Смотри в об(л)а!

Доброе и другое

Прежде чем решиться на признание, Антон думал, что слетит с катушек, если получит отрицательный ответ. А на деле лежит в одной и той же позе уже несколько часов и даже почти не моргает. Вошедший в комнату непременно принялся бы тыкать в это тело, что тупо болит, палкой для проверки: жив ли? Но Антон в комнате один, и никто не придёт.
Можно ли назвать резко навалившуюся апатию сумасшествием? Антон об этом не задумывается, у него просто нет сил. Всю энергию будто выкачали, и он возвращается к тому же самому состоянию, в котором пребывал до знакомства с Арсением. Возвращается и приумножает его в тысячи раз. Антон думает лишь о том, что наивно было предполагать, будто с появлением Арсения в жизни появится человек, которому небезразлично. «Любые отношения, будь то дружба или любовь обречены на расставание» — твои слова, Антон. Тогда зачем так убиваться?
Надо бы встать с кровати, разобрать валяющийся по всей комнате хлам, сходить в магазин и купить хотя бы каких-то продуктов, чтобы не умереть от голода. Только какой во всём этом смысл, если можно просто лежать? Сегодня никуда не надо — в кинотеатре не его смена, а к Арсению путь закрыт. Антон не может вспомнить, чем были заполнены его дни до встречи с Арсением. Поэтому он не встает с кровати, когда тревожно просыпается, и когда солнце проникает в комнату, оповещая о том, что пора обедать, и даже когда день начинает окрашиваться в серое.
В голове всё так перемешалось, что думать о причинно-следственных связях тоже не получается. «Наверное, больше не стоит приходить» — единственная фраза, которая крутится в голове. Он вспоминает того доброго Арсения, его порывы брать за руку, искренние признания в дружбе, улыбки, а затем резкий отказ. Сколько Антон ни роется в прошлом, он уже не может понять, где было что-то реальное, а где его фантазия сама дорисовала желаемую картинку. И он вдруг понимает, что совсем не знает его, что зациклился на своём чувстве и перестал видеть происходящее вокруг. Да, Арсений ему улыбается тепло, обнимает крепко, успокаивает ласково, рассказывает миллионы историй, только глаза у него, наверняка, грустные. Если бы только можно было заглянуть в его глаза и увидеть хоть что-то, кроме той сплошной пелены. Вот тогда эти глаза бы ему всё и рассказали, но до них не добраться. Так и выходит: Антон знает его только наполовину, а вот что там ещё можно найти, кроме этой доброты неизвестно. Арсений — это, непременно, что-то доброе. Доброе и другое.
***
Ближе к ночи Антон всё-таки выползает из своего логова. Растрёпанный и неопрятный от многочасового лежания в кровати, он появляется на кухне и щурится от яркого света лампочки Ильича. Его неизменный сосед по квартире ещё со студенческих времен не сразу слышит тихие шаркающие шаги по коридору.
— О, ты, оказывается, дома, — удивляется Дима и отрывает голову от изучения собственного конспекта, на котором Антон видит только какие-то зарисованные кости, подписанные на латыни.
В ответ Антон только утвердительно мычит и нажимает кнопку на электрическом чайнике. В полке, заботливо приспособленной Димой под бакалею, находит ассорти чайных пакетиков и бросает один из них в кружку, даже не взглянув на вкус. Это ведь чай, главное, чтобы не со вкусом козявки из носа.
— Ты не заболел? — скептически интересуется Дима, до этого внимательно наблюдавший за всеми действиями Антона.
— Нет, всё норм, — Антон заваливается на стул и потирает переносицу.
— Выглядишь не очень просто, — ставит свой диагноз почти что дипломированный специалист. Спасибо, доктор, очень помогло.
— Как и всегда.
Шум нагревающегося чайника становится громче. Антону хочется казаться обычным и не потрёпанным жизнью, но выходит скверно. В конечном счёте становится безразлично, что подумает Дима, главное, чтобы не докопался. Поэтому Антон решает докопаться первым.
— Когда ты уже свою шарагу закончишь? — он откидывает голову на стену и переводит взгляд в сторону Димкиных конспектов.
— Никогда, — усмехается Дима. — Мы, медики, учимся всю жизнь, блин.
Антон кисло натягивает улыбку, слышит щелчок чайника и прерывает разговор, переключаясь на занимательный кипяток и утопающий в нём пакетик. Дима на продолжении разговора не настаивает. Он, в общем-то, хороший парень: учится на красный, никогда не пропускает свой график уборки в квартире, в отличие от Антона, не ругается, если обнаружит съеденным один из своих йогуртов и даже умеет снимать показания со счётчиков. Только вот Антону кажется, что Дима стал относиться к нему куда хуже, узнав об отчислении из университета. Разочаровался, одним словом. Впрочем, Антон уверен, что разочаровал в этом мире почти всех.
— А чего делал весь день? — спрашивает Дима в попытке понять, что происходит с другом. — Я пришёл с универа, а в квартире тишина гробовая.
Думал, ты опять куда-то свалил.
— Отсыпался. Завтра на работу, — унылое и отрешённое лицо Антона немым криком просит перестать задавать вопросы.
— Понятно.
Дима вообще очень понятливый парень, поэтому он делает вид, что верит, пожимает плечами и снова утыкается в свой конспект. Вот вам и чаепитие. Искренне посидели, вкусно поговорили.
Дни проходят в апатии. Как сказал ненавистный теперь Антону Сартр: «Ничего нового. Существовал». В кинотеатре, благо, никто и не замечает, как потряхивает иногда, только Маринка смотрит искоса порой, но молчит. Привыкла, наверное, к непредсказуемому Антону, да и не друзья они вовсе, чтобы друг за друга переживать.
Антон всё чаще ловит себя на мысли, что скучает. Скучает так, что сил нет. Хотя прошло всего каких-то несколько дней. Утром, проезжая на автобусе мимо дома номер двенадцать, невольно всматривается в знакомые окна, но не видит ничего, кроме светлых кремовых занавесок. А возвращаясь домой, останавливается около входа в лесной парк и стоит вспоминает, как, бывало, там сидели и разговаривали с Арсением, а Антон, как всегда, по-дурацки шутил.
Однажды он всё-таки не выдерживает и сворачивает к тропинке в знакомое место: к лавочке у ели. Там сегодня пусто — недавно ударили морозы и теперь в парке просто так не посидишь. Зато дальше по тротуару видны два знакомых силуэта: человек и собака. Внутри что-то обрывается, когда свет фонаря помогает различить в вечерних сумерках такое родное, но далёкое лицо. Арсений подходит всё ближе и ближе, идёт не спеша, под внимательным руководством Герды, а у Антона нет сил пошевелиться. Сейчас бы подойти, пожать руку, спросить что-нибудь про дела в библиотеке, а там бы разговор продолжился сам собой. Арсений бы стал рассказывать про новые книги, которые только сегодня привезли, про то, что хочет скорее организовать новый литературный семинар для детей, или с искренним интересом слушал бы истории Антона из детства. Антон бы вслушивался в каждое слово, вбивал себе в голову интонации, чтобы потом перед сном перебирать их в памяти, как сокровища, припрятанные в шкатулке. Вместо этого Антону только и остаётся, что стоять и смотреть, ощущая, как внутри него умирает что-то важное. Ему кажется, что Арсений вдруг останавливается и видит его, такой спокойный и грустный. А на деле Антон поднимает уставшие глаза, всматривается в такие знакомые глаза-призраки, скрытые пеленой, и понимает: теперь это глаза незнакомца.
«Держал бы язык за зубами, всё могло быть иначе», — говорит неугомонный голос внутри, и Антон его насилу усмиряет. Когда между ними остаются какие- то несколько метров, Герда, почуяв знакомый запах, виляет хвостом и начинает идти чуть быстрее. Испугавшись быть обнаруженным, Антон разворачивается и спешит в другую сторону. Убегает. Арсений никогда не узнает, что тогда, в преддверии Нового года, почти каждый вечер грустные и безжизненные глаза поднимали на него взгляд и на то мгновение, пока смотрели, становились живыми. Лишь спустя годы он тихонько скажет: «Я догадывался».
Утро, которым мы умрём, наступает для Антона неожиданно. Каждое утро теперь только так. Но сегодня Антон не пойдет в парк, у него есть план посолиднее, чем сталкерить бедного Арсения. Зарплата получена, в паспорте обозначено, что уже можно и пить, и курить, поэтому несколько бутылок пива в рюкзаке — это ещё не так плохо, как запечатанный стопарик и кусок дешёвой колбасы у мужика из очереди на кассу. Антон специально проходит мимо знакомой тропинки и, уже подходя к дому, утопая в сладком предвкушении напиться и забыться, видит, как к его знакомому бомжу с остановки приёбываются подозрительные типы около мусорки. Можно пройти мимо, но ведь ты всегда в ответе за то, чему не попытался помешать. Компания из трёх братков, походу таких же алкашей, как и, собственно, жертва ситуации, прессуют бедолагу к мусорным бакам и явно не настроены на чаепитие. Подойдя ближе, Антон уже думает о том, что бомжацкие драмы его не интересуют, но тут же видит, как один из них бьёт прижатого к стенке, и он сгибается пополам. Следом ещё двое начинают пинать его ногами по рёбрам. Прежде чем подумать о том, что их трое, а бомж почти в отключке, Антон на всякий случай достаёт одну из бутылок пива из рюкзака, берёт её за горлышко и с вопросом: «Вы чё, охуели?» подходит к эпицентру боли бомжа.
Мужики долго не церемонятся и, увидев оружие в руках Антона в виде полтишки «Жигулёвского», без всяких прелюдий понимают, что к чему. Антон тоже не тортик подарить пришёл, поэтому тут же пытается оттащить двух поддатых мужиков от своего бомжа. Это его неизменный бомж, с которым он срётся каждое утро на остановке, и какие-то там придурки не могут просто взять и забить его до смерти. Но не проходит и десяти секунд, как Антона разворачивают и со всей дури вмазывают по челюсти, тут же вызывая звон в ушах. В ответ он замахивается в попытках разбить свои «жигули» об голову одного из мужиков, но другой наваливается на него откуда-то сбоку, и Антон падает вместе с бутылкой, разбивая её об асфальт. Мужики, хоть пьяные и явно не спортсмены, имеют преимущества в количестве и весовой категории, и об этом Антон как-то не подумал. Но, возможно, ему нужно было со всей дури упасть на землю и больно порезаться осколками от бутылки, чтобы в следующую секунду озвереть и с диким рёвом подскочить на ноги, сжимая розочку* в правой руке. Пока всё это действо происходит, один из нападавших успевает что-то вытащить из кармана полуживого бомжа, видимо, поэтому драться с Антоном им уже не резон. Прежде чем троица принимается убегать с места преступления, Антон успевает только полоснуть одного из них по плечу со словами: «Ещё раз сунетесь к нему, суки, я вас поубиваю нахуй!». Обессиленный и весь в крови, Антон падает на снег рядом с бомжом, который сильно хрипит и походу совсем не соображает, что происходит.
Трясущимися и холодными пальцами Антон набирает номер скорой, называет адрес и дрожащим голосом просит, чтобы приехали поскорее. На снегу следы от грузных ботинок, осколки стекла и капли крови. Сидя рядом с полуживым бомжом, Антон тупо пялит в снег и думает, что надо бы убраться до приезда скорой. Взгляд падает на валяющиеся зеленоватые осколки от его любимых «жигулей». Он вспоминает девочку из книжного магазина. Олеся, кажется. Кровавыми от порезов пальцами Антон поднимает одну из стекляшек и подносит к правому глазу.
«Смотрю я в стекляшку зелёного цвета, и тут же зима превращается в лето!»
Только какое-то хуёвое лето у Антона получилось, с испачканными кровью краями, которые через зелёный цвет на снегу кажутся коричневыми. Антон нервно смеётся, улыбка получается жуткой: кровь запачкала зубы и дёсны.
Милая Олеся, надеюсь, ты посмотрела через стекляшку и увидела яркую цветочную лужайку! Из-за угла слышится звук мотора и слабо отражается мигание фар, должно быть, подъезжает скорая. Больше ему тут делать нечего.
***
Домой Антон доползает на удивление быстро. Стягивает с себя кроссовки и куртку и бежит в ванную. Раковина наполняется алой водой, ладонь мерзко саднит от въевшихся в неё осколков. Кровотечение никак не останавливается, Антон вспоминает наставления Димы о том, что нельзя открытую рану промывать проточной водой — можно занести инфекцию. Кое-как вымыв лицо, он выходит в коридор и натыкается на серьёзное лицо соседа.
— Твою мать, Антон, — выдаёт он. — Я кровь в коридоре увидел и офигел. Пошли.
Антон молча идёт за ним в его комнату. На пререкания у него сейчас нет ни сил, ни фантазии. Дима усаживает его за стол, включает лампу и направляет свет на ладонь. Он заключает, что осколков не так много, и тут можно справиться с пинцетом. Затем роется в аптечке и принимается обрабатывать раны. Он ни о чем не спрашивает, ничего не говорит. Антона только поражает, как ловко Дима вытаскивает осколок за осколком из раны и тут же промывает перекисью.
— Спасибо, — бормочет Антон, не поднимая глаз.
— Да пока ещё не за что. Вот как перебинтуем, так буду благодарности принимать.
— Не только за это. Спасибо, что ни о чём не спрашиваешь.
Дима поднимает на него серьезный взгляд, заодно осматривая фронт работ на лице.
— Просто я тебя знаю. Ты же мне всё равно ничего не расскажешь. Единственное, что я могу сейчас сделать, — это достать осколки из твоей долбанной руки.
Антон молчит. Закусывает губу, морщится от боли в уголке рта. Становится стыдно.
— Прости. В последнее время много чего происходит.
— Да это не в последнее время. Ты очень изменился, ещё хрен знает когда. Как из универа ушёл. Я понимаю, что тебе нелегко это решение далось. Но я всегда тебе помочь готов, ты же знаешь. А ты закрылся.
— Я думал, ты осуждаешь меня за это.
— Осуждаю? За то, что ты отчислился? — Дима поднимает глаза в явном удивлении.
— За то, что я бездарем стал.
— Антон. Я никогда не осуждал тебя. Вспомни: я наоборот пытался тебя поддержать. Да я, блин, даже вузы разные смотрел, чтобы ты перевёлся куда- то, где тебе лучше будет. Ты из-за своего чувства вины перед отцом совсем ослеп! — Дима не ожидал, что будет так эмоционален, но на удивление, в этот момент его руки, делающие перевязку, не дрогнули. — Прости, — уже чуть тише добавляет он.
— Я постоянно думаю, что все вокруг меня осуждают. Что все считают меня конченным долбоёбом, который даже доучиться в универе не смог. Отец каждый день в трубку орал.
— Это не окружающие считают, что ты долбоёб, это ты сам себя таким считаешь. Поэтому тебе и кажется, что все вокруг против тебя. Посмотри на меня: я за тебя всегда был, а ты, долбоёб, раскис и фигню какую-то надумал, — Дима легко улыбается и заканчивает с перевязанным запястьем, переключаясь на рану на лице.
Антон вспоминает, что Дима действительно тогда переживал и постоянно пытался предложить какой-то вариант решения проблемы. Только вот Антону казалось, что он умничает, лезет не в своё дело, пытается показаться успешнее.
— Мне сначала обидно было, что ты закрылся, а потом я понял, что ты меня просто не слышишь. Решил, что всё со временем придёт, и перестал тебя трогать.
Антон шмыгает носом и чувствует, как щиплет перекись в уголке рта. В один миг становится так ясно: ведь у него всегда был друг. Всегда был рядом, просто Антон этого не замечал. Весь погруженный в свои, по большей части, надуманные переживания, он не видел Димкиного обеспокоенного взгляда. Все попытки поговорить расценивал как нападение, а осторожное молчание как обиду. Оказывается, многое можно увидеть, если вынырнуть из собственного болота. Дима старательно обрабатывает последнюю нетронутую ссадину на щеке и прячет аптечку на место. Антон поднимает взгляд и видит человека, которому небезразлично. Видимо, достаточно самому стать участливым, чтобы почувствовать участие другого.
— Я запутался совсем, — шепчет Антон. Ему кажется, что Дима сейчас единственный человек, которому можно довериться.
— Пошли распутываться на кухню, у меня там сосиски вообще-то варились, — бурчит Дима, и Антону кажется, что перед ним человек, который ещё не познал никакой трагедии в жизни. Ну и прекрасно.
Впервые за много месяцев они снова разговаривают дольше десяти минут в день. И это не обычный диалог по типу «привет-пока», как это бывает в последнее время. Антон рассказывает во всех подробностях, как геройски кинулся защищать своего бомжа, а Дима только внимательно слушает и периодически выпучивает глаза то в удивлении, то в возмущении. По большей части смеётся, конечно, но Антону от этого почему-то очень тепло. Он пока не готов делиться с ним своими любовными переживаниями, но все же радуется, как ребёнок, тому факту, что Дима всё ещё остаётся его другом. Забинтованная ладонь неприятно щиплет и болит.
***
Утром, подходя на пустующую остановку, Антон надеется: хоть бы с этим несчастным бомжом всё было хорошо. Иначе кто с утра будет просить у него мелочь и кому Антон будет говорить, чтобы он бросал пить и катился работать? Антон из-за него теперь в бинтах ходит, молясь, лишь бы на рабочее место с такими синяками пустили. К счастью или к сожалению, пускают.
День проходит так же, как и сотни других: билетики, попкорн, куча людей. Сегодня его очередь оставаться на закрытие, а значит, домой Антон попадёт не раньше двух ночи. Когда кинотеатр пустеет, он по привычке проверяет залы, сгружает мусорные мешки, пока несменная уборщица тётя Валя моет плитку у ресепшена до блеска.
— Ты где так поранился? — спрашивает она, заприметив его бинты.
— Да фигня, тёть Валь. Неудачно упал и порезался, — конечно, Антон думает, что рану на лице она не заметит и полностью проигнорирует.
— Ох, да не падают так, — обеспокоено вглядывается она в его лицо. — Ладно, допрашивать тебя не буду.
— Да я из-за девчонки подрался, — даже неожиданно для себя выдаёт Антон. Беспокойство на её лице меняется добродушной усмешкой.
— Вот оно что. А за меня тоже по молодости ребятня дралась, — с ноткой гордости говорит тётя Валя, и, видимо, вспомнив былые годы, будто бы чуть- чуть молодеет.
— За вас грех не подраться, — улыбается Антон. Учитесь, пресловутые пикап- агентства.
— Ой, будет тебе, — отмахивается она, а затем грустно добавляет: — Мы с таким драчуном почти двадцать лет прожили. Летом было бы ровно двадцать.
— Было бы?
— Уж как два года назад моего Алексея не стало.
— Соболезную, — Антон опускает голову, не зная, что тут ещё можно сказать.
— Знаешь, и дня не было, чтобы я о нём не подумала. Просыпаюсь утром и всё кажется, что сейчас зайду на кухню, а он там свой кофе пьет. У него привычка была такая: ровно восемь утра — значит пора кофе пить. И всё это будто вчера было. А годы эти, восемнадцать лет-то, пролетели как один миг! Вот тебе и жизнь.
Антон не знает, что сказать. От её слов стало так тоскливо, что ещё больше захотелось на стенку лезть.
— Но ничего, Антоша, — она украдкой потирает нос, — ты молодец. Правильно делаешь, за свою любовь заступаться надо и беречь её. Красивая
62/93