Ментальное проникновение(18+)

6

Я держала его ладонь в своей, лёжа на прохладной траве; мир вокруг стал приглушённым и далеко-далёко, как будто существовал лишь он и одно единственное, странное время — то, что остановилось между нашим дыханием.
— А ты веришь в бога, Гарри? — тихо спросила я, стараясь, чтобы в голосе не было ни вызова, ни жалости — просто любопытство.
Он повернул ко мне голову, глаза на секунду сузились, и в них мелькнуло что-то невнятное — раздражение или усталость, я не сразу поняла.
— К чему такие вопросы? — спросил он ровно.
Я улыбнулась, потому что иногда банальная ирония помогает снять напряжение.
— Простой интерес. Такой парень, как ты... — я засмеялась и тут же, чтобы не обидеть, добавила: — ты ж заносчивый эгоист и бабник.
Он рассмеялся в ответ, коротко и без тепла.
— Это ещё мои преимущества. Отрицательных ты не видела и лучше не видела.
Я заглянула в его глаза и серьёзно спросила:
— А что в тебе хорошего?
Он внезапно встал. Я почувствовала, что разговор уходит в сторону, где мне не хотелось оставаться.
— Сначала бог, теперь это... Белс, тебе что, не о чём больше говорить? — произнёс он и собрался уйти.
Я дернула его за плечо, и он рухнул на меня, прижав к земле. Сердце ударило — не от страха, а от резкого, неуместного волнения. Я не растерялась: перевернула его и села сверху, поставив условие по-детски твёрдо — ответы или свобода.
— Чего ты хочешь? — пробормотал он.
— Ответь на два вопроса, — сказала я. — И отпущу.
Он усмехнулся и кивнул, как будто соглашался на игру, которую всегда выигрывал.
Первый: «Веришь ли ты в бога?»
Он ответил коротко, без тени колебания: «Нет. Его нет.»
— Почему так категорично? — спросила я.
— Если бы он был, — сказал он, — он бы не допустил того, что происходит. Я не говорю, что он обязан каждую секунду вмешиваться, но избежать войн, жестокостей, лжи — мог бы. Для меня это логично.
Ответ резал меня не меньше, чем ожидание. Моя семья ходит в церковь по воскресеньям; я не фанатка ритуалов, но вера там была нормой, частью дома. Его голос звучал не надрывно, а устало — как мнение человека, у которого в жизни слишком много тёмных страниц, чтобы верить в простые спасения.
Я спросила второй: «Что в тебе живого и человечного?»
Он рассмеялся, коротко и горько: «Ничего».
— Как ничего? — возразила я. — Ты к себе слишком строг.
— Потому что я смесь пофигизма, эгоизма и отсутствия морали. Моя цель — унижение и уничтожение, — сказал он с хладной уверенностью, будто читал чей-то текст.
Я подумала, что это театрально. Но затем он выхватил мой рисунок, потушил об него окурок и ушёл, оставив меня с мокрой ладонью и сжимающимся ощущением, словно часть меня обожгли, но не физически — внутренне.
Он ушёл, а я оставалась лежать на земле и слушать, как ветер тонко шуршит листьями. В словах Гарри было много показного цинизма — защитная маска для чего-то, что он не готов был назвать. Может, это была злость на мир; может, на людей, которые причинили ему боль; может, на самого себя.
Я подержала в руках остатки рисунка и не узнала своего почерка. На бумаге его слова звучали так же грубо и финально, как и в его голосе. И всё же под этим панцирем я ловила редкие проблески человечности: взгляд, сжатые кулаки, тот самый вечер у озера, когда он не мог отвернуться от меня. Эти щели и побуждали идти дальше.
Я встала. Дождь уже собирался где-то вдалеке, и мир становился влажнее и честнее.
— Что с ним не так? — прошептала я самой себе.
И ответ пришёл мгновенно, тихий и непреклонный: во что бы то ни стало — я выясню.
И это решение не было местью. Это было обещанием: узнать, что скрывается за маской, и позволить себе понять, как много в нём было правды и сколько — раны.