Нежнее шёлка

Untitled Part 5

  — Твои веснушки выглядят аппетитно, — игриво произносит Пак, рассматривая меня. Я прикрываю ладонями лицо (будто смущаясь), когда сильный порыв ветра вновь касается моих щёк.

— Эй, чем они тебе аппетитны?

— Потому, что твои веснушки похожи на карамельные крошки. А я очень неравнодушен к сладостям, — Чанёль раскинулся на сочной траве; пряди его алых волос беспорядочно переплетались с зеленью, словно рубиновые камешки скрестили с изумрудами.

— Почему мы вечно говорим об этом? У меня складывается ощущение, что ты находишь конопатых парней, то есть меня, привлекательными, а девочки на одну ночь всего лишь прикрытие! — парень задирает голову к небу и, улыбаясь, оголяет острые клыки.

— Ты похож на рисовый пирожок, когда злишься, — его хохот ласково раздается по воздуху.

Облокотившись о неровный ствол дуба, я задираю голову вверх, пропуская мимо ушей язвительные словечки друга. Дневное небо укрылось тучами, словно хлопковым одеялом, не желая показывать солнечные лучи. Как эгоистично.

Из кампуса выходят черлидерши и я моментально перевожу на них своё внимание. Где-то позади должна плестись Хаён, жуя сладкие крекеры или ища в сумке наушники. За последнюю неделю мне пришлось выучить многие её привычки, конечно же, для дела. После, я потешу своё самолюбие и разобью крохотное девичье сердечко. От этой мысли я довольно улыбнулся, поправляя дужки очков. Воздух уже пах летом, он забирался под мою хлопковую футболку и касался легкими поцелуями кожу. В нетерпении увидеть фарфоровое личико своей жертвы, я поднялся на ноги, скользя взглядом толпу. Свисающая ветвь дуба коснулась моей макушки, когда я понял, что Хаён среди девушек не было. В груди досадно ёкнуло.

— Увидимся, — быстро подняв рюкзак с земли и, помахав другу, я побежал в сторону кампуса.

В здание, на удивление, было тихо. Солнечные зайчики не бегали по стенам, тени деревьев не показывались на потолке, а студенты изредка выглядывали из-за углов, быстро скрываясь в аудиториях. Я прошёлся по первому этажу, затем поднялся на второй, и так добрался до пятого — последнего. Именно здесь, в самом конце коридора, находился отшельнический клуб журналистики. Почему он таким являлся? Дело в том, что самые странные, асоциальные, молчаливые, перфексционисты собираются в аудитории номер 144 и пишут статейки на «никого не интересующие» темы. В их рядах виднелась и О Хаён — тихоня-пахнущая-детской-присыпкой-полный-антипод-моему-представлению-идеальной-девушке.

Последняя ступенька далась мне с трудом и, громко дыша, я осмотрел этаж. На широком деревянном подоконнике, задумчиво смотря в окно, сидела Хаён. Девушка накручивает на указательный палец медную прядь своих волос и мотала взад-вперед свисающей ногой. Её ступни были оголены, а обувь валялась на полу. Я невольно залюбовался молочной кожей девичьих ног и аккуратными, почти прозрачными, венами, виднеющимися у щиколоток. Отчего-то мне захотелось позвать её. Я долго стоял не в силах произнести имя, будто между нами накалилась невидимая струна, в любой момент готовая оборваться.

— Хаён, — мой голос звучит предательски тихо. Фисташковые глаза отрывают взгляд от происходящего за окном и смотрят на меня. О, ни минуты не колебавшись, ступает босыми ногами на плитку и, подобрав кроссовки, прихрамывая, приближается ко мне. — Разве тебе не холодно? — спрашиваю я, смотря куда-то за спину девушки.

Ничего не ответив, Хаён заправляет выбившийся локон за ухо и неожиданно её ступни забираются поверх моих чёрных лаковых ботинок (теперь она на голову выше). Словно крылья бабочки спустились мне на макушку, усыпая сладкой пыльцой нектара, — вот какой невесомой показалась девушка, перевесив тяжесть своего тела на меня. Нежная рука обвила мою шею, держа равновесие. Может в О, действительно, есть что-то очаровательное, если присмотреться поближе.

— Так теплее, — проговорила себе под нос Хаён и уставилась на меня. — Сегодня, на тренировке, я натёрла пятки. А когда добралась до пятого этажа, поняла, что и шагу не могу ступить — ноги схватила судорога из-за холода.

— Могла позвонить кому-то из клуба. Здесь минуту идти, не больше. — вцепившись ноготками в хлопковую ткань моей футболки, девушка смотрела вниз под ноги и молчала. — Кстати, почему от тебя пахнет алкоголем?

— У тебя запохогаллюцинации. — сильный ветер, подувший из окна, разогнал запах спирта по коридору. — Я просто съела несколько конфеток с вишневым ликёром и коньяком. — думаю, что под словом «несколько» подразумевается «всю коробку».

Непринужденная тишина разливалась по темному коридору, стуча в барабанные перепонки. «Ненавижу холод!» — выпалила вдруг девушка и, спрыгнув вниз, с моих туфель, на плитку, зашагала вперёд. Я молча поплёлся следом, ища хоть какую-то логику в её действиях. Босые ступни шагали по полу, оставляя запотевшие следы. Мне неожиданно захотелось посмотреть на О зимой. Обретают ли её щеки алый оттенок из-за морозов, и «пачкается» ли она снегом, дурачась с друзьями? Носит ли длинные песочные плащи, закрывающие коленки? Может, её шкаф набит тёплыми вязаными свитерами с высоким горлом? Седьмое чувство подсказывает мне, что девушка, скорее всего, пренебрегает здоровьем, одевая легкие разноцветные кофты и рваные джинсы даже в минусовую температуру. Ведь Хаён — «маленький взрослый», носящая на переносице розовые очки и думающая, что жизнь станет лучше, добавь ты хоть на грамм больше сахара в чай.

Через минуту мы подошли к огромной двери, цвета красного дерева. Серебряную ручку обрамляла атласная кремовая лента (видимо, завязанная для красоты), а по бокам от входа, на стене, красовались популярные вырезки из газет в духе 60х: чёрно-белые с потертостями. В аудитории было мрачно и до мурашек холодно; не каждый сырой подвал похвастается такой атмосферой, какая витала здесь. Парты расставленные в хаотичном порядке, огромные китайские светильники на подоконниках, гирлянды, спускающиеся вдоль занавесок и куча разноцветной макулатуры, разбросанной чуть ли не на каждом углу — всё это напоминало мне распродажу или благотворительный сбор на ярмарке. Остановившись по середине комнаты, я судорожно зевнул и осознанно уяснил, чем дольше я буду находиться здесь, тем быстрее сойду с ума. В помещении пахло восковыми свечами и пылью. Страшно подумать, что за люди вступили в этот клуб и уже пару лет поддерживают его существование. Из-за своих мыслей я нечаянно задел ногой краешек стола, от чего тот громко скрипнул на всю аудиторию.

— Ах, что за шум? — неожиданно из соседней парты вылезла голова девушку, затем всё тело. Худосочный силуэт укрывал светло-серый плед, а белоснежные носки, на тонких икрах, доходили почти до коленок. Взгляд незнакомки окутал мой силуэт и, в немом оцепенение, темноволосая поглядела на Хаён. — Я не заметила, как вы зашли.

— Ничего страшного, Юна. — тут же ответила О, — Это Сехун, с сегодняшнего дня он официально вступает в наш клуб, — голос девушки был таким бодрым и ласковым; она никогда не обращалась ко мне с такой же интонацией и её улыбка никогда не сверкала так ярко для меня.

— Я узнала ещё вчера, что этот парень, — её указательный палец нацелился в мою сторону, — теперь в нашей команде. Об этом болтает весь институт. И только такой человек как ты, могла не заметить, что о вас сплетничают уже на каждом шагу.

Хриплый голос Юны срывается на кашель и девушка замолкает. С минуту в аудитории сидит тишина, облокотившись на деревянную раму, и размахивает невидимыми ножками, бултыхая воздух. Мне, и вправду, стало интересно, от чего Хаён не обращает внимание на людей, ходящих по одной и той же дороге с ней. Почему она не смотрит по сторонам ловя на себе заинтересованные взгляды? Есть ли ей дело, что думают о таких как она; есть ли ей дело, что думаю о ней я?

На улице заревел гул мотора, перепугав нас троих так, что сутулые плечи Юны подскочили от неожиданности. Я припал к окну, перегибаясь через раму, и обжигаю лицо парким воздухом. У здания института остановился мотоцикл — чёрный, поблёскивающий даже без солнечных лучей. «Это Джонни!» — промелькнула в моей голове мысль и плотно засела под корками мозга. Ещё пару секунд я мог осмелится и убедить себя в том, что это вовсе не он. Но, как только, бардовый шлем оказывается снятым с головы мотоциклиста — сомнений не остается. Шелковистые, светло каштановые волосы, рассыпчато спадали на лоб парня, делая его персону ещё загадочнее.

Я почувствовал, что рядом со мной, плеч-о-плеч, стояла Хаён. От неё веяло чем-то сладким, но не восточными сладостями, чем-то цитрусовым, но не апельсинами, чем-то похожим на зной в летнюю ночь и чем-то, что я так и не удосужился разгадать. Эта её яркая улыбка до ушей, будоражила мою кровь, колотя грудную клетку ежесекундно. Эта её радость, посвященная не мне — ближе стоящему, а тому, за окном, который уже не переставая, минуты две, махал рукой, зовя девушку на улицу.

— Погоди, — обхватив тонкое запястье, крикнул я, когда та уже рванула к выходу. — Какого чёрта, ты привела меня сюда, а теперь сама убегаешь?

— Если тебя что-то интересует о клубе, спроси у Юны. — бледнокожая девушка, мирно сопевшая за столом, резко вскочила и угрюмо глянула в нашу сторону. Надеюсь, она прочитает в моём взгляде искренное наплевательское отношение к их обители.

Как только дверь за Хаён закрылась, в комнату забрался короткий луч света, выглядывающий из-за прозрачных кремовых занавесок. Небо сделало милость и выпустило солнышко погулять. Я продолжал пялиться на улицу, ожидая театральную сценку между этими двумя. О, не щадя босых ног, порхая и, еле касаясь земли, бежала к Джонни.

— И как у тебя ещё крылья не выросли, дурочка, — прошептал я, вороша дыханием листик фиалки. Растение стояло на подоконники, укрывая верхушки шершавых листьев фиолетовыми цветками. Такое крохотное и нежное с виду, но стойкое и неуязвимое на самом деле — удивительное сочетание внешности и содержимого.

— Никак не налюбуешься? — окликнула меня Юна, в её голосе звучала нотка насмешки. — Небось, сейчас она обвивает его шею; за минуту протарахтит, как провела день, расскажет почему босиком и отчего такая радостная.

— Кто он такой? — перебиваю я девушку и, сократив расстояние между нами, обпераюсь руками о стол, нависая над темноволосой. — Почему её улыбка становится такой красивой, когда она видит его? — последнее я хотел спросить мысленно, у самого себя, но вышло вслух.

— Молодой человек, вы заслоняете солнце. — косой луч упирается в мою широкую спину, оставляя горячий след. Юна громко зевает, прикрываясь ладошкой, и показывает пальцем в сторону двери, чтобы я вышел. Маленькая, тряпичная, словно куколка, почти неживая, девушка казалась бледнее моли и с минимальным процентом огонька в глазах. Может солнечные ванны помогут ей немного взбодриться; и быстро поклонившись, я вышел из аудитории.

***

Море обнимет, закопает в пески
Закинут рыболовы лески
Поймают в сети наши души
Прости меня, моя любовь

Тихо. Не слышно ни часов, ни чаек
Послушно сердце выключаем
И ты в песке, как будто в бронзе
Прости меня, моя любовь

Река Хан, всегда похожая на тихую васильковую поляну, сегодня по-особенному бурлила жизнью. Может от ветра, нависшим по всему городу, может, чувствовала мою внутреннюю бурю и пыталась ей подражать. Золотистые, остроконечные звёзды спускаются по небесным аллеям к реке и ныряют в воду. Я залпом выпиваю бутылку пива и довольно улыбаюсь, смотря куда-то вдаль. Под боком, сидя на берегу, расположился Кай. Парень жует сухие водоросли и строит замок из гальки. Его белоснежные зубы сверкают в темноте, если, после долгих усилий, сооружение набирает нужную высоту и не падает.

— В ночном зареве твоё лицо выглядит совсем иным, — произносит Кай, дырявя словами тишину. — Если ты продолжишь убивать тональным средством свои веснушки они и правда исчезнут.

— Ерунда. — отмахиваюсь я, падая спиной на землю. — Хотя, они не раз выручали меня. Если навести их коричневым карандашом у скул и на кончике носа, я выгляжу реальным ботаником; прибавь сюда круглые очки и телесную рубашку в клетку — не знаю, у кого хватило ума добавить меня в «Топ-3 самых красивых парней университета».

— Думаешь, у тебя получится обмануть её? — бархатный тембр голоса раздался по ночной глади, заводя меня в тупик. — Она довольно проницательна для среднесортной официантки и невероятно странная для типичной красавицы из «топ-3».

— Я просто хочу поиграть и избавиться от вереницы будничных дней, — баночка с пивом летит в трёх этажный замок Чонина, выбивая страйк.

— Маленький гаденыш, не пора ли вырасти и забыть прошлые обиды? Так и собираешься всю жизнь искать свои чёртовы запахи, думая о матери.

— Замолчи. — выкрикнул я, ероша чёлку. — Она здесь причём? Сама виновата, что ушла. Я о ней и думать забыл. О Сехуну в этом мире по душе всё, что угодно, кроме лживых женщин!

— Сколько слов, — расхохотался Кай и потряс меня за плече. — Ты ведь даже её не помнишь, ни голоса, ни внешности — только запах?

— Всё это очень сложно, — заведя руки за голову, я принялся рассматривать звездное небо, выискивая подсказки среди пылающих комет. — Не знаю, как и описать. Её аромат был самым нежным и сладким, самым пряным и ласковым. Я до сих пор помню его.

Чонин замолчал, давая мне возможность перевести дыхание, когда слёзы уже подступили к глазам. Я боюсь подпускать кого-то, потому что не хочу слышать подобные фразы: «Я тебя никогда не любила, никогда не гуляла с тобой допоздна и никогда не говорила с тобой до рассвета. Ты сам всё придумал и сам в ответе за это». Каждая может уйти, как ушла когда-то мама. Я лучше испробую все ароматы на свете и уверю себя, что аналогов не существует. Что каждая девчонка — всего лишь флакончик ежевичных духов или карамелизированая серия выпущенная годом раньше Chanel No. 5. Но, пока в моей голове, распаковывая вещи, поселилась О Хаён, я не могу уже жить, как прежде.