Приключения Тома Сойера.

Глава десятая - Вой собаки пророчит беду

    Мальчики бежали к городку со всех ног. Они онемели от ужаса. По временам они тревожно оглядывались, словно опасаясь погони. Всякий пень, встававший у них на пути, казался им живым человеком, врагом, при виде которого у них захватывало дух. Когда они бежали мимо деревянных домишек, стоявших на окраине города, сторожевые псы проснулись и залаяли. От этого лая у мальчиков словно выросли крылья.
– Только бы добежать до старой кожевни, – прошептал Том, едва переводя дыхание. – Я больше не могу...
Гекльберри ничего не ответил: он задыхался от быстрого бега. Мальчики, не отрывая глаз, глядели на старую кожевню, куда им так хотелось попасть, и они напрягли последние силы. Наконец они добежали до неё и, ворвавшись – плечо к плечу – в открытую дверь, сейчас же упали на пол, под защиту полумрака, царившего в заброшенном здании. Они были счастливы, но страшно устали. Мало-помалу они отдышались, и Том проговорил тихим голосом:
– Гекльберри, как ты думаешь, что из всего этого выйдет?
– Если доктор Робинсон умрет, думаю, выйдет виселица.
– Да не может быть!
– Уж это наверное, Том.
Том задумался и через минуту спросил:
– Кто же донесёт? Мы?
– Что ты? Да как это можно? Ведь если случится такое да Индейца Джо не повесят, он нас тогда прикончит, верно тебе говорю! Тогда уж нам смерть неминуемая. И это так же верно, как то, что мы сейчас лежим на полу.
– Я и сам так думаю, Гек.
– Если уж кому доносить, то пускай Мефф Поттер доносит; пожалуй, у него на это глупости хватит. Вечно пьян...
Том помолчал; он снова задумался. Наконец сказал еле слышно:
    – Гек, а ведь Меффу Поттеру ничего не известно... Как же он может донести об убийстве?
    – То есть как это так – не известно?
    – Очень просто: ведь Индеец Джо всадил в доктора нож как раз в ту минуту, когда доктор ударил Поттера могильной доской. Где ему было видеть? Где ему было узнать об убийстве?
    – Черт возьми, а ведь правда, Том!
    – И потом, ты подумай, – может быть, от этого удара Поттер и совсем окочурился.
    – Нет, Том, это вряд ли. Ведь он был выпивши. Я это сразу заметил. Да он и всегда был выпивши. А... когда мой отец нахлещется, его можно треснуть по голове чем угодно... хоть церквью, ему ничего не сделается, честное слово! Он и сам говорил сколько раз! Значит, и Мефф Поттер такой же. Вот если бы Поттер был трезвый, он, пожалуй, от этого угощения и помер бы... кто его знает...
    Снова наступила тишина; Том опять погрузился в свои мысли.
– Гекки, ты уверен, что не проговоришься? – наконец спросил он.
– Хочешь не хочешь, Том, а нам радо помалкивать. Сам понимаешь, – этот дьявол метис... Если мы донесём, а его не повесят, он утопит нас обоих, как котят... И знаешь что, Том! Давай-ка мы дадим друг другу клятву, что будем держать язык за зубами. Это будет вернее всего.
    – Правильно, Гек. Это самое лучшее. Поднимем руки и поклянёмся, что мы...
    – Э, нет, это не годится для такого дела... Это хорошо в обыкновенных делах, в пустяках, особенно с девчонками, потому что они в конце концов все равно проболтаются, чуть попадутся; но в таком большом деле надо, чтобы договор был писанный. И кровью.
    Том всей душой одобрил эту мысль. Она была и таинственна, и мрачна, и страшна, и вполне гармонировала со всеми событиями, с окружающей обстановкой, с ночной порой. Он поднял с полу чистую сосновую дощечку, блестевшую в лунном свете, вытащил из кармана кусок "красной охры", сел так, чтобы свет падал на дощечку, и с трудом нацарапал следующие строки, причём каждой чёрточке, которая шла сверху вниз, он помогал языком, зажимая его между зубами и отпуская его при каждой чёрточке, которая шла снизу вверх:
                                          Гек Финн и Том Сойер  
              Оба клянутся что будут держать язык за зубами
                        насчёт этого дела И пусть они упадут
                    на месте и сдохнут, если расскажут о нем
    Гекльберри пришел в восторг от того, что умеет так ловко писать и так красно выражаться. Он вытащил из отворота своей куртки булавку и хотел уже уколоть себе палец, но Том остановил его:
    – Погоди! Булавка-то медная. На ней может быть ярь-медянка.
    – Ярь-медянка? А это что за штука?
    – Яд такой. Попробуй проглотить – увидишь.
    Том размотал нитку с одной из своих иголок, и оба мальчика по очереди укололи себе большие пальцы и выдавили по капле крови.
    Проделав это несколько раз и пользуясь мизинцем вместо пера, Том вывел снизу начальные буквы своего имени, затем научил Гекльберри, как писать Г. и Ф., и клятва была принесена. Они торжественно, с разными церемониями и заклинаниями зарыли дощечку возле самой стены, считая, что теперь оковы, связывающие их языки, уже навеки замкнуты на ключ, а самый ключ заброшен далеко-далеко.
    Сквозь большой пролом в другом конце полуразрушенного здания прокралась какая-то фигура, но мальчики не заметили её.
    – Том, – прошептал Гекльберри, – ты уверен, что после этого мы уже не проболтаемся... никогда?
    – Радумеется, уверен. Что бы не случилось, теперь мы – молчок. А иначе мы тут же упадём мертвыми на месте. Разве ты забыл?
    – Да... в самом деле... конечно.
Ещё некоторое время они продолжали шептаться. Вдруг невдалеке за стеной, всего в каких-нибудь десяти шагах, уныло и протяжно завыла собака. Мальчики в безумном стразе прижались друг к другу.
– Кому это она воет? – еле дыша, прошептал Гекльберри. – Тебе или мне?
– Не знаю... посмотри в щелку! Да живее!
– Нет, ты посмотри!
– Не могу... не могу я, Гек!
– Ну же, Том... Слышишь, она опять?
– Господи, как я рад! – прошептал Том. – Я узнаю её... по голосу: это Булл Харбисон.
– Ну, слава Богу! Знаешь, я прямо насмерть перепугался – я думал, это собака бродячая.
Собака завыла снова. У мальчиков опять упало сердце.
– Ох, нет! Это не она. – прошептал Гекльберри. – Погляди-ка, Том!
Том, трепеща от страха, приложил глаза к щелке и еле слышно промолвил:
– Ой, Гек, это бродячая собака!
– Смотри, Том, смотри поскорее: на кого она воет?
– Должно быть, на нас обоих, Гек. Ведь мы рядом, совсем близко друг к дружке...
– Ох, Том, мы пропали! Уж я знаю, куда попаду. Я был такой грешник, такой скверный мальчишка...
– А я? Так мне и надо! Вот что значит не ходить в школу и делать, чего не велят... Я мог бы стать таким же хорошим, как Сид, если б только постарался как следует, да нет, не старался, нет, нет... Ну, если только я спасусь от беды на этот раз, я буду дневать и ночевать в воскресной школе!
Том начал тихонько всхлипывать.
– Это ты-то скверный? – И Гекльберри тоже захныкал. – Ты, Том Сойер, черт возьми, сущий ангел в сравнении со мной! О боже, боже, хотел бы я хоть вполовину быть таким скверным, как ты!
Том проглотил слезы и шепнул:
– Смотри, Гекки, смотри! Она стоит к нам задом!
Гек посмотрел, и сердце его наполнилось радостью:
– Да, задом... Вот здорово! Она так и раньше стояла?
– Ну да, а я, дурак, не заметил. Вот хорошо! Но на кого она воет?
Вой прекратился. Том навострил уши.
– Тс! Что это? – шепнул он.
– Вроде как бы хрюкает свинья... Нет, Том, это кто-то храпит...
– Верно! Где же он храпит, Гек?
– По-моему, в том конце. Храп как будто идёт оттуда. Там ночевал иногда отец вместе со свиньями, но это не он. Он, бывало, так захрапит, что держись – с ног сшибет! К тому же, я думаю, ему уже не вернутся в наш город.
Жажда приключений снова ожила в мальчиках.
– Гек, ты пойдёшь поглядеть, если я пойду впереди?
– Неохота мне, Том. А вдруг там Индеец Джо?
Том оробел. Но искушение было слишком сильно, и мальчики решили пойти посмотреть, уговорившись тотчас же повернуть и дать тягу, если только храп прекратится. На цыпочках, один за другим, они стали подкрадываться к спящему. Не доходя нескольких шагов, Том наступил на какую-то палку; она сломалась и громко хрустнула. Спящий застонал, повернулся, и его лицо попало в полосу лунного света. Это был Мефф Поттер. У мальчиков застыла кровь в жилах, и они ужасно оробели, когда спящий пошевелился; но теперь все их страхи рассеялись. Они тихонько прошмыгнули сквозь пролом, прошли вместе несколько шагов и уже были готовы разойтись, как вдруг в ночной тишине снова раздался зловещий протяжный вой. Они оглянулись и увидели незнакомую собаку, стоявшую в двух шагах от того места, где лежал Поттер; её морда была обращена к нему, а нос был поднят к небу.
– Так это она на него! – в один голос воскликнули мальчики.
– А знаешь, Том? Говорят, около дома Джонни Миллера выла бродячая собака как раз в полночь, – уже недели две тому назад, – и козодой влетел к нему в комнату, сел на перила лестницы и запел в тот же вечер, а до сих пор никто у них дома не умер.
– Да, я знаю. Ну, так что ж из этого? Ведь Греси Миллер в ту же субботу упала в камин и страшно обожглась.
– Да, но она не умерла. И не только не умерла, а, наоборот, поправляется.
– Ладно, погоди, увидишь, что будет. Её дело пропащее все равно как и Меффа Поттера. Так говорят негры, а уж они эти дела понимают.
И мальчики расстались в раздумье.
Когда Том влезал в окно своей спальни, ночь подходила к концу. Раздеваясь, он принял все меры, чтобы не шуметь, и, засыпая, поздравил себя с тем, что никто не узнал о его смелых проделках. Ему и в голову не приходило, что тихо храпевший Сид на самом деле не спал, и не спал уже около часа.
Когда Том открыл глаза, Сид успел уже одеться и уйти. Час был поздний: и воздух, и солнечный свет ясно говорили об этом. Том был поражён. Почему его не разбудили, почему не растормошили, как всегда? Эта мысль наполнила его дурными предчувствиями. В пять минут он оделся и сошёл вниз, хотя его клонило ко сну и он чувствовал во всем теле усталость. Семья ещё сидела за столом, но завтрак уже кончился. Никто не сказал Тому ни одного слова упрёка, но все глаза были отвращены на него, и в комнате стояла такая торжественная тишина, что сердце преступника пронзил леденящий холод. Он сел и старался казаться веселым. Напрасный труд – никакого отклика! Никто даже не улыбнулся, и он тоже погрузился в молчание, и сердце его сжала тоска.
После завтрака тетка отвела его в сторону, и Том почти повеселел, так как его осенила надежда, что дело ограничится розгами; но вышло не так. Тетя Полли стала плакать и жаловаться. Она спросила, как у него хватило духу разбить её старое сердце, и в конце концов сказала ему, что теперь он может делать все, что угодно: губить себя, покрывать позором её седины, свести её в могилу, – все равно исправлять его бесполезно; она уж и пытаться не станет. Это было хуже, чем тысяча розог, и сердце у Тома заныло ещё больше, чем тело. Он тоже плакал, просил прощения, снова и снова обещал исправиться и наконец был отпущен, но чувствовал, что простили его не совсем и что еженощно доверия к нему нет.
Он ушёл прочь и был так несчастен, что даже не испытывал желания отомстить Сиду, и тот совершенно напрасно посмешил улизнуть от него через заднюю калитку. Том приплелся в школу печальный и мрачный и вместе с Джо Гарпером подставил спину под розги за то, что вчера не явился в школу. Во время экзекуции у него был вид человека, душа которого была удручена более тягостным горем и совершенно не чувствительна к таким пустякам. Вернувшись на своё место, он облокотился на парту и, подпирая подбородок руками, уставился в стену каменным взглядом, выражавшим страдание, дошедшее до последних пределов. Под локтем он почувствовал какой-то твёрдый предмет. Том долго не глядел на него. Наконец он уныло переменил положение и со вздохом взял этот предмет. Он был завернут в бумагу. Том развернул её. Глубокий, протяжный, огромный вздох вырвался у него из груди – и сердце его разбилось. То была медная шишечка от каминной решетки!
Последняя соломинка сломала спину верблюда.