Вертолет сел, из него выпрыгивали солдаты, бежали к раненым. Следом соскочил на землю комполка, оглядывая поле недавнего боя. Лютый, очнувшись, повернулся к нему, поднес к непокрытой голове трясущиеся, сведенные усталостью пальцы.
— Товарищ полковник... Девятая рота... свою задачу выполнила... Колонна может идти... — без выражения произнес он.
Тот шагнул навстречу, с силой обнял его, прижал к себе, прокричал в ответ что-то, не слышное за грохотом винтов.
— Товарищ полковник... высота наша... колонна может идти... — как робот, повторил Лютый.
— Не будет колонны! Ты слышишь меня, боец? — крикнул тот, встряхивая его за плечи. — Почему связи не было? Ты меня слышишь?! Мы уходим!!
Лютый, не понимая, смотрел на него.
— Товарищ полковник... Дорога свободна... Колонна может идти...
— Не будет колонны!! — заорал тот. — Война кончилась, ты слышишь? Война кончилась! Два дня назад! Почему связи не было? Мы выходим, ты понимаешь меня, боец? Домой! Мы уходим!! Как тебя зовут, боец?..
Лютый наконец понял. Он молча смотрел на командира, сжимая предательски дрожащие губы, потом повернулся и, шатаясь, пошел прочь. Из воспаленных глаз катились слезы, оставляя полосы на закопченном пороховой гарью лице. К нему подскочил санитар, Лютый не глядя оттолкнул его. Он шел по выжженной земле, засыпанной гильзами, смотрел на раскиданные по всей вершине скомканные тела — своих и чужих — и не мог поймать глоток воздуха широко открытым ртом, задыхался от слез. Растер их пятерней вместе с грязью по лицу, нащупал на шее амулет, будто именно тот душил, мешал дышать, — сорвал и бросил в сторону. Потом упал на колени, судорожно сгреб пальцами горячие камни — и заорал, завыл, закинув голову к низкому дымному небу...
Бесконечная колонна — бронемашины, танки, «Грады», тягачи с пушками, самоходки — с развернутыми знаменами спускалась по горному серпантину к мосту через Пяндж. На головной машине ехал военный оркестр, и сквозь рев моторов и лязг гусениц доносилось «Прощание славянки».
Лютый со своими ехал на бэтээре, придерживаясь перебинтованной рукой за ствол. Облепившие броню пацаны в наутюженных парадках, в медалях и аксельбантах издалека с жадным нетерпением всматривались на ту сторону границы, где генералы под козырек принимали войска, где толпились с цветами съехавшиеся со всей страны солдатские матери, отцы и жены. Там, ломая армейский порядок, рассыпая букет, бросались к колонне женщины, и навстречу им соскакивали с брони, по-щенячьи тыкались в материнские щеки мальчишки в солдатской форме.
* * *
Мы уходили из Афгана. Мы победили. Мы — девятая рота — выиграли свою войну.
Тогда мы еще многого не знали. Не знали, что через два года исчезнет страна, за которую мы воевали, и станет немодным носить ордена вымершей державы. Что еще много лет большие люди где-то там, наверху, будут спорить, нужна ли была эта война или нет, и решать за нас, кто прав, кто виноват.
Мы не знали, что раненого Усаму вынесли из боя «черные аисты», и однажды через много лет все мы снова услышим про него и впервые увидим нашего врага в лицо на телеэкране.
Сержант Дыгало остался на сверхсрочную, и его вместе с учебкой, оказавшейся вдруг в чужой стране, перебросили в Россию, куда-то под Тулу, а через год он умер от инсульта прямо на бегу в ночном марш- броске. Белоснежка осталась в брошенном военном городке, и ее с матерью и другими русскими семьями вырезали исламисты. А нас самих, пацанов из девятой роты, жестоко разбросала новая жизнь — кого в князья, кого об самое дно.
Но ничего этого мы не знали тогда. Мы даже не знали еще, что в суматохе вывода огромной армии нас просто забыли на этой дальней, никому уже не нужной высотке...
Мы уходили из Афгана.
