Здесь не надо было торопиться.
Здесь всё было по-другому.
Здесь не было конюшни, не было седел и уздечек, не было уборок денников, не было сена, овса и морковки. Не было всего, что составляло жизнь.
Здесь была новая жизнь. Простор на дни и дни свободного бега. Небо без холодного дождя и снега. Луга, полные сочной травы, которую можно пожевывать и в которой можно валяться. Леса, реки и даже пески с морями где-то за днями и днями свободного бега. Сила без голода. Свобода.
И не было здесь страха, и не было здесь боли. Скручивающая и рвущая боль, от которой Рома уже не мог жить, исчезла, как только зазвучала музыка.
Музыка пропала вместе с неприятно пахнущими людьми в зеленых халатах и знакомой хорошей девочкой, которая с криками протолкалась сквозь людей и сделала музыку в ушах Ромы. Он снова пожаловался ей на то, как больно и страшно, - и упал в новый мир. А встал другим, здоровым, свободным и главным.
Здесь Рома был главный. Он делал что хотел, он был быстрее всех, он умел прыгать, как никто другой.
Драконы облетали, а тролли и прочие нелюди обходили Рому стороной и, кажется, побаивались.
Люди просто не могли подойти к Роме, да почти и не пытались. Одни любовались Ромой со стороны - и он к этому привык. Другие ехали мимо, озабоченно рассуждая про возвращение асатов и про конец света, который то ли отменил, то ли отложил какой-то Норм, обернувшийся чужим флагом и совершивший подвиг во славу всех воинов сразу, - и Рома этого не понимал.
Остальные лошади не понимали тем более. Они просто слушались Рому и пытались от него не отстать. Они странные были, остальные лошади - слишком чистенькие и совсем без запаха. Иногда Роме казалось, что его табун не настоящий, а нарисованный в воздухе - или вылепленный, как статуя жеребенка, стоявшая у конюшни в том мире. Но играли и ластились к Роме они вполне по-настоящему, так что Рома встряхивал головой и жил дальше.
Он совсем забыл, как выглядел раньше, какой был масти, какой формы были его копыта. И он почти забыл прежний мир с выездкой, конкуром и трюками, которым его учили, - хотя время от времени принимался крутить вольты по лугу или врывался в лес и давал причудливые петли, прыгая через поваленные деревья.
Лишь иногда Рома замирал, вытянув шею, - как будто пытался вспомнить или разглядеть что-то скрытое за чистым горизонтом. В этот момент никто к нему не подходил.
Иногда это длилось пару мгновений, иногда полдня. Потом Рома отмирал и жил дальше.
Он не знал, когда придет та девочка. Он не был уверен, что она придет в знакомом облике. Какая-то часть памяти подсказывала, что облик уже менялся, хотя попытки вспомнить поточнее заставляли голову кружиться.
Рома знал, что он узнает девочку сразу. И что она придет.
И она пришла.
