Сволочь с иконы

121.

- Гражданин начальник! За что, собственно говоря, меня-то? Я дочку защищал! Дочку я защищал, этот индивид к ней приставал! Она кричала, на помощь звала, мне чего было... смотреть стоять?

- Смотреть стоять, - абсолютно пофигистично тянет по ту сторону решетки бритый мент, который на зэка больше похож, чем я и все мои сокамерники. - А раз руки чесались - извольте посидеть сообща за драку. Побои знаете, чем наказуемы?

- Так, собственно говоря...

- Правильно. Сейчас дочка ваша приедет и спросим, как было все. А пока только налицо - и на лице - побои, которыми вы изволили мужика разукрасить.

А я сижу на полу и подпираю затылком стену. Сам КПЗ весь советский. Даже решетка в голубую краску выкрашена, пол дощатый, а стулья неиронично напоминают мне о школьном первом сентября.

Этот Андрей не умел драться, но таких я еще с тюрьмы боюсь больше борцов. Не захотят убить - а убьют, потому что куда можно и нельзя херачат. Еще и арматурой, сука. Лучше б зашиб меня, вот бы я поржал.

Где печенка - там болит, что не дотронуться. Губы разбиты все, ключицы болят. Спина, потому что на камни падал. Но мне всего лишь охота курить. И сдать нахер все пластыри "Никоретте" обратно в аптеку. Только на сигареты оставалось лишь тоскливо из-за решетки смотреть. Как и на телефон.

- А ты, собственно говоря? - Андрей переводит взгляд с мента на меня. - Че от Евы хотел-то?

Охренеть. Пиздит, потом спрашивает.

- Поговорить.

- А какие разговоры у тебя могут быть с ребенком?! 

- Интимные. О сексе.

Андрей захлебывается слюной, а я вздыхаю. Укладываюсь на полу удобнее. Шиплю, когда задеваю бедром рану.

- Она со знакомым моим спала, - поясняю. - Которого убили.

- С Давидом? Ты что говоришь тут, ей тринадцать лет! Они просто дружили.

- Привилегированно дружили.

- Так это ты что сейчас, мою Еву с проституткой равняешь?

- Именно с ней и равняю. Следить за ребенком надо.

И даже не стыдно, что это говорю я - человек, у которого чуть не изнасиловали племянника, а потом этот племянник снаркоманился и покончил с собой. Сейчас я другой уже. И все бы сделал по-другому.