы ты заглянул в моё лицо, ты бы увидел безобразную кукольную маску.
— Не знаю. Я никогда не смогу увидеть твоего лица, что даже заставляет меня немного расстроиться. И чувствую, будто ты весь какой-то комок напряжения, будто тронешь тебя и произойдет взрыв. Но я встречал и других людей. Знаешь... Особенно дети. Когда с ними говоришь, будто солнца выпьешь.
— Дети постоянно орут и требуют игрушки, они не успокоятся, пока не получат то, чего хотят.
— Это смотря как с ними разговаривать.
Арсений не находит ничего другого для ответа. На любую реплику у Антона находится тысяча аргументов против, и Арсений не хочет его убеждать в обратном просто потому, что... Каждый живёт, как хочет? Как может? Почему ему должно быть дело, но...
— Я в фильме одном видел, как слепой чувак трогает лицо девушке и, типа, так понимает, как она выглядит, — вдруг выдает Антон уже другим, более спокойным голосом. Арсений на это лишь слегка улыбается. Это банальный миф, который так любят показывать в не менее банальных кинолентах со счастливым концом. Невозможно понять, как выглядит человек, если потрогать его лицо. Максимум узнаешь о состоянии кожи. Но Антону-то об этом знать необязательно.
— Ну давай потрогаю.
Антон опускается на корточки прямо перед Арсением и берёт его запястья в свои, давая верное направление к лицу. Тёплые и сухие руки ложатся на щеки, согревая. Антону кажется, что его вдруг обволакивает какая-то добрая и спасительная пелена, в которой он так давно мечтает оказаться, чтобы скрыться от этого мира. Но закрыть глаза он себе не позволяет — следит за каждым движением, ищет в подрагивающих уголках губ Арсения любую реакцию. Интересно.
Арсений убирает одну руку с щеки и переносит на подбородок, легко поддерживая его большим и указательным пальцами, а второй легонько нащупывает лоб. Брови Антона, хмурые, сжаты в нервном напряжении, и Арсений легко массирует место у переносицы, чувствуя, как постепенно морщинки разглаживаются. Антон рвано выдыхает, будто так сильно привык к этому ощущению скованности и оказался в расслабленном состоянии впервые. Тёплые пальцы проводят по контуру бровей и, не отрываясь, перемещаются по переносице к носу, впадинке над губой и касаются полуоткрытого рта. Большой палец очерчивает линию губ, и тут же обе руки снова касаются щек, затем медленно переходят к глазам, заставляя Антона их прикрыть и пощекотать Арсения своими ресничками. Мужчина чувствует, как зрачки лихорадочно бегают из стороны в сторону и пытается сделать легкий массаж, хотя понимает, что... массаж на глазах, серьёзно? Но Арсению кажется, что таким образом он способствует расслаблению мышц. Когда Антон резко перестает чувствовать руки Арсения на лице, он ещё секунды три тянется навстречу, как слепой котёнок, потерявший мать.
— Ты красивый, — говорит тут же Арсений и улыбается.
— И как ты это понял?
— Какая тебе разница. Понял и понял. — Да потому что ни черта он не понял. Народ, на дворе двадцать первый век, переставайте смотреть сопливые мелодрамы. Кожа на ощупь теплая и немного жирная, без прыщей или глубоких шрамов, лёгкая щетина немного колется и... на этом всё. Да и не так много лиц Арсений трогал в своей жизни. Единственное, что он знает наверняка, — Антон жутко напряжён. Постоянно.
— Ну так вообще неинтересно.
— Слушай, добавь меня в друзья, я тебе статью пришлю, где всё это
объясняется, и ты всё поймешь. — Ты сидишь во «ВКонтакте»? — Ну да.
— И как?
— Ты имеешь в виду, как я печатаю и читаю сообщения?
— Нет, как ср... — Антон уже порывается выдать очередную сортирную шутку, но Арсений этот порыв чувствует, уже знает, что это произойдёт, поэтому обрывает:
— Гугл в помощь. Уже давно придумали голосовой помощник. Если хочешь знать, есть даже специальная клавиатура для слепых.
— Нихера себе технологии. Давай телефон тогда. Добавлю.
— Напиши мне что-нибудь сразу, чтобы твоё имя появилось в диалогах. Мне так легче.
Антон не знает, что написать, поэтому просто кидает последний добавленный в плейлист трек.
Антон Шастун 20:54
Валентин Стрыкало — Если будет снег
Расходятся они так же спонтанно, как и встретились. Арсений снова протягивает руку для рукопожатия (на этот раз куда-то в правое ребро Антона) со словами: «Было приятно поболтать. Надеюсь, мы теперь можем назвать друг друга приятелями или, хотя бы, знакомыми».
— Ага, бывай, дружок. — Теперь эта фраза уже не звучит так едко, как в прошлый раз. Арсению даже кажется, что он слышит в голосе улыбку.
Когда Антон возвращается домой, Дима и Катя смотрят какой-то очередной сериал, который входит в антоновскую категорию сериалов «для долбоёбов», но он только мимоходом здоровается с ребятами и скрывается на кухне. Антон даже успевает вскипятить чайник, разогреть пельмени и съесть добрую половину, прежде чем на телефон приходит новое уведомление. Он останавливает очередной обзор Бэдкомедиана на ютубе, который служит сносным фоном для этой жизни, и открывает диалог с Арсением. От него пришла лишь ссылка.
И пока Антон грузит статью с заголовком: «Ощупывать чьё-то лицо — глупо. Определить внешность по прикосновениям невозможно», Арсений вслушивается в слова песни:
«Скорей всего зима наступит слишком поздно. Можно подождать, пока мы не сошли с ума. Это так по-взрослому: что-то терять навсегда, Терпеть, если будет больно
И если любовь. Если будет снег,
Собери немного и приноси домой».