Ежевика Её Светлости

Теперь мы оба будем с тобой... с тобой...

«С тобой... с тобой...» - подхватило Ежевикино сердце, и она рассмеялась смущенным, тихим смехом, и — была не была, шагнула в молоко. Она приготовилась, что сейчас зальет ей и глаза и уши, но то была не жидкость, а скорее, взсесь густая, как... как... «Как молочный пудинг!» - подсказал тот самый, уже родной голос в голове и Ежевика кивнула, хоть слово это повторить бы не смогла. «Как скажешь, мне-то что», усмехнулась она, и выставив перед собой руки, медленно пошла вперед. Там, внутри этого молока, кто-то был. И ей точно надо было знать, кто, хоть она и ощущала, как хмыкнул недовольно Ворон, ему ее затея точно не понравилась. «Ну уж извиняйте, господин Важная Птица, а я в служки я вам не поступала!» - показала язык в его сторону Ежевика, и шагнув еще два маленьких шажочка, остановилась. Белое марево рассеялось, и открыло лесную поляну, залитую ярким и холодным зимним светом. Ежевика хотела было проморгаться, но свет ее не слепил. «Видать, потому что не взаправду это все», подумала она и без страха оглядела скрюченную спину человека, что стоял на таком расстоянии от нее, как если бы она и Ворон за руки протянутые взялись и он бы еще свою руку с когтями вперед вытянул. Девочка сладко поежилась - как если б за руки взялись... Но встряхнулась, не до нюней! Дядька вон молчит, и не шевелится, а та девчонка, что осталась неспасенная, все жалобно выводит чего-то, все зовет. Человек вдруг двинулся, повернулся к Ежевике, и та отпрянула: глаза у человека оказались совершенно пустые, как пересохший глубокий колодец, со дна которого даже холодом не веет, а попросту нет там ничего. Ни-че-го. Откуда-то выплыло желание перекреститься, и рука уже дернулась, но пальцы болью свело, и конечно, делать этого девочка не стала. А дядька лицо свое сухое, со щеками запавшими в пергаментной коже отвернул, и голосом, как сухие ветки кто поломал, проговорил:
- Я здесь, я слышу тебя!
Девчонка та золотоволосая, в молоке замерла (хоть Ежевика ее еще не видела, но каждое шевеление той ощущала, как паук паутину меж ними натянул). Немертвая-неживая та девочка вгляделась в молоко, всхлипнула, вскочила и к человеку кинулась. Подбежала, влепилась в него, обхватила, как родного,и запричитала:
- Миленький, да как же я ждала тебя! Думала уж, не придешь, не заберешь ты меня!
- А ты и не звала, я иду только туда, где зовут! - строго, но ласково сказал человек. Хотя, какой он человек, не может он человеком быть! Для Ежевики голос его не изменился, и звучал все так же пусто и сухо, как веток треск, но она понимала, каким приятным и теплым слышит его девочка немертвая. Или неживая? Тьфу ты, голова с вами кругом! Напасть... «А я говорил, не надо оно тебе, не по твою сторону эти дела!» - урезонил Ворон, но Ежевика и отвечать ему не стала, напряженно глядя, как худенькие бледные ручки торопливо гладят сгорбленную спину, обтянутые серым, неотбеленным рубищем лопатки зловещего дядьки. «До чего же он мерзкий!» - скривилась Ежевика, и вдруг охладела к немертвой и ее провожатому совершенно. Отвернулась и побрела обратно к Ворону, ведомая его теплым дыханием, как по ниточке. А в том, что это провожатый девочкин она не сомневалась. Кем же еще ему быть? Только вот, куда такой ведет? Ну, точно не в ад, не веет от него ничем «своим».
- Ворон... - тихо позвала она.
- Здесь я, падай давай! - отозвался он из молока. И Ежевика упала, как он и велел. Но не так, как на землю падают, а будто в мягкую постель... Хотя, откуда бы ей знать, какова мягкая постель? Когда у Катэрины постель была жестка, как доски неотесанные. Даже и шелками устеленные. Обьятия Ворона - вот что мягче мягкого, его длинные черные перышки, его когтистые руки костлявые — вот самая наимягчайшее укрытие... Она свернулась комочком у него под боком, и прошептала:
- Ворон...
Он не ответил, только голову приподнял.
- Кто это был, мерзкий такой? И отчего она к нему так и кинулась, как собака дворовая на свист?
- Ангел это был, - ответил Ворон и погладил ее по макушечке одними подушечками пальцев. Она сладко всхлипнула и прижалась к нему.
- А чего тогда гадкий такой? И отчего девчонка такая радая ему?
- Потому что ты — подземная, а она небесная. Ты ее и не смогла б никуда отвести, на небо ей надо! Им таким же странным и гадким твой дом кажется и твой бог!
- Он не бог мне, а отец, - проворчала Ежевика и смело погладила блестящую пуговицу у него на камзоле. Расстегнуть бы ее и до впадинки меж ключиц дотронуться... Ежевика вспыхнула, пальцы на пуговице замерли, не решаясь ни уйти, не подвинуться.
- Так и они своего бога отцом называют! - шепотом ответил ей Ворон.
- Жестокий он, детей своих так и косит, словно бешеный косарь! - пробурчала Ежевика, еле слышно.
- А твой отец будто добр! - едко ответил оборотень.
- Мой нас любит и дарит дарами своими! - уверенно отбила девочка. И с сожалением, нехотя, пальцы с пуговицы убрала, но решившись на другое, смело их в карман его камзола засунула.
- Ой-ли? - скривился Ворон: - А ноги кривые, тоже дар? А хромота сестры твоей? А красота ваша?
- А с красотой-то чего не туда? - проворчала Ежевика, не зная, как отвечать. Вроде и согласна, а вроде и нет.
- А то, что люди красоту хуже уродства выносят, невмоготу им на красивых глядеть! Так и норовят ободрать да испоганить!
- Неправда твоя! - неуверенно произнесла Ежевика, и поджалась. Не может же такого быть...
- То ты еще на люди со своей белоснежностью не вышла, а как выйдешь, то-то поглядишь, каково оно будет! - зло отчеканил Ворон и замолчал. Ежевика замолчала в ответ, и только напряженно дышала. Дыхание ее становилось горячим и в груди распускались колдовские ядовитые цветы. Казалось, открой рот, и пыльца золотистая посыпется, и отравит все, до чего коснется.
- Да-да, я вот знаю, а ты как думала? - деловито закивала головой Вороника. Она мешала в ступке прямо пальцами какую-то дрянь. А в том, что это непременно дрянь должна быть, Ежевика не усомнилась ни на капельку — а чего еще от этой пакостницы ожидать?! Ежевика только подивилась, чего это она не слышала, как пестик стучит? Будто и не было тут никакой упырихи, и вдруг из воздуха взялась! И когда?! Только Ежевика под крылом у оборотня пригрелась, как эта тварь тут как тут! «Чтож ты, поганка, так и лезешь изо всех щелей, так и норовишь мне кровушку попортить?» - вспылила девчонка, и поняла, что уже не спит. «А ты и не спала, и спать по-человечески уже никогда не будешь! Все твои сны станут вещими, нам не дано жить почем зря, мы каждую каплю своего срока на земле роняем не за так!» - ответил ей Ворон без слов, и она подняла на него глаза. Тот будто и не глядел на нее, и глядел, даже не скосив глаза. Как ему такой трюк удавался? Колдовство? «Научи!» - попросила Ежевика, тоже без слов. А вслух произнесла:
- Чего ты там знаешь?
- Да то, что матушка моя вот, она ж за красоту свою и помучилась, когда король ее углядел и любимого ее того, кокнул!
- Кокнул! - повторила Ежевика, и прыснула, такое слово смешное показалось ей.
- Ага, так и сделал, чтобы не осталось препятствия на ней самому жениться, - кивнула Вороника, и сунула пальцы в рот, пробуя свое снадобье. - Не, не готов еще! - и сплюнула в ступку зеленую ядовитую жижицу.
Ежевика фукнула, и умоляющими глазами посмотрела на Ворона. На этот раз он глядел прямо на нее, опустив прямые стрелы ресниц.
- Твоя сестра Кэт, тоже не напрасно к князю подбиралась! - устало проговорил он. - Как бы не сильна была ведьма, а в мире людском пропадет за полпятака медного, и как звали - не вспомнит никто! До того человечье отродье падко на женскую красоту, не удержишь его ни грехом, ни плеткой, ни колдовством! Поломает, задерет, как зверь куропатку! Да только зверь пожрать хочет, а человек дурь свою подогреть! А за княжеским титулом она получше, чем за рвом с крокодилами!
- Кро... чеволами? - переспросила Ежевика, не желая утопать в горькой, неприглядной правде сказанного оборотнем.
- Драконы такие, водные! Здесь не живут, а будешь умницей - отнесу тебя в далекую землю, поглядишь! - ласково проворчал Ворон. А Вороника хмыкнула и протянула им свою вонючую бурду. Ежевика спрятала нос на груди у Ворона, а он благодарственно каркнул что-то, и взял предложенную бурду. Воняло отвратительно, даже если не дышать, и Ежевика поспешно спросила, что само на язык присело:
- А почему надо детей в Ад отводить? Они ж вроде как, не грешны ничем, когда б успели?
- А не хотят их таких на небесах, не нужны они! - ответил Ворон без всякого выражения. И так же ровно добавил:
- А в Аду из них шкурок наделают, пуховых, на зиму своим детишкам, чтоб не повымерзли!
«Это что же, в Аду зима своя есть?» - озадачилась Ежевика, но вслух сказала иное:
- Ты вот про красоту все говорил, что она вредная, а тогда зачем же Отец Люцифер нас ею одаривает? Не во вред же нам?
- Дхаре-дхарерон, в моем народе его зовут, - проворил Ворон и отхлебнул из ступки Вороникиной пакости. Та довольно кивнула, а он скривился, и бросил на нее взгляд:
- Уф, матушка, ну и намутила ты болотных грязей, - проворчал он, а она рассмеялась смехом неожиданно хриплым и вздорным, против ее обычных трелей серебряных.
- Тьфу, - сплюнул на сторону Ворон, и Ежевика в этот момент вдруг поняла, что уже день настал. Страшной, все жилы из нее вытянувшей ночи, как не бывало!
- Так это он просто так, потому что ему нравится все красивое!
- Так говорят же, ведьмы все старухи-уродины, - с сомнением ответила Ежевика, и поглядела на ступку с жидкой пакостью у него в руках. «И мне, чтоль, тоже прихлебнуть? Кости горят, кровь вязнет и рассыпается», - подумала она и потянулась к снадобью. Раз он пьет, то наверняка, и ей надо! «Мы ж с ним оба провожатые» - кивнула она сама себе, и обмакнула палец в пойло.
- И чего, ты каждую ересь и чепуху, кто-где-чего брякнет, хватаешь и в карман кладешь? - рассмеялся Ворон и потрепал ее по голове свободной рукой. Она в это время зажмурилась и лизнула палец. Гааааадость!! Рот свело, горло скрючило, но она зажмурилась и наощупь схватив ступку, залила в пережатую глотку, сколько могла. Свет в глаза померк, и ей показалось, что она на мгновение умерла.
- Эй, ну ты чего? - донесся издалека голос Ворона, сквозь гулкий и пищящий шум в ушах. Ежевика решилась вдохнуть, и едкие пары пойла протекли ей в нос и в дыхалку. Она тяжело закашлялась, и прохрипела:
- Слушай, а как это опре... кха-кха, тьфу, щас...
Продышалась, колотя себя в грудь, и когда колдовская упырическая пакость разошлась и отпустила ее, продолжила, не глядя на оборотня:
- Ну, как определить-то, кого на небо, а кого в Ад? Кто этим распоряжается?
- Никто не знает, - покачал головой Ворон, и оба они уставились сквозь незавешенный вход в их домишко на дереве, в лесную предрассветную тьму. Стало ощутимо, значительно холодать, по тому Ежевика и поняла, что ночь уже на исходе. Однако, внутри нее разливался жар, будто кто печь растопил и собрался свинушек с перепелами жарить к княжескому столу.
- Я чего-то подумала, ты все знаешь, по мертвецовой части, - мягко проговорила она. Так уж хотелось приластиться... да как? Никто ее никогда не любил, не ластил, как оно вообще делается?..
- Не, это я тебе точно не скажу, а врать сейчас не хочется! - сонно проворчал Ворон и нахохлился. «До чего ж ты хорошенькой!» - умиленно подумала Ежевика, а он усмехнулся, и она смущенно отвернулась. Вдруг, слышит?..
- А как ты узнал, ну, что меня спасать пора, - проговорила девочка голосом ровным и напряженным, изо всех сил держать, чтобы на него не глядеть.
- У тебя монетка горит, - просто ответил он, как «здрасти» сказал. Ежевика осторожно, едва дыша выпростала руку и повернула ладонью вверх так тихо, будто боясь спугнуть его, как дикую птицу, будто он может на что-то осерчать и сорваться с ветки, бросить ее тут одну (да куда опять подевалась дура Вороника? Что она, тает и обратно слепляется чтоль? И некуда ей отсюда утечь, и вот умеет же! А и хорошо бы, чтоб больше вообще не пришла, оставила бы их одних, ей так много ему сказать сейчас хочется!) Монетка уже затянулась под кожу, и светилась, как светлячок под ее розовой, тонкой кожицей. Ежевика хихикнула, и прикрыла светляка пальцами. И совсем не мешает, надо же!
- А я бы хотела знать, какого мертвяка хватать, а какой пусть ангела своего уродского дожидается! Кому куда там велено...
- Да мне-то что, мое дело сторона, у меня и души нет! - проворчал оборотень и широко зевнул. Ежевика снова отметила краешком глаза, какие у него зубы острые и неровные, совсем как у человека! «А равны ли мы, ну хоть в этом?» - тревожно спросила у себя она, и повернулась к нему.
- Это как, души нет?
- Да обыкновенно, - совсем уже засыпая, прошептал Ворон: - Так же, как у тебя! Я не рождался, и не умру, так, как они все душастые!
- А как? - не отставала Ежевика, зачарованно глядя на него, жадно впитывая широко распахнутыми глазами каждую черточку его строгого лица, пока он глаза закрыл и можно не жаться.
- А как - узнаешь, когда время придет. Уж в этом мы равны, с тобой, Ежевика, ягода ты кислая, - прошептал он и голова его по-птичьи свесилась.
- Терпкая... - прибавила Ежевика, и без спросу примостилась ему под крыло. Жар набирал свою дьявольскую силу у нее в крови.
- А ты тоже - Его дитя? - пробормотала она заплетающимся, непослушным языком. Ворон дернул головой и не открывая глаз, нахмурился.
«У меня нет отца, и мы не так его зовем, как вы!» - ответил он без слов, и не просыпаясь.
- Тысяча тысяч имен... - прошептала Ежевика, и уснула в его теплых и пыльных перьях, сладко-сладко.

Снилось ей, что онастоит на берегу озера, полного текучего, как мед, огня. Волосы ее тают, как сахарные нити, и стекают по плечам и крохотной груди, оставляя жгучие полосы. И страшно ей, и зовет ее, тянет прямиком в эту погибель. «Что ж ты творишь, дура глупая?!» - кричит в ней все нутро ее, а она так и лезет ногами босыми, неприкрытыми в горящую эту бездну. Одежда на ней затлелась, вспыхнула, и осыпалась черными клочьями. Такая, как есть, вся голая и лысая, как в первый свой день, вошла она в озеро и с головой ушла в раскаленный поток. Она все ждала, ждала - когда уже больно станет? Жгло ее всю насквозь, заливалось в уши, в глаза, в нос, она нахлебалась нестерпимой огненной жижи и та плескалась, прожаривая все потроха ей насквозь. Терпеть жар было невыносимо, до одури, до помутнения, но больно-то все еще не было! Да как такое быть-то может, чтобы терпежа уже никакого, а не больно?! Дна под ногами не коснуться, значит, надо плыть! «Только вот плавать не умею я!» - подумала Ежевика и попыталась ногами молотить, ан чует - ног-то нет! Батюшки... исчезли! Истаяли, как снежные комья на солнышке. Что же теперь делать?.. Тонуть ой, как не хочется! Руки пока еще есть, ими и задергала она, как щенок утоплый, но и те, подлюги, с ногтей подтаяли, и расплылись пальцы, и ладони утекли, и текут, текут, и смешиваются  с раскаленным медом вокруг нее. Да и снизу дела не лучше, растворяются чресла, и живот распускается, как пряжи моток, сыпется в в огненное озеро печень, и тает, сыпятся кишочки, и растекаются, не собрать. И кости все утекают, утекают... Кричит Ежевика, ртом ухватить свои остаточки пытается, да только и череп утек, и глаза, и рот, с зубами ее новехонькими— ах, жалко! И язык растворился, и ключицы,и ребра все, до единого! Осталось одното лько сердце, алое, как спелая ягода, и бьется, и бьется посреди того адского озера! А самой Ежевики нет, а вроде как, и есть.... да чего уж там обьяснять, сотни ученых мужей глотки друг другу рвет, точно свирепое собачье, так какой уж с девчонки малой спрос - что она такое сейчас, когда ее нет, а вроде и есть она?