Последние отзвучия моего голоса не успели еще замереть, как мне послышалось...
Мне трудно сказать, что именно. Сперва мне послышался смутный, ухом едва уловимый, но бесконечно повторявшийся взрыв трубных звуков и рукоплесканий. Казалось, где-то. страшно далеко, в какой-то бездонной глубине, внезапно зашевелилась несметная толпа -- и поднималась, поднималась, волнуясь и перекликаясь чуть слышно, как бы сквозь сон, сквозь подавляющий, многовековный сон. Потом воздух заструился и потемнел над развалиной... Мне начали мерещиться тени. мириады теней, миллионы очертаний, то округленных, как шлемы, то протянутых, как копья; лучи луны дробились мгновенными синеватыми искорками на этих копьях и шлемах -- и вся эта армия, эта толпа надвигалась ближе и ближе, росла, колыхалась усиленно... Несказанное напряжение, напряжение, достаточное для того, чтобы приподнять целый мир, чувствовалось в ней; но ни один образ не выдавался ясно... И вдруг мне почудилось, как будто трепет пробежал кругом, как будто отхлынули и расступились какие-то громадные волны..! "Caesar, Caesar venu!" {"Цезарь, Цезарь идет!" (лат.).},-- зашумели голоса, подобно листьям леса, на который внезапно налетела буря... Прокатился глухой удар -- и голова бледная, строгая, в лавровом венке, с опущенными веками, голова императора стала медленно выдвигаться из-за развалины...
На языке человеческом нету слов для выражения ужаса, который сжал мое сердце. Мне казалось, что раскрой эта голова свои глаза, разверзи свои губы -- и я тотчас же умру.
-- Эллис! -- простонал я,-- я не хочу, я не могу, не надо мне Рима, грубого, грозного Рима... Прочь, прочь отсюда!
-- Малодушный! -- шепнула она,-- и мы умчались. Я успел еще услыхать за собою железный, громовый на этот раз, крик легионов... Потом всё потемнело.
