СТМД

3. Кровища

Сны твоих мертвых друзей - Радость

Он приходит в себя рывками. Так проигрывается сломанная кассета: кадр-чернота-кадр-чернота, дрожащий кадр и окончательная чернота, навсегда. Хотелось бы избежать последнего.

Кажется, его тащат по лесу. Нога пульсирует.

Впереди свет слепит глаза.

Над головой - темно-зеленый брезент. Узкая палатка, похожа на переговорную.

Вместо шума - наконец-то голоса.

- Живой, - Канари сидит на краю кровати, улыбается ему прямо в лицо, угрожающе, но по-своему, по-родному, - когда этот сидел и скулил, пока ты захлебывался кровью, я уже готовился хоронить.

Все как раньше. Просто немного горче. А у Канари - косой шрам поперек лица, некрасивый, но мужественный.

- Захлебывался?

Но Янар не ощущает себя при смерти. Не целиком - нога не считается.

- Откуда я знал, что из носа может вытечь столько кровищи, - шипит Нурай тоже с его кровати, взведённый до предела, как натянутая тетива, - ты забулькал. Я запаниковал.

- Ничего не меняется, - Канари фыркает и меняется в лице, - а мы долетались. Нет больше грифонов.

Нет?

- Как это?

- А вот так, - Роланда тоже в палатке, Янару приходится сесть с трудом, морщась от боли и сдерживая отборный мат, чтобы увидеть ее посеревшее лицо с другой койки, - нету. Лагерь в щепки, люди в мясо, мы в дерь...

- Десять выживших, - Канари цокает языком, - хотя бы так.

Рано или поздно приходит позитивное мышление: лучше что-то, чем ничего.

- Я связался с Гнездом, - Нурай смотрит на него встревоженно, устало, - мастер ждет нас дома. Он выписал тебе выходной. Спи.

- Надо же, - Янар хихикает по-глупому, - а надо было всего лишь сломать ногу.

- Не сломать, - Надор, серьезный, в очках, ковыряется с рациями и небольшим компьютером за столом между койками, - лучше бы сломал.

- Кусище вот такой отгрызли, - показывает Канари на руках, - мог без ноги остаться. Вовремя этот дотащил.

Янар приподнимает бровь, а Нурай только плечами пожимает. Мол, ничего такого, брат за брата - за основу взято.

- Отдыхайте, - на прощание говорит Роланда, спасибо, хоть не в лобик каждого чмокает, - палатка в вашем распоряжении.

Канари за шкирку утаскивает брыкающегося Надора.

Керосинка дрожит на столе.

- Сходили, блин, на дежурство, - бурчит Янар и заваливается на подушку, - Каррин нас убьет.

Нурай пристально смотрит ему в лицо. Глаза опять злющие, переливаются черничным.

- Что? - нервирует. Спать не получается.

- Думаю. Как в из носа может вытечь столько крови? У тебя как будто канистра в башке.

Янар моргает, потому что не понимает, а затем заливается смехом.

- Напугал?

- Напугал. - Нурай отвечает без сарказма.

По-настоящему испугался.

- Вот такие мы, совы. У тебя грохнули отряд, а ты цирковые фокусы показываешь. Они мертвы, а тебе еще кукухой не поехать надо.

Нурай недовольно сопит. Хмурится. Волки не умеют юморить, в цирках не выступают, и каждую потерю пропускают через себя. Поэтому волков почти не осталось, ни ледяных, никаких. Вот он, последний из своих: сидит и подозрительно поглядывает на коренную сову. Почти коренную - Янар в гильдии не с самого рождения, но все равно свой, пропитанный совиной моралью от макушки до пяток.

Нурай резко наклоняется. Блестит что-то фиолетовое, цветочное и почти - почти - живое на дне глаз. На щеках - плохо смытые пятна крови, на лбу пластырь. Во взгляде - сожаление и что-то похожее на тоску.

Он вгрызается в сухие губы Янара по-звериному, сухо, лишь с подобием нежности. Чтобы просто прикоснуться и ощутить тепло.

Это - давно не синоним любви. Это вообще не означает ничего, просто некий порыв, остаток прошлой жизни.

Они все давно уже не люди. И не звери. Почти монстры. И человеческие жесты для них чужды.

Просто порыв. Просто касание. Просто захотелось.

Нурай ничего больше не говорит и пластом заваливается на свою кровать. Исключая керосинку и большой стол, все почти как дома, в их палатке.

Почти.

Губы пульсируют как нога.

Не люди. Ничего не значит. Нечего думать. Надо спать.