проза | тусклый отблеск селены

Кому ты звонишь?

Здравствуй.

— Можно вопрос? Нет? Но, я все, же спрошу. Не отвечай мне так сухо. Не любишь вопросы? Назойливости моя достала тебя до печёнок? Мне плевать! Ты в дерьме из-за своих принципов! Лишь ты и она испортили тебя. Ты начала курить те дешёвые сигареты! Я вытащила с внутреннего кармана твоей джинсовки сраные таблетки! Зачем?

Кому ты звонишь? Кому лишь сбрасываешь вызовы? Кому оставляешь сообщения на автоответчике каждый день по несколько раз? Кому записываешь последнее сообщение и перестаешь отвечать на их звонки? Кому звонишь лишь для того, что услышать голос? Кому звонишь, что бы воскликнуть: «Люблю!» или «Давай улетим!»?

А.

Кому ты больше не звонишь? Но почему? Всё ещё зла или горда? А может наивна? Оба глупы, но раньше были к друг другу нежны.

Сколько мгновений, часов, недель, годов прошло с той ссоры? Ты попрощалась с ней? Нет? Но почему?! Вы так любили! Зачем же так грубо друг друга убили?

— Прошло полгода. Ровно сто восемьдесят четыре дня. Она была с тем мужиком, с недофотографом. Просто сказала, что больше не важна я ей. Другого возлюбила и не смеет лгать мне. Я видела морщинки у её оленьих глаз. Она надела те красные лодочки. Не помнишь о них? Её яркие лодочки были на каждой фотокарточке сделанной на его полароиде. В её mp3плеере игра наша песня. Первый медляк, первая страсть. Всё ещё не ненавижу эти медляки. Нужно беспокоиться о движениях. Своими берцами не, уж так и хотелось наступить на её лакированные лодочки.

Всегда они. Никогда не одела бы отвратные ботинки или туфли, которые носили все. Нога на ногу и кровавые лодочки. Платья длины миди прячущие её травмы. Стиль?

Можно я допью твоё пиво? В горле пересохло.

— Да, конечно, Долли.

— Спасибо. Знаешь, лишь её мысли познали искусство. Она отдавалась своим стихам. У неё повсюду лежали клапти бумаги, аркуши и блокноты с ручками, иногда карандашами. Она писала стихи о том, как я притрагивался к её волосам пахнущим, словно цветущий жасмин. Я могла лишь поцеловать её в шею, оставив чёткий след губ, а она... Немедля бежала к своим тайникам и приказывала мне молчать. Мне нельзя было подняться с дивана, тяжело вздохнуть или что-то спросить. Она приходила в ярость. Била меня своими крохотными кулаками по груди, спине, лицу, руках, ногах... У неё всегда были ссадины и синяки.

Она не красилась, как её ровесницы. И так ведь была красива. С ранами по всему телу и с кофе в обеих руках. Я любила её мясо и кости в красных лодочках и с вечной ухмылкой.

Долли замолкла с улыбкой в глазах. Поднявшись со стула, она двинулась к тумбе с мусорным ведром, захватив две опустевшие бутылки пива. Они громко стукнулись о дно. Она вернулась на своё место. Тяжело вздохнув и громко кашлянув, продолжил свою повесть.

— Я вчера звонила ей. Автоответчик сказал, — она включила ту запись мне, истерически смеясь.

«Если вы слышите это, то я уже в петле, а может и в земле. Люблю».