Смотри в об(л)а!

А вы видели в Питере белые ночи?

Антон идёт на лекцию Арсения отчасти из-за интереса к средневековой поэзии трубадуров, отчасти из-за того, что в классическом пиджаке чёрного цвета лектор выглядит горячо. Что интереснее — решайте сами. К слову, так считает не только Антон, но и девушки в первом ряду с переизбытком макияжа, который делает их одинаково безвкусными. Успокаивает тот факт, что через час они уйдут домой ни с чем, а Антон будет класть подбородок на плечо Арсения без малейших сомнений, что так делать нельзя. В ответ почувствует ладонь на щеке, станет спокойно обоим. Антон смотрит на сосредоточенное лицо Арсения за кафедрой и вспоминает, что оно было совсем другим буквально вчера: смущённое, искренне заботливое и отчасти восторженное, ведь тогда он устроил Антону лучший сюрприз.
Кому-то это покажется чем-то совершенно обыденным, но Антону запомнится на всю жизнь. Для него приготовили суп. И не просто какой-то, а суп-пюре с креветками и душистой зеленью. Да, в этом мало удивительного, но Антон помнит, как в первый день их настоящего знакомства в лесном парке на лавочке ему резко стало до боли одиноко и грустно от того, что никто так давно не готовил ему суп. Ведь суп — это что-то про дом, про тепло, про семью, про заботу. Про любовь. В тот день ему не хватало не просто бульона или пряного запаха специй, в тот день ему не хватало чего-то человеческого. Арсений это понял первым. Поэтому вчера он потратил целый день на то, чтобы сделать Антону сюрприз, не впускал того в квартиру ровно до трёх часов дня, пока не приготовил тот самый суп-пюре с креветками, чтобы порадовать Антона, который, как помнится, «никогда не ел такой». А у Антона щемит сердце. Глядя на полную тарелку на столе и смущённую улыбку горе-повара, он представляет, как утром Арсений сходил в магазин, купил все ингредиенты, принёс их домой и, чётко следуя рецепту, порой неумело, но очень старательно готовил суп наощупь. Для него одного. И это осознание заставляет сильнее и сильнее прирасти к этому человеку, приклеиться, заполнить им свой ум.
На этом сюрпризы не закончились. В тот день Арсений, похоже, ударяется в ностальгию и за обедом вдруг спрашивает:
— А помнишь, ты как-то сказал, что я только Шопена и слушаю?
— Ага. А ты, оказалось, поёшь блатные песни, — Антон улыбается и помешивает горячий суп в тарелке.
— А я как раз его и слушаю, — заговорщически продолжает Арсений. — Посмотри, что лежит на холодильнике.
Антон, довольный и заинтригованный, в миг оказывается у холодильника и уже изучает две маленькие бумажки.
— Академический симфонический оркестр... — читает он. — В новогодней программе... Шопен. И Моцарт. Серьёзно, Арс? — смех у него выходит добродушным.
— Приглашаю на концерт, — смущается Арсений и не сдерживает улыбку. — Консерватория — одно из немногих мест, где я совершенно забываюсь. Пойдём, тебе понравится, обещаю.
Антону с детства казалось, что скучнее канала «Культура», где целыми днями транслируют концерты классической музыки, может быть только «Слово пастыря» на «Первом», когда он в свои лет восемь даже не понимал значения слова «пастырь» и удивлялся, как пластырь вообще может разговаривать. Правда, те два года, проведённые в музыкальной школе, научили его иногда не только слушать, но и слышать музыку. Впрочем, в категорию «старпёрский досуг», которую выдумал сам Антон, кроме чтения книг вслух, теперь, кажется, добавляется прослушивание классики. И два маленьких кусочка картона — два билета в руке стали чем-то сокровенным — это что-то для двоих. И Антон соглашается, ведь это же Арсений.
***
На улице метель, снежинки мерзко и неприятно врезаются прямо в лицо, заставляя зарыться в шарф почти до переносицы, но и это не спасает. Антон уже тысячу раз проклял эту зиму, консерваторию и Шопена с Моцартом, но рядом Арсений осторожно держит его за руку и становится плевать на онемевшие от холодного ветра щёки. Массивное белое здание с колоннами даёт понять, что они на месте. Антона поражает, что Арсений мимоходом бросает: «Здесь около входа замечательный памятник Чайковскому». Иногда Антону кажется, что Арсений просто смеётся над ним и притворяется незрячим, иначе почему он знает и «видел» так много.
Как только они оказываются внутри, Антону тут же вспоминается его поход в планетарий — такая же роскошь кругом, блеск и сборище интеллигенции, такое же ощущение собственной ничтожности. Но оно тут же пропадает и сменяется удивлением с нотками восхищения в тот момент, когда глаз Антона случайно цепляется за их отражение в широком зеркале главного фойе. Ради Арсения он даже напялил чёрную водолазку (единственная вещь в его гардеробе, которая хоть как-то тянет на приличную) и классические брюки, которые остались ещё со времен университета. Однажды Эрнеста Хемингуэя попросили написать самый короткий и душераздирающий рассказ и вот, что вышло: «Продаются штанишки, ношенные один раз на университетскую линейку, когда Антон думал, что станет человеком». А в отражении он видит двух красивых людей: Арсений в своём любимом костюме, а рядом Антон, и он впервые, наверное, собирает всё комбо: выглядит хорошо и чувствует себя так же.
— Ты чего замер? — интересуется Арсений, прислушиваясь к голосам вокруг. — Очередь?
— Да так. Красиво тут, — лукавит Антон, всматриваясь в то, как идеально сидит на Арсении его чёрный пиджак.
— А, это точно, Геля без умолку восхищается каждый раз, — улыбается Арсений. — А там, дальше по лестнице, будут бюсты композиторов и даже несколько картин, которые им принадлежат. Видишь, правильно говорят, что талантливый человек талантлив во всём.
— Правильно говорят, — повторяет интонацию Антон, поворачивает голову в его сторону и уже всматривается не в зеркало, а в самого настоящего Арсения. Мельком цепляется за свое отражение в тёмных стёклах его очков и удивляется тому, как сияет собственное лицо, когда он смотрит на Арсения. — Идём.
Консерватория похожа на старинный и богатый замок королевской семьи. Ковровые дорожки, широкие и расписные, стремятся вверх по лестнице, потолок ярко-голубого цвета с белым обрамлением напоминает небо в самый ясный день, а люстра, ну точно, солнце. Женщина средних лет с короткой стрижкой и странным мелированием контролирует, чтобы в зал проходили строго по билетам. Их места на балконе, и когда Антон видит гигантский орга́н с множеством труб и оркестр, который уже расселся на сцене и готовится к концерту, у него захватывает дух. Никогда ещё он не видел такого простора и красоты. Они занимают свои места, люди всё снуют и вскоре тоже замолкают — толпа погружается в какое-то волшебное таинство ожидания. Большой концертный зал консерватории устроен таким образом, что малейший шелест бумаги, шорох одежды или покашливание будут слышны всем. Поэтому мало кто решается шевелиться, когда наступает полнейшая тишина. Оркестру дают ноту «ля» для настройки инструментов, а после тушат свет, и на сцену выходит ведущая.
Антону всё это начинает нравиться с того момента, как приятный женский голос говорит: «Играть музыку Моцарта — это то же, что и держать в руках вырывающуюся птицу и чувствовать биение её сердца». Антону просто понравилось, как это звучит. После представления дирижёра и солистов тишину наполняют гипнотизирующие звуки сороковой симфонии. Арсений замирает с лёгкой улыбкой на губах, а Антону вдруг кажется, что всё это слишком хорошо и, возможно, он просто спит.
— Это невероятно, Арс, — всё, что может сказать поражённый Антон после концерта.
— Да, — кивает Арсений. — Я так рад, что тебе понравилось. Хлопай громче. Если после выступления оркестра долго аплодировать, то нам сыграют на бис что-нибудь ещё.
Зал получает в подарок от солиста Ноктюрн No2 в ми-бемоль мажоре Шопена, а Антона поражает само существование такой негласной традиции у слушателя и исполнителя. На обратном пути они заходят в пекарню и едят пирожные, а после Антону уже не кажется летающий повсюду снег таким мерзким. Он провожает Арсения, долго обнимает его на прощание, а потом прокручивает в голове концерт на протяжении всего пути домой.
***
Приближение новогодних праздников и огоньки на витринах магазинов вгоняют в необъяснимую тоску. Антон уже два года как не празднует Новый год. Отношения с отцом после ухода из универа стали такими же напряжёнными, как и жопа в преддверии тридцать первого декабря. Обычно он ограничивается лишь недолгим телефонным звонком ради галочки. Ехать домой после стольких ссор совсем не хочется и не потому, что он обижен, просто тяжело не оправдывать ожиданий своей семьи. Хотя отец каждый раз зовёт, но Антон не в силах видеть разочарование в его глазах. Отчего-то ему кажется, что оно там определённо будет. Димке врёт, что уедет тридцатого, мол, все билеты раскупили. Димка ему верит и делится своими планами: уезжает двадцать пятого.
А вот для Арсения, видимо, это особое время. Он уже третий день подряд ломает голову себе и Антону: что подарить Геле и родителям? Казалось бы, человеку больше тридцати, а для Антона это весомый аргумент в силу того, что перед ним взрослый человек, а Арсений всё ещё как ребёнок канючит и каждый день врывается с неожиданными фразами по типу: «Я придумал! Духи!» и затем резкое: «А, нет, я дарил их маме на восьмое марта...». Для Антона во всей этой кутерьме есть лишь один плюс: он может абсолютно официально обнимать Арсения в его рождественском свитере, умалчивая о том, что этот мягкий и воздушный кашемир становится для Антона зависимостью. «Я заметил, что, когда я в этом свитере, ты обнимаешь меня чаще», — между делом бросает Арсений, но Антон отвечает только: «Нет, я всегда тебя обнимаю, отстань» и трется щекой о плечо под смех Арсения.
— А когда ты уезжаешь? — спрашивает Арсений вполне очевидную вещь, когда они устраиваются на кухне.
— В смысле? — Антон слишком увлечён изучением своего рабочего расписания на новогодние праздники, поэтому не успевает сообразить, что лучше бы умолчать о своих волчьих планах на новогоднюю ночь.
— Ну домой. На Новый год.
— Не, я не поеду, — бросает Антон, попутно увеличивая яркость на телефоне, чтобы рассмотреть свои часы работы на фотографии, заботливо отправленной Маринкой.
— Как это не поедешь? Почему?
— Вот суки! — бубнит Антон: ему поставили смену уже второго января. Арсений только хмурится, Антон наконец поднимает на него взгляд и мысленно даёт себе пизды. — Слушай, я... Уже года два домой на Новый год не езжу, — ему почему-то не хочется врать.
— Вы так и не помирились с отцом?
— Мы и не то чтобы ссорились. Просто отношения не очень. И ему, и мне легче, когда мы на расстоянии.
— Это неправильно, — вздыхает Арсений, но всё ещё не может понять, должен ли он вмешаться.
— Понятное дело, что в семье такой херни не должно быть. Но у нас и семьи как таковой... — сказать слово «нет» не поворачивается язык. — Короче, после того, как мамы не стало, всё покатилось в одно место.
— Он женился во второй раз?
— Да. Нормальная женщина, но мы не особо с ней вообще общаемся.
— Я с Гелей поеду за город к родителям тридцатого числа, — зачем-то говорит Арсений.
— Хорошо.
— Но мне не хотелось бы, чтобы ты остался в праздник один.
— Не парься, для меня это и не сказать, что праздник. Так, пивка попью и салют посмотрю, мне хватит.
— Так не пойдет, — хмурится Арсений. — Ты не скучаешь по дому?
Антон тушуется. Конечно, скучает. Боится только, что больше его не встретят с улыбкой на лице. Это как в детстве. Раньше, когда ты просто заходишь в комнату или возвращаешься из школы, родители радостно восклицают: «Кто пришёл! Что за чудесный мальчик!», но ты становишься старше, и в какой-то момент, когда ты в очередной раз появляешься из-за открытой двери, больше никто так не радуется твоему приходу, ведь это абсолютно обыденная вещь. И что-то в такой момент обрывается.
— Скучаю. Просто это у нас не взаимно.
— Я думаю, он тоже скучает по тебе. Почему ты так уверен, что он не хочет тебя видеть?
— Потому что я его разочаровал.
— Это он так сказал тебе?
— Ага. Когда узнал, что меня отчислили.
— Думаю, он сказал это на эмоциях.
— Он недавно звонил, даже предлагал приехать, но... Такое ощущение, что он спросил это просто потому, что так обычно поступают все родители.
— Какими бы трудными детьми мы ни были, для родителей мы всегда остаёмся самыми любимыми, несмотря ни на что.
— Ну блин, — Антон устало потирает глаза тыльной стороной ладони. — Допустим, я приеду. И что ему скажу? Что я никто? Работаю в кинотеатре и тупо проедаю деньги?
— Кстати, об этом. Я всё хотел подходящий момент выбрать, видимо это он, — осторожно начинает Арсений. — Мне в библиотеку нужен помощник. Набрали два класса в исторический кружок, но я один не справлюсь, у меня же ещё планетарий. Я думал, тебя попросить раз в неделю проводить занятие... Ты же хорошо разбираешься в истории.
— Ты чего? — тут же возмущается Антон. — Да я же вообще не смогу! Ты как додумался до такого? — Антон даже на секунду не может представить, что может стоять перед целым классом с детьми и что-то им вещать.
— Очень просто, — спокойно отвечает Арсений и пожимает плечами. — Мы с тобой много книг обсуждаем, тем более ты в свое время ЕГЭ по истории сдавал и тебе нравится история — твои слова, — важно подчёркивает он. — А я сотню раз повторял, что у тебя с мозгами всё как надо. Немного тебя проинструктирую, и всё будет замечательно.
— Не-ет, — тянет Антон. — Арс, это просто невозможно!
— И отцу скажешь, что занимаешься с детьми, думаю, его это впечатлит.
— Ага, он только спросит, чему такой выродок, как я, может научить, — смеётся Антон.
— Сходишь со мной на одно занятие, посмотришь, как это проходит, — Арсений пропускает мимо ушей возмущения Антона. — Давай попробуем хотя бы? Если не понравится, тогда я буду искать кого-то ещё.
— Знаешь, такое настроение — соглашаться на всё, что ты щас говоришь, — улыбается Антон и обходит кухонный стол, чтобы присесть на корточки перед табуреткой, на которой сидит Арсений, и уложить макушку ему на коленки, обнимая за ноги.
— Я официально фиксирую согласие, — довольно заключает Арсений и запускает ладонь в его волосы.
— Пользуешься тем, что я тупорылый, да? — Наоборот.
— Это как это так это?
— Вот такыта. Ты иногда такой ребёнок.
— А ты иногда такой дед, — Антон поднимает голову и ярко улыбается. Арсений с макушки перемещает руку на щёку, чуть ниже и натыкается на обнажённые зубы, а Антон в шутку кусает его за палец. Но Арсений никак не реагирует на это, только почему-то вздыхает так, как Антону это совсем не нравится. — Ты чего?
— Все в порядке.
— Не-ет, — тянет Антон. — Ты сейчас о чём-то загнался.
— Это прозвучит глупо, но мне так жаль, что я никогда тебя не увижу, — его плечи в миг опускаются и весь он сжимается. — Вот ты сейчас улыбался. Геля сказала, что она такой улыбки как у тебя никогда не видела.
Антону от его слов скулить хочется. Не зная, что тут вообще можно ответить, он встаёт с корточек и бесцеремонно усаживается к нему на колени, обматывая Арсения со всех сторон своими длиннющими руками. Арсений совершенно ничего не имеет против.
— У меня лицо, Арс, ну вот... Вот вообще никакущее, — лепечет он, не до конца понимая, о чём вообще говорит, только сжимает крепче. — Уши торчат, как у мартышки, и рот огромный. Мне вот брат двоюродный в детстве говорил, что у меня во рту можно борщ варить...
— А у тебя глаза какого цвета?
— Зелёные.
— Говорят, такие редкие.
— У меня не глаза, а две жабы, — пытается отшутиться Антон. — А вот у тебя... Ты вообще в курсе, что ты красивый?
— Ну... — вполне серьёзно задумывается Арсений. — Я с детства помню в целом свой образ. Волосы тёмные, глаза голубые... Говорят, я достаточно высокий...
— Ты очень красивый, Арс, — перебивает Антон.
— Да ну тебя.
— У тебя нос смешной, — улыбается Антон и легко чмокает его в самый кончик носа. — И лоб красивый... — и тут же Арсений чувствует мягкие губы на лбу. — И на щеках ямочки... — поцелуй касается сначала правой, а потом и левой щеки. Арсений только рвано выдыхает с закрытыми глазами и совсем замирает. — И ресницы такие густые, знаешь, — Антон перемещается с щёк к глазам и целует закрытые веки так нежно, что у самого внутри всё наизнанку выворачивается. — А ещё красивые уши, не то, что у меня, — губы аккуратно касаются кончиков ушей. — И шея... — поцелуй. — И подбородок... — поцелуй. — И губы у тебя... очень красивые, — и тут Антон замирает в нескольких миллиметрах, не решаясь. Арсения бьёт мелкая дрожь — это чувствуется, — и Антону не лучше. Он снова боится сделать что-то не так.
— Ну, целуй уже, — шёпотом выдыхает Арсений, а Антону повторять не нужно. Он даже договорить ему не даёт, только целует настолько нежно, насколько умеет быть нежным. Возводит эту нежность в Абсолют, пытаясь показать, сколько же в нём любви и благодарности, сколько восхищения и трепетной заботы. И всё это только для него, потому что Арсений заслуживает самых высоких чувств. Антон зарывается ладонями в волосы, невесомо проводит по щекам, ластится всё ближе и ближе, а затем и вовсе перекидывает одну ногу на другую сторону, тем самым усаживаясь на колени удобнее, и чувствует, как руки Арсения проводят вниз и вверх вдоль позвоночника, прижимая сильнее. К удивлению Антона, в Арсении находится больше страсти, чем он предполагал. Он умело ласкает его губы своими и делает это лучше, чем кто-либо в жизни Антона, сжимает в кулак футболку и оттягивает её наверх, тем самым распаляя его всё сильнее с каждой секундой.
— Какой ты... — шепчет Антон, опьянённый, и срывается на хриплый стон. — Какой? — вторит ему Арсений.
— Охуенный.
Он всем своим существом ощущает, как Арсений плавится до предела, ему хочется доставить как можно больше удовольствия, поэтому Антон перемещает губы на шею, лаская её языком, немного прикусывая и тут же зализывая след. Арсению очень нравится. Он сладко стонет и выгибается. Антону тоже очень нравится, но как только он успевает об этом подумать, в квартире раздаётся предательский звонок, а в замочную скважину вставляется ключ.
— Это Геля.
— Бля, — мученически выдыхает Антон, но улыбки сдержать не может. Целует невесомо ещё раз. И ещё. Смеётся. Как только звук хлопающей двери сливается с девичьим: «Звезда Кремля и вот вам я», Антон нехотя отпускает Арсения и плетётся в ванную.
На кухне трое. За столом лохматый, как петушок, Арсений пытается выглядеть непринуждённо, около плиты Геля ставит чайник, а о дверной косяк опирается Антон, странно оттягивая футболку вниз. Ему чрезвычайно кажется, что нужно как-то начать непринуждённый разговор, чтобы не вызывать особенных подозрений. Взгляд цепляется за магнитик с разводными мостами на холодильнике, поэтому он выдаёт:
— А вы видели в Питере белые ночи?
— А я купался... — срывающимся голосом поддерживает его Арсений, на что Геля разворачивается, внимательно всматривается то в одного, то в другого. Антон глупо улыбается и покусывает опухшие раскрасневшиеся губы. Геля всё понимает и резко прыскает так, что сгибается пополам. А Арсений только и добавляет:
— Ну в Неве... Купался. А ты это к чему? А почему она смеётся?
— Да просто, — Антон не выдерживает и смеётся вместе с Гелей. Переглядываясь в немом диалоге, он, будто разводя руками, даёт ей понять: «Ну вот так получилось».
***
У Антона шарики за ролики заезжают, едет кукуха, фляга свистит, иначе нельзя описать то, что он чувствует после поцелуя с Арсением. Ведь он для Антона точно как божество и Богом избранный, и иногда так странно осознавать, что вообще Арсений нашёл в нём. Ведь Антон юродивый. А, может, болеет. А если без шуток, то Антон теперь действительно понимает, что способен в своей паршивой до недавнего времени жизни чего-то добиться. Может быть, это всё чтение вслух или разговоры на культурно-просветительские темы, которые невзначай любит завести Арсений, или сороковая симфония Моцарта, или простое человеческое тепло помогли Антону выбраться из своего толстого кокона самобичевания, неуверенности и озлобленности. Точно известно лишь одно: он эту жизнь теперь ни на что не променяет. Становиться лучше всегда трудно, и Антон начинает с самого страшного. У него неистово трясутся руки и жопа, потому что он всё-таки решает поехать домой на Новый год и прямо сейчас пытается собраться с силами, чтобы оповестить об этом отца.
— Алло? Сын, привет, — по шуму, который слышен на фоне, становится понятно, что мужчина находится в дороге.
— Да, привет, пап...
— Что-то случилось?
— Нет. Да... В смысле, не случилось, — Антон шумно выдыхает. — В общем, я подумал, может я всё-таки приеду к вам на Новый год?
Ему кажется, будто пауза после этих слов длится вечность, прежде чем с души падает груз.
— Конечно, — радостно и немного неуверенно отвечает отец. — Я же говорил, мы с Наташей тебя ждём.
— Да? То есть, хорошо... — не веря в то, что это действительно происходит, отвечает Антон. — Я тогда... Тогда я посмотрю билеты и сброшу по СМС день и время приезда.
— Хорошо, — отцу, видимо, тоже не верится. — Антон? — Д-да?
— Я рад.
— Я тоже, пап. — До встречи. — Пока.
Антон, конечно, взрослый и половозрелый мужчина, но слёзы льются сами собой. Он радуется двум вещам: первая — отец его любит, вторая — никто не видит, как Антон сейчас плачет. Не так страшен чёрт, как его малюют.
А вот Армагеддон перед Новым годом действительно страшен. Толпы людей лавируют от одного торгового центра к другому, сметают с витрин банки с консервированным горошком и майонезом. Но все они до безобразия счастливые, и в этом их красота. Антон тоже ломает голову над тем, что подарить Арсению, отцу, его жене, Геле и Диме. После долгих раздумий он решает, что дарить подарок перед праздником не круто, ведь он уезжает двадцать девятого, поэтому логичнее будет всех поздравлять уже после своего возвращения.
В понимании Антона не существует такого подарка, который был бы достоин Арсения, потому что ни один предмет не способен выразить всю ту гамму чувств, что вызывает в нём этот человек. А Антону хочется весь мир к его ногам положить, вот такой вот тяжёлый случай. Он бродит по торговому центру три с половиной часа, в некоторые магазины заходит даже по два раза, пока в его голову не приходит самая гениальная в мире вещь. Такого сюрприза Арсений точно не ожидает, думается Антону, но в качестве подстраховки он покупает пару коричневых кожаных ботинок и бежит исполнять свой план, который впоследствии окажется самым верным.
***
Андрей Николаевич, отец Антона, совсем не умеет выражать свои чувства словами. Может быть, потому, что его воспитывали настоящим мужчиной, он часто стесняется сантиментов, редко говорит: «Я люблю тебя» или «Я скучаю по тебе». Однако семейство никогда не сомневалось в том, что Андрей за них горой, ведь, когда мы не можем что-то сказать, мы пытаемся показать или намекнуть. Так он всегда уделял внимание Антону по любому поводу: отвечал на вопросы, давал советы, откладывал рабочие завалы, чтобы побыть с сыном. Они вместе готовили, смотрели фильмы, играли в футбол и ходили «на турники». Таким образом он говорил: «Я люблю тебя».
После того, как они потеряли самого любимого человека: Андрей жену, а Антон мать, отцовская опека превратилась в невозможную пытку. Андрей решил, что он должен стать для своего сына и матерью, и отцом. Из-за этого они часто ругались, Антон не принимал такого сумасшедшего контроля, раздражался и язвил. Но чем старше становился, тем отчетливее понимал: так отец говорит ему: «Я люблю тебя». Почему-то после этого осознания Антон стал чувствовать себя перед ним жутко виноватым, ведь если бы Антона вообще не было, отцу не пришлось бы столько нервничать и заморачиваться. Андрей жутко переживал за то, куда поступит учиться его единственный сын и всячески способствовал тому, чтобы это было престижно и в будущем высокооплачиваемо. Антон, утопая в чувстве вины перед отцом за то, что вообще существует, согласился поступить на юриста. Сначала всё было даже неплохо, но в какой-то момент сил соответствовать отцовскому плану становилось всё меньше. Последние месяцы Антона держало лишь то, что отец звонил каждый день, искренне интересовался тем, что происходит с его сыном, один раз даже приезжал, привозил из дома много вкусностей для бедного студента. Так он говорил: «Я скучаю по тебе». И всегда помогал, отдавая последний кусок, когда дела шли туго, напоминая в тысячный раз: «Я люблю тебя».
Но когда тебе становится тошно, и тело бьёт дрожью только при одной мысли, что ты изо дня в день делаешь то, чего не хочешь делать, учишься не на ту профессию; когда стресс от абсурдных требований преподавателей достигает своего апогея, трудно не сойти с ума и на нервной почве даже чем- нибудь не заболеть. В какой-то момент у Антона что-то щёлкает, и становится безразлично на то, что скажут преподаватели, отец, друзья. Становится плевать на себя и окружающих людей, способность к эмпатии исчезает вместе с силами что-либо делать. В такой момент своей жизни Антон встретил Арсения, и теперь, стоя на пороге дома и вспоминая всё это, он счастлив, что выбрался из болота.
В доме за пару лет многое изменилось: видно, что купили новую мебель, переклеили обои и даже завели собаку. Но дело даже не в этом — изменилась сама атмосфера, за что нужно поблагодарить скорее всего Наталью, новую жену Андрея. Встреча получилась такой, будто и не было этих лет: отец крепко жмёт руку, обнимает и подхватывает легкую сумку Антона, в которой по большей части только подарки.
«Мы решили устроить новогоднее караоке», — смеётся Наталья, составляя список продуктов, которые нужно будет докупить, а Антон почему-то по-детски счастлив.
— Знаешь, пап, я думаю, что с нового года я смогу вести детский исторический кружок, — решается сказать Антон, чтобы уверить: я ещё на что- то гожусь.
Андрей поднимает серьёзный взгляд и всматривается в робкое лицо сына. Лицо отца постарело за эти несколько лет, и Антону это особенно заметно: они не виделись слишком долго.
— Заниматься с детьми? — удивляется Андрей, и лицо его трогает лёгкая улыбка. — Прям как наша мама.
— Ага. Но я сам ещё до конца не уверен. Просто появилась возможность. Если будет получаться, может быть, даже пройду какие-то курсы.
— Это здорово, сынок, я рад, правда, — он хлопает Антона по плечу и вглядывается в глаза, тем самым будто говоря то, что не в силах произнести вслух: «Я был не прав. Прости меня, я приму любое твоё решение и поддержу». Антон это чувствует, и ему достаточно.
Геля забрасывает мессенджер Антона фотографиями Арсения, чему Антон несказанно рад. Он со смехом рассматривает, как Арсений играет с Гердой в снегу во время прогулки, как уплетает пирожки, просто лежит с книгой на диване или мило улыбается, когда Геля записывает видеосообщения и переводит камеру на него со словами: «Передай Антону привет». Антон отвечает голосовыми и уверяет, что уже совсем скоро вернётся, и они устроят свой собственный праздник.