Ежевика Её Светлости

Сова белая, а кровь красная I

Она лежала, скорчившись в тугой, трясущийся комок, и мечтала даже не о том, чтобы боль унялась, а чтобы ледяная стужа поубавилась. Просто боль показалась бы ей сейчас благостью! «Плащ мой, плащик красненький на мехуууу.... Ой, мамочки, не выдюжу, застыну, до смерти застыну я!» - выла она, не смея даже дышать, то того ледяной камень внутри нее безжалостно промораживал. А плащик ее бархатный так и покачивался, так и отливал мягким теплом в тусклом тумане преисподней, манил ее к себе, вот тут, рядом совсем, близехонько - да как его возьмешь? Как, если даже пикнуть не в силах она, не то, что руку протянуть и сорвать его, дернуть так, чтоб упал и накрыл ее? Уж он-то, плащ этот роскошный, на меху на тепленьком, пушистом, укрыл бы ее, уж он-то согрел бы, как избушка жарко протопленная... краше, чем на кухне княжеской, перед пиром большим, согрел бы ее! «Помоги мне, помоги мне, Кэт, помоги, умоляю тебя! Дерни за плащ, то-то и всего! Спустись в Ад, пожалуста! Отцом тебя заклинаю, Катэрина, урони алый плащ на меня! Больше я в жизни ничего у тебя не попрошу, только согрей!» Но не слышит ее сестра, не отвечает ей. Пропадай, кислая ягода, сдохни от боли и холода! «Я? Подыхать? Ну уж нет!» - взьерепенилась вдруг Ежевика, и на ярости этой дернулась к плащу. Боль ударила ее в зубы, заломала руки и вывернула наизнанку живот. Слепая и оглохшая, она перевернулась и встала на колени. Те норовили подломиться, но она приказала им терпеть, подлым отросткам, и ухватила обеими руками за плащь, он протек между слабых рук с шуршанием, как алая меховая змея, и девочка рухнула на него ничком. В тот же миг боль закончилась. Просто схлопнулась, как свиной пузырь в костре, любимая игра детей мясников. Бросить в костер надутый пузырь, и смотреть, как он зашипит и треснет, сьежится и пропадет. Останется только тлелая, жаренная корочка и вонь. А от боли ничего не осталось, только удивление - куда она подевалась? Ежевика слабо пошевелилась, проверяя - не обманет ли тело, не скрыло ли оно новую пытку, не припечатает ли каленым железом в пятку, не выбьет ли глаз? Но нет, тело молчало. Вот она уже и села, вот и встает, все еще слабая и дрожащая, но ведь боли-то нет, как нет! И жара нет. И холода. Хорошо ей стало, просто словами не описать! Только монетка в ладони чешется. Она досадливо ногтями по ней пошерудела, и наконец, подняла свой долгожданый плащ, да на плечи набросила. Но не успела она насладиться его теплом и мягкостью. За ним обнаружилась дверь, точно в подпол вещудая. Ну бы его... да не может Ежевика мимо такой двери пройти! Вот не может, и хоть ты дерись. Все в ней кричит и тянет туда, открой да открой! Чтож, вздохнула она, и потянула за ржавое грубое кольцо на себя. Дверь заскрипела рассохшимися досками, и распахнулась с такой легкостью, что она чуть не рухнула. Без страха и всякого сомнения шагнула она в прелую, влажную темноту. Спустилась по ступеням, точно зная, ровно семь их тут. И даже глазом не моргнула - считать не умея, а просто зная.
Спустилась, и оказалась в тесной, закопченной комнатке. «Ух, пакость какая, плащ же испачкаю!» -недовольно поморщилась она и подобрала его полы.
- Вот это ты правильно, я тебе другой не дам! - хохотнула Катэрина где-то рядом совсем. Ежевика вспыхнула радостью, как лучинка - сестрица! Она повернулась на голос, и увидела ее. Сестра стояла в одной белой, исподней юбке с распущенными волосами, которые по черноте с крыльями Ворона спорили, точно неба ночного пролили на нее! А кожа белая, белее беленого льна, и губы алые улыбаются, а бровь изогнута, точно сама по себе чего-то сказать хочет. Слова столпились в голове у Ежевики, все те полчища невысказанного, толкались и ругались, раздавали друг другу тумаков, которые из них вперед всех выскочить, да никто не побеждал, и молчала она, только счастливо всхлипывала, очарованная и влюбленная, глядя во все глаза на родную свою Катэринушку! Она шагнула к сестре, но та, смеясь, руку выставила - стой, мол! Ежевика встала, и непонимающе проследила, куда ей сестра глазами показывает. А показывала она на бадью деревянную, полную воды, поставленную на лавку. И если б вовремя не остановилась девочка, то рухнула бы через ту бадью и все бы тут водой залила! Недоумевающе подняла глаза Ежевика на сестру, и только тут дотумкала, что та моет свои ведьмовские волосы. «Опять сама?» - удивленно подумала Ежевика. «Ну чего ты все руки портишь, чего слуги за тебя не бегают, не обихаживают?»
- А не надо оно мне, чего я, дитя? - фырнула Катэрина, и продолжила жамкать волосы, опустив голову. Ежевика засмеялась, тепло и тихо, так ей приятно был рядом с сестрой, так хорошо! А та вдруг разогнулась, волосы откинула, показав махонькую, беленькую с темными вишенками грудь, и сурово на сестру уставилась:
- Говорила я тебе, не влюбляться!
Ежевика насторожилась. К чему это она вдруг...
- Говорила или нет? Ну?! - прикрикнула полуголая княгиня, и пальцем ей погрозила.
- Когда это ты мне говорила такое? - всплеснула руками Ежевика. - Что ж вы все с меня дерете, чего я не знаю, и знать не могу? Вот сперва б растолковали, а потом уж тыкали, где опростоволосилась!
- С большого ума ты во все тяжкие пустилась? А не стала бы такой ерундой маяться, так еще бы протянула без яблока! - закричала на нее Катэрина с такой горечью и отчаянием, что Ежевика замолкла. Предательские слезы навернулись, и она торопливо утерла их рукавом.
- Порыдай вот теперь, ага! - выкрикнула ей Катэрина.
- Да чего я... - противным, тонким голоском пискнула Ежевика, а Катэрина подошла к ней, и протянула руки. На пошедших розовыми пятнами щеках ее блестели слезы. Ежевика ахнула, и бросилась на шею сестре. «Она такая же... она слабая, она плачет!» - пронеслось счастливым и горестным вихрем в головушке, и обе разрыдались от души. Если таковая у них была... кто ж знает, кто ж знает-то... Прижались девчонки одна к другой тесно-тесно, как к последней своей надежде на земле, и вздрагивали, и по худым лопаткам друг дружку гладили ладошками тонкими до прозрачности. И только яблоки отца их Дьявола тускло мерцали сквозь впалые животы.
Вдруг Катэрина отсранилась от нее и проговорила пустыми холодным шепотом:
- Белая сова! Сова белая.
- Ш... што? - выдавила из себя Ежевика, дрожащими, непослушными губами. Она снова начала мерзнуть, стынуть с дикой, чудовищной силой.
- СОВА БЕЛАЯ!! А КРОВЬ КРАСНАЯ!! - проорала ей в лицо сестра хриплым, грубым голосом и отпихнула ее от себя, так жестко, что Ежевика отшатнулась назад и упала, прямо в размокший, жирный земляной пол, и тут же ощутила, как жижа эта под ней вздрогнула, охнула, и с довольным чавканьем принялась затягивать ее, заглатывать целиком, всю, неодолимо, страшно... Ежевика вдохнула поглубже, и зажмурилась, чтобы в глаза не налилось. Падая, падая в довольную, грязную бездну она успела еще расслышать:
- Меховая-теплая-красная-кровь! Кровь!!
И уши ей залило, запечатало. «Кровь...» - повторила она мысленно, и прибавила: «А ведь это я сама, как бутылочка с кровью, засургученная, запечатанная, плещется внутри... Донести бы, не разбиться!» - и в ту же секунду грохнулась, плашмя, наотмашь, вся спиной, и вдохом подавилась. Яблоко в чреве ее гулко звякнуло, и стукнуло чрево изнутри. Ежевика схватилась за живот, вскрикнула и открыла глаза. Попыталась сесть и оглядеться, но не смогла - уткнулась головой в низенькие своды. Пахло древесной трухой, грибами, погребом, подгнившими досками. А еще влажным мехом. И кровью, да не только пахло, а во рту поскрипывало от ее досадливого, настырного вкуса. «Язык прокусила!» - поняла Ежевика, и тут же забыла об этом, очень сильно хотелось пить. И с этим надо было что-то сделать непромедлительно, иначе... и без иначе, ну его в печь! Печь... вот уж чего бы ей сейчас! Холод, прозрачный, ледяной, молчаливый и сухой проел дыру в ее крохотном убежище и затекал, затекал, вымораживая девочку вон, выдавливая ее, самовольно захватывая дупло, в котором она пряталась. Да тщетно. Нашла зима ее, распознала, где она есть, и глядит взглядом ровным, пустым, на нее, сквозь нее. Ежевика поняла, что не пошевелись она сейчас - и зима поглотит ее, обратит во льда кусочек жалкий, вморозит в себя саму, и конец... Не так давно желанный до кликушества, до помрачения конец, стал вдруг ей остро противен! «Нет уж, не сейчас, не сейчас!!» - оскалилась она в плоское, блеклое пятно, и поползла к нему на четвереньках. Вдруг руки ее запутались в чем-то мягком и ласковом, резко пахучем влажным мехом, и нежно отдающим сладкими травами... Она потрогала это что-то, сдерживая крик и даже саму радостную, счастливую догадку, пока не потрогала это еще раз, и еще, вдоволь убеждаясь - вот он, желанный мой, родной, тепленький!
- Плащ мой, плащик! - прошептала она, опасаясь кричать, дабы кто лишний не услыхал, лес не пустое место, всякой твариной полнится!
- Ах ты, батюшка Сатана, плащик мой, одежечка моя! - трясясь шептала она, больно упираясь острыми коленями в древесные выступы, но не замечая боли, и не желая ничем мучиться, когда вот он - драгоценный, бархатный, на меху, тееееплый! Она неловко укуталась в прохладный мех, и зажмурилась, с наслаждением ощущая, как он поглощает последнее тепло ее маленького тельца, и охотно возвращает его обратно, согревая, баюкая... И обьятия княжеского плаща показались ей надежнее самых суровых доспехов, угрюмыми, здоровенными кузнецами кованых! Она отважно высунулась из дупла, и осмотрелась. Лес застыл, скорбно замкнувшись на самом себе, прикрытый серебристой наледью. Ежевика сковырнула кончиками пальцев кусочек хрусткой заледенелой коры, пальцы тут же свело, и монетка в ладони ее противно остыла. «Ворон!» - спохватилась девочка:
- А Ворон-то где? - растерянно спросила она слух, но лес не слышал ее. Только будто голоса ее дожидался, плавно, медленно, осторожно, стараясь не разбудить спящий лес, к земле потянулся первый снег. Мелкие, неказистые снежинки ощупью, вслепую трогали ветки, приседали на почерневшую мертвую траву, оседали и умирал в складках Ежевикиного плаща. А она свесила ноги из дупла, и мимоходом порадовалась снова - в сапогах я, вот же дела, а? А без сапог-то оно, совсем нехорошо! Но почему она одна? Куда эти подевались? Оба-два же ушли... и ничерта, ни крошечки сьестной ей не оставили! Почему-то это кольнуло больнее всего, что сбежали они вот так, оставили без единого кусочка еды, а ведь было еще что-то, точно было же, помнит она, как первый, и кажись, разьединственный добрый взгляд мамки ее. «Да чего это я мамку-то как невовремя вспомнила?» - удивилась Ежевика, и на землю сплюнула. Внимательно поглядела плевку вслед - высокооо! Не спрыгнуть так запросто, чтоб ноги не переломать! «А ты попробуй!» - подковырнул голос внутри. «Дурак ты совсем!» - покачала головой она. Но больше ничего голос ей не сказал, даже ответить не успел - а она уже внизу стоит! Ну, да, немного щелкнуло в лодыжках, и яблоко в животе перекувыркнулось, но не поломалась же, стоит себе, целехонька! Она потянулась, распрямляя болючие узелки в плечах и конечностях после тесного, низенького дупла. Поправила плащ, стряхнула редкие снежинки. Расправила одну складку. Другую расправила. И еще одну. А все для того, чтобы стоять тут, и не давать себе же у себя спрашивать - где он? Куда они ушли? Вдвоем? С упырихой? А ее тут замерзать бросили? Спящую, неприкрытую, больную после надрывной проделки с ночными мертвецами? Спросишь - и отвечай тогда правду. Такую правду, которую и говорить незачем. Ушел он. С ней ушел. А ее бросил. Шептал: «Спи, засыпай!» - не чтобы ей было тепло с ним, а чтобы сердце ей вынуть и сьесть. Да вот так же, как Катэрина брала со стола темные, тугие яблоки, и надкусывала - бесстыдно, с хрустом. Так и он - вынул из груди живое сердце, как с ветки сорвал. И надкусил. Да видать, не по вкусу пришлось, то ль недоспело еше, то ль кислящее! Как узнаешь теперь, когда нету его! «Не увижу я больше Воронику...» - подумала Ежевика, цепенея. «Да и черт бы ей в провожатые, пускай, туда бы и дороженька!» - прибавила она, и замерла. А его? Его же теперь тоже... «Нет, нет! Не могу, не могу отпустить его! Как я пойду, куда я пойду? Это что же... это как же?» - беспомощно перебирала она торопливые мыслишки, и не могла выбрать - какую, которую из них нацепить на прореху в груди? Она сделала шаг, другой. Повернулась на пятках, шагнула обратно к дереву. «Не могу уйти!» - поняла она. «Уйду - а он вернется?»
- Да не вернется, не вернется он!! - зашипела она, опасаясь закричать, и горестный стон облачком пара из горла ее вырвался. Она принялась лихорадочно, впустую, хороводить вокруг дерева, причитая еле слышно:
- Ох ты ж, матушки, ох ты ж, свиноматушки... За что, за что? А снег навязчиво, как нищий прилипала на ярмарке, цеплялся за волосы и плащ, и будто напитывался силой от ее немощного отчаяния, густел и силился. И вроде надо было бы идти куда-то, не стоять же тут, как пень, в снежную статую оборачиваясь. Но куда? Снег с панталыку сбил, запутал - вон уже и близких деревьев не видать, все как в мутном дыму плавает. «Ну и лягу да помру тут!» - обиженно решила Ежевика, когда вдруг голос Катэрины отчетливо проговорил, но не внутри, а прямо в ухо будто тут она и стояла:
- Да вон они идут!
Ежевика подскочила, и всмотрелась в белую муть, изо всех силенок. Сперва она ничегошеньки не увидела, но расслышала тихий, нежный смешок, и легкие шаги, хрустко ломающие мерзлую траву - шрррх, шрррх, в ее сторону. А вслед за тем и тихий веселый голос Ворона пробрался ей за шиворот, неприятно поцарапывая коготками ее обиду. Что именно он говорил этой заразе изумрудной, Ежевика не расслышала, но ревность насупилась и выставила рога впереди нее. «Ах, вот значит, как!» - подумала она, и метнулась за дерево. Нет уж, теперь вы помайтесь, да поищите меня! Как я вас тут искала, думала, вы меня бросили ко всем свиньям, ушли, не разбудили, не шикнули - так мол и так, пойдем мы! А шаги прошуршали прямиком к дереву. Ежевика дышать перестала, чтобы парок из губ ее не обнаруживал. Эти двое замолчали. И стоят там, тихо. У Ежевики аж зуд позатылку пошел - так охота высунуться да понять - чего молчат-то? Чего они там делают, ну?!
- Ты есть не хочешь, чтоль? - позвал вдруг Ворон. Ежевика вздрогнула, и закусила губу.
Как ни старалась она не реветь, не вышло. Ну вот, теперь и не выйдешь, слезьми своими позориться! Уф, ну что ж такое-то, чего не сохнут они, когда она им приказывает? Уймись, проклятая вода, не выдавай меня!
- А чего у вас там есть? - подала она голос, храбрясь и стараясь показаться непотревоженной, вроде как, так и надо, что навстречу не выходит. А чего, у нее и своих дел тут полно, не одни же вы на уме!
- А ты выйди, и посмотри! - мягко, зовуще проговорил оборотень. И Ежевика сдалась. Торопливо утерлась рукавом, вдохнула, выдохнула, ногтями в мотнетку впилась и вышла из-за дерева. «Если они за руки держатся, я тогда...» - лихорадочно думала она, но увидела, что стоят они порознь, и не то, чтоб совсем уж рядышком. Она с облегчением разжала пальцы, прекращая терзать свою монетку, но как не старалась, не могла отвести взгляда от Вороники. У той вся грудь темнела от крови, она вытирала о подол грязные руки, а в зубах держала котомку, с которой падали тяжелые, густые капли.
- Так вы за едой, чтоли, ходили? - слишком уж радостно воскликнула Ежевика и выругала себя «сопливой кочерыжкой». Вороника что-то невнятно пробормотала сквозь свою добычу, и подобрав подол, хищной кошатиной шмыгнула на дерево, и просочилась в дупло, только зад ее туго обтянулся зеленым атласом, и мелькнули голые, нежно-смуглые ноги в атласных же башмачках.
- И не холодно ей, - неловко хмыкнула Ежевика, пряча беспокойную ревность, тревожно вглядываясь в лицо Ворона, которое он обратил вслед Воронике. «Ну, не любишь же ты ее?!» - чуть не закричала Ежевика. «Так чего вслед ей пялишься, на меня посмотри, говорю!» А он ухмыльнулся уголками тонких губ, и перевел черные, блестящие глаза на девочку.
- Ну, чего мы тут стоим замерзнем же! - сказал он, голосом своим, хриплым, царапающим, будто у голоса того свои собственные когти имелись.
- А чего бы не стоять! - пожала плечами Ежевика, и напоказ равнодушно скрестила руки на груди. Поуговаривай вот меня теперь! Что я, бегать за тобой должна? Думаешь, не гордая я совсем?
- Да ну, брось! - рассмеялся Ворон, шагнул к ней, и сгреб в охапку всю ее, охнувшую, вмиг ослабевшую. Она так и растеклась нелепой горячей лужицей прямиком к его черным, остроносым сапогам.
- Пошли в тепло, говорю! - с улыбкой повторил он и чмокнул в макушку, теплую, рязмякшую дурочку. Она только и успела, что вдохнуть его пыльный, перьевой, как сушеная полынь, запах, а уже на толстой, скользкой ветке оказалась. И он из дупла руку когтистую тянет, приглашаючи. Ежевика расплылась в улыбке, мягкая вся и горячая изнутри, и подала ему руку в ответ. «Вот же, а? Вот как оно происходит-то, кто бы знал?» Она охнула, ощущая, как каменное яблоко в животе противно разогревается и поторопилась ухватиться за воронову узкую ладонь. Тот замер на долгий миг, и Ежевика сьежилась - что?! Что не так опять?.. «Он знает, он чувствует!» - пронеслась суматошной белкой мыслишка, и девчонка заторопилась, с деланной веселостью и излишним задором:
- Ну чего ты, сам звал, а сам же увальнем застыл, давай уж, тащи меня в дом!
Ворон медленно, слишком медленно кивнул. Вороника сопела у него за спиной, и это ее ощутимое живое присутствие Ежевику сильно тревожило. Но шебуршало там и еще что-то, живое и ощутимое. Ежевика вползла в дупло, и радостно выпалив:
- Ух, а холодища-то, твою мать, зуб на зуб не наскочит! - хотела было прижаться к Ворону, но тот как-то недоверчиво от нее загородился. Вот вроде и не делал ничего, а загородился! Как так-то? Ежевика обиженно поджалась, и снова ойкнула - придавила животом яблоко внутри. Шутки шутить ей совсем расхотелось, да и сразу не сказать, чтоб уж тянуло. Просто надо было, чтобы он не замер вот так, точно не узнал в ней ее же, чтобы не поджимался, когда она обнять его потянулась. Но ведь было же, было же ночью, спала ведь она под его крылом... или не спала? Да не суть, а суть - что была она рядышком, грелась о горячее тело, вдыхала манящий запах его камзола, а теперь что?
Ежевика обняла колени и хмуро наблюдала, как Вороника откупоривает бутылку темного стекла зубами, и со смешком сплевывает пробку на пол. А Ворон в это время трепыхающийся мешок развязывает. «А каким чертовым дедушкой я все это вижу-то?» - опомнилась Ежевика. Ночь, лесная непролазная, дупло черным-черное, а она глядит и все видит! Как это так? Но ведь и Вороника с Вороном не путаются, где руки-ноги, а где голова! Вон Ворон чего-то белое, шумное из мешка выволок и — батюшки! Да это сова! Сова белая....
- А кровь красная! - прошептала Ежевика еле слышно, глядя, как темные струи окатили руки Ворона, когда он когти вонзил в шею несчастной ночной охотницы. «А видим мы во тьме, вероятно, оттого, что не люди все трое тут!» - решила Ежевика, сама себе удивляясь - а чего сову-то не жалко? Ведь она же девчушка добрая! Ну, всегда была... а теперь? Видать, больше нет! «Какое уж там добро, когда горит у тебя в матке адское яблоко!»
Она поплотнее завернулась в свой родненький плащ, и глядела, как Ворон свежует сову, и белые, снеговые, безупречные перья портятся, превращаются в его руках в кровавые, слипшиеся, вонючие комки. «Прям как невесты в брачную ночь!» - подумала Ежевика, неспросясь у себя, хочет ли она такое думать. Но что подумано - обратно не передумать. А хорошо бы такие умения! Она забыла бы и мамку свою, и свиней, и Проклятого, и всех чертовых мертвяков, что водила и еще водить будет! «А разве я могу помнить то, чего еще не было?» - спросила она, и сама себе ответила: «А чего бы и нет, я уж ничему не удивлюсь!»
Эти двое - изумруднаяи черный, молчали. Вороника грела в подоле вино. А то, что это вино, Ежевика догадалась по запаху. Она, конечно, хорошего вина в жизни не нюхала, но пьяный дух, что шел от матери, ни с чем не спутает! То всегда был сигнал лютой опасности, если уж донеслось до тебя сладковатой кислятиной - берегись, прячься, тикай! А нет - сама дура, не жалобься потом никому - не свиньям, не кухаркам, что мамка тебя по хребтине тощей отходила! А чего, она уважению учит! Дитю за святую обязанность родителя уважать! А родителю - дите то колошматить, тоже свято. Ежевика передернулась. От слова «свято» вспомнился тот отвратный дядька, который последнюю мертвячку увел. Если у них там, на небесах такие рожи правят, так надеюсь, что мамку туда и определили, среди эдаких страшилищ ей самое место! А в Аду бы Ежевика еще невзначай, не ровен час, натолкнулась бы на нее! Хотя, может, ее тот ядовитый туман пожрал! Не напрасно же он словно выпаренное вино висел, бледно-розовый, да пахучий!
- Эй, ты чего задумалась, товарка? - пихнула ее в плечо Вороника, и Ежевика высунула нос из-под капюшона. Она надышала себе теплого воздуха, и вылезать совсем не хотела.
- Чего тебе опять? - буркнула она.
- Так это, пьем мы тут! - хихикнула Вороника и подсунула девочке бутылку. Да, вблизи это пойло уже не казалось единородственным мамашиным кислым помоям! Запах оно имело довольно привлекательный. Сладкий и густой, сьедобненький.
- Дак не только пьем, но еще и едим! - сказал Ворон и с характерным, чавкающим хрустом откусил сырой совятины.
- Фу, - коротко бросила Ежевика, и взяла бутылку из рук Вороники.
«Это когда это ты, матушка-синоматушка, фукать-то натаскалась?!» - возмутилось в голове ее.
- Да кто ж меня разберет, когда, - усмехнулась она вслух, Ворон глаз черным-черный на нее скосил, и ответная усмешка уголки губ его тонких тронула. Ежевика смело посмотрела прямо на него, и приподняла неловко бутылкино горло вверх, вроде так друг дружку псари с конюхами в праздник приветили! Для смелости оскалилась, вроде как, ушлая вся, и хлебнула хороший, добрый глоток. Она стыдилась того, что запоздала по самые лютики-цветочки с причащением к выпивке, что другие как из-под юбки мамашиной выползли, так сразу пить и начали, а она уже кобыла поспелая, и вот на тебе, едва лизнуть успела... А винишко-то хорошо пошло! Мягкое такое, ласковое. По языку так и прошуршало, как шелковой материи лоскут! «И чего это Катэрина не пьет, не пойму?» - растекаясь, точно вино ей кости растопило, подумала она, и захихикала. Чего хихи-то, уж казалось бы? А вот поди ты, само оно как-то... может, оттого, что Воронушка на нее так глядит, глазами хитрыми и насмешливыми. А плещется в них самый темный, ласковый да лукавый Ад.
- А скажи мне, Ворон, - завела Ежевика, да сама себя одернула: «Ты чего, чего ты, ну?» Но ее уж было не сдержать и конскими путами.
- Скажи мне вот что, чего ты сову мне не предложишь?
- Так бери и ешь, чего тебе тут, дворец небесный, чтоль, расшаркиваться? - и рассмеялся он беззлобно, зубы неровные, острые показывая. «Так бы и облизала!» - бесстрашно, самозабвенно решила Ежевика, рот приоткрыв засмотревшись на него. «Чего красивый-то такой, а?» - чуть не брякнула она, но хвала Отцу - сдержалась. Уж на что никогда женского рода не была она, даже за девчонку никто не считал - так, за кошку чахлую, приблуду, - а и то, глядела на него как баба на мужика. И не стыдно же? «А должно?!» - гневно вскинулась в ней душа, но она ее погладила и обратно уложила - мол, не трепещи, ничего ж тут такого... но не повиновалась душа, так и дергалась, и вздрагивала, больно чуток и горячо, точно углей подложили под нее, того гляди - поджарится! Уже и уши вспыхнули, и по щекам жар расползается! «Да чего это я, ну? Как бы оно не к дурному», - беспокойно шебуршали мыслишки, а самой так и неможется открыть - какое оно такое из себя - дурное? Что оно означать должно? Вороника эта еще, чертова кобыла, ну как бы, как от нее избавиться? Куда от нее бежать? Ну не на ее же глазах оно... дурное-то?.. «А с чего ты вообще взяла, мил-сударыня, что он к тому расположен-то, к... дурному-то?» - забормотало в голове, как старая бабка в душном платке. И Ежевика дрожащей рукой потянула бутылочку к себе снова. И еще разок. Упырица протянула ей кусок кровянистой совятины, но она даже не заметила, продолжая мелкими глотками вливать в себя вино.
- Ты просила, так возьми! - капризно сказала Вороника, и Ежевика вздрогнула, будто застали ее за чем нехорошим, и по рукам сейчас отхлещут.
- А я вот песню знаю одну, - невпопад гаркнула Ежевика, и сама поразилась себе - голос-то какой противный, грубый, точно у псаря пьяного! А еще песни петь она собралась! Но Ворон уже повернул к ней точеное лицо, и с интересом на нее уставился. Монетки, конечно, звякнули - дзыннннь... И дорожку обратно отрезали. Все, пой теперь своим неказистым голосом, раз вызвалась! И хоть трава не расти! И Ежевика завела песню. Первую, какую вспомнить смогла. Головенка ее лихорадочно варила, выискивая самые грязные и отвратные куплетики, из всех, нахватанных в помойных закоулках двора Проклятого, о которых сам Проклятый ни сном, ни духом не знал и знать не собирался вовек! «Зачем я так, зачем?!» - страшась того, что поет, а вернее сказать - завывает и залихватски ухает, Ежевика себя дергала и порывалась остановить. Но какой-то подлый и злой ее кусок отпихивал все разумное, и наливался властью, как комар кровью спящего. И глядя, как по лицу Ворона пробегают смутные тени, то ли жалости, то ли удивления, она входила в раж все сильней, как на дерево высокое лезла, не понимая ни в одном глазу - а как слезать-то будешь? «А вот ты меня и сними с того дерева!» - осмелев от собственной похабности, сказала глазами ему Ежевика. Только неужели же... она уже и решилась, чтоли, что все вот это вот с ним проделает, что должно?.. Ох, ты ж, батюшки подземельные... так ведь мерзко же оно... но и надо, когда-нибудь уж! А если когда-нибудь, то пускай бы уже сейчас, и дело с концом! «Дура, замуж не возьмет никто!» - буркнула та же старуха в платке, Ежевика с удивлением на нее глянула, и расхохоталась, да так безудержно, в голосину, едва успела у нее из ослабевших рученок бутыль выхватить Вороника. Ох, как хохочет она, и хочет рот закрыть, и не хочет - хорошо ей с того хохота, аж слезы в глазах кипят, и монетка в ухе Ворона так и двоится, и плавает. А сам Ворон голову опустил, хмыкнул, взял бутылку, отпил, отдал обратно Воронике, и медленно, аккуратно руку когтистую на плечо Ежевике опустил. Она тут же осеклась и замолчала, точно ручей хохота в ней пересох.
- Да ты хоть понимаешь, о чем распеваешь нам тут? - тихо так, доверительно, проговорил оборотень, и в лицо Ежевике заглянул. Она враз ощутила себя такой, какая и есть - махонькой, насквозь пьяной, хоть и хорошенькой до чертиков, дурочкой. С монеткой в ладони. С его монеточкой!..
- Конечно, - храбро кивнула она. - Как не знать, что ж я тебе, совсем простота юродивая, чтоль? - пробормотала она, храбрясь. Но безупречные бледные щеки ее уже заливала краска, выдавая ее с головой, до последней косточки в пальцах наивную, недорослую! Вороника хихикнула, но Ворон предостерегающе поднял ладонь и та осеклась. А вторую ладонь свою он с плеча Ежевики снял, и ласково, осторожно, точно она укусить могла, погладил ее по голове. Девчонка встрепенулась и замерла, вытянувшись за его ладонью, точно подсолнух за солнышком! Никто, ни в жизнь, ни пальцем одним ее не погладил никогда!
- Да ведь ты даже не понимаешь, о чем поешь! - тихо-тихо, так, чтобы слова его достались ей одной, проговорил он. И она схватила и впитала голос его так жадно, аж судорога по хребту прошла! «Это ж если он говорит, а я уже вся веревочкой скрутилась, то что же, если с ним вот тут и лечь?» - отчаянно подумала она и аж всхлипнула. «Помру, как есть, если не приласкает!»
- Да отлично понимаю я, - хрипло выдавила она, и закусила пересохшую губу. «Погладь, еще погладь!» - вопило все нутро ее, жадное, и слезы снова застилали глаза. А Ворон бесшумно, аккуратно к ней приблизился и сел на корточки так близко, что она впилась ногтями себе в ладони, и карябнула по монетке, но даже не заметила, больно или нет. Монетки на его сапогах тихо звякнули, и монетка в ладони у девочки отозвалась.
- Да неужели ты и правда думаешь, что оно в самом деле все так грязно и убого между двумя должно быть? - еще тише, почти шепотом спросил он, в лицо ей заглядывая. И Ежевика вскинулась, едва не задев его, и чуть не завыла:
- Говорю же, знаю я, все так быть и должно!
«Упаси Отец, чтобы и правда, так!» - взмолилась она, вдруг ощутив весь ужас и погань того, что проорала вместо обещанных песен!
- Нет же, ну что ты! - с ласковой укоризной прошептал Ворон, едва коснулся ее щеки кончиками когтей. - Кто же тебя мерзости такой учил?
Ежевика отпустила зубами дрожащую губу, и прошептала ему в тон:
- Ну, а раз не знаю, так покажи!
И как Катэрина ее наставила, принялась расплетать волосы. «Как захочешь, чтоб мужчина перед тобой расстелился, расплетай», говорила она, «когда время придет!» Так вот оно, это время, и пес с ней, с Вороникой! Пусть глазеет, если бесстыжая совсем!
Ворон подался назад, и Ежевика взмолилась: «Нет-нет, погоди,я сейчас!» - и вставши на колени поспешно, задрала рубашку на худом животе, ребра в тугой белой кожей показала. Она в рубашонке запуталась, и пробормотала неловко:
- Сейчас, сейчас я...
Но Ворон отшатнулся, и руки вперед выставил... «Это я ему так не мила?!» - горько, ядовито в самом сердце у девчонки вспыхнуло, и она опустила рубашку вниз. Медленно и аккуратно расправила. Глаз поднять на оборотня она уже не могла.
- Дурак я чтоль, с твоим-то яблоком! - хрипло бросил ей Ворон. «Вот тебе и обьяснение...»
- Это чего это с ним не так? - кое-как пробормотала Ежевика, виноватая и неугодная. Ненужная ему... Как же так-то... Отец?
- Кто тебя коснуться посмеет, свалится немощный в тот же миг!
- Ах, вот оно что! - вспыхнула Ежевика, и головой замотала — не хочу, не хочу, за что же ты так?! «Так вот оно что, с князем-то Катэрининым!» - подсунулась мыслишка, и Ежевика поразилась - как можно, всякую дрянь еще успевать подумывать, когда так больно, что на колу у Проклятого вот так же и было бы? «И он тоже... и он...» - горькой кислятиной расползалось внутри, будто вино в ней скисло и плесенью пошло. «Не любит, не любит и не любил! Как все, как все...» - зашептало змеей под грудиной, и поползло вниз, а там свернулось клубком вокруг хрустального яблока, и то прохладно отозвалось едва слышным перезвоном. Ежевика села и принялась шариться вокруг дрожащими, непослушными руками. «Но как...» - вопрошало робкое и тихое. «Да вот так!» - отвечало насмешливое и громкое. А Ежевика не слушала, она искала плащ свой. Ойкнула и подобрала ноги во тьме Вороника. «Не вижу и даже не осязаю ее», поняла Ежевика но не остановилась, пока не нашла, наконец, свой плащ. «Не вижу, ничерта не вижу, а? Отчего это?» И отчаянно хотелось ей задеть невзначай Его, и не могла. Казалось, тронь - и рассыпется на мелкие осколки хрустальное яблоко, и изрежет ее всю, так, что кровавые стекляшки насквозь через живот пройдут. «А ну и что, небось, не страшней, чем воронят рожать!» - встрепенулась бедовая мыслишка, да угасла, испуганная. «Каких, к чертям свинячьим, воронят?! Совсем ты умишком тронулась? Ясно ж тебе сказано, негодная ты! Не хотят тут тебя! И нигде не хотят! Надевай свой плащ, давай, и вон пошла, скотина недорослая!» - обругалась Ежевика, и согнувшись, полезла прочь из надышенной теплоты в ночь колючую, стылыми льдинками крытую.
Спрыгнула, неловко хрустнув коленками, и встала под деревом, задравши белую голову.
А звезды какие кусачие над головой висят, того и гляди за шиворот насыпятся, а?Вернуться бы... вернуться, выпить, что осталось там, и махнуть бы рукой - ну, не хочешь, и не хочешь, не надо, чего теперь! Давай спать! Спали же так хорошо, тепло твое полынное вдыхала, и на том сойдемся, ну чего ты гонишь-то меня?
- Так ведь он и не гнал... - пробормотала Ежевика. Щеки снова горели, изнутри от смущения, снаружи от холода. - Ну, не любит, так и что, не привыкать! - тихо сказала она, накинула тяжелый меховой капюшон, он щекотнул ей нос, она чихнула, как кутенок наморщилась, и побрела, ломая хрупкую заледенелую траву.
- Но может и полюбил бы? - она аж остановилась, до того откровением ей эта догадка показалась: - Ну, чего нам то яблоко, а? - она потрогала живот под плащом, и ничего не ощутила, будто яблока никакого и не было. «Ох, ты ж... исчезло?» - встрепенулась она. Но нет, конечно, там оно, куда ему оттуда вывалиться? И не вытащить его, и не вытолкнуть! Это ж подохнуть можно, пополам разорваться! Нет, это точно сразу из головы вон, это уж никак не получится. Но он же вон - оборотень, должен знать чего сам, как камень этот проклятый обойти, или бабку какую, колдующую? «Дура, какая бабка, когда ты Сатаны дочь, кто посмеет поперек него переть?! Одно тебе слово - смирись!»
- Да не могу я смириться, люблю я его! - проскулела Ежевика, пытаясь не плакать, да не выдержала. Захлюпала носом, утирая злую, ненужную воду с горящих щек. А яблоко чертово отозвалось, тихонечко, точно мурлыча, задрожало.
- Молчи уж, раз засело, дрянь ты паскудная! - прошипела Ежевика и ударила по яблоку, да сразу закусила губу. Больно, мать твою проклятую! Нет, эту гнусь лучше и всамделе не трогать, как и велено. Неспроста оно велено, вот и выполняй!